Бермудский треугольник

Неплохим лекарством, подкреплявшим душевное равно­весие, были поездки за рубеж для выполнения некоторых за­дач, носивших скорее политический, чем разведывательный характер, хотя черту между этими категориями провести ино­гда затруднительно. К тому времени уровень моей информиро­ванности был достаточно высок, чтобы проводить компетент­ные консультации с представителями высшего эшелона власти зарубежных государств. Чаще всего мои маршруты пролегали в страны Латинской Америки, которые я лучше знал, языком которых владел достаточно свободно, где у меня было много друзей и «связей». Я не подменял наших послов — официаль­ных представителей государства, потому что часто выезжал в страны, с которыми не было дипломатических отношений, или в страны, где отношения были заморожены на низком бюро­кратическом уровне и носили формальный характер. Во вре­мя контактов с неофициальными представителями всегда про­ще, без каких-либо обязательств, можно обсудить любой во­прос в предварительном, зондажном порядке.

В мае — июне 1977 года в разведке появилась тропка, ко­торая вела в Панаму к ныне покойному генералу Торрихосу, проводившему тогда трудные переговоры с Соединенными Штатами относительно заключения нового договора о кана­ле, вернее, договора о передаче канала Панаме. Панамо-аме­риканские отношения в то время были одним из напряженных кризисных узлов в мире. Нам, естественно, хотелось оказать поддержку Панаме и ее лидеру в справедливом стремлении получить полный контроль над каналом, проходящим по ее территории. Для США утеря военных баз в Панаме была бы чувствительным ударом. До 1977 года у нас не было прямых ческие отношения, и вот теперь одна из наших «связей» пред­ложила вывести советского представителя на прямой контакт с самим генералом Торрихосом, завоевавшим к тому време­ни широкую известность и популярность как честный патриот, умный и энергичный защитник интересов своей страны.

На поездку к Торрихосу рассматривалось несколько кан­дидатур, и тем не менее начальство остановилось почему-то на мне. В прежние годы начальникам информационно-анали­тической службы выезд за границу обычно бывал закрыт: счи­талось, что они слишком много знают и не стоит подвергать даже случайной опасности источники особой важности, о ко­торых руководитель управления безусловно знал. Приказы в разведке, понятно, не обсуждают, их выполняют.

25 июня я уже приземлился в Париже, где пару дней на­слаждался жизнью туриста, затем перебрался в Латинскую Америку. А дальше началась операция, которую я условно назвал «Бермудский треугольник» — столько в ней было не­известного, загадочного, а может быть, и опасного. Чтобы не подводить никого из друзей, помогавших мне в тех делах, не буду называть точных географических мест и имен. Скажем так: необыкновенно живой и расторопный полковник, которо­го, видимо, все знали как очень влиятельного человека, дос­тавил меня на своем автомобиле в дальний уголок Н-ского аэ­родрома, где стоял двухтурбинный реактивный самолет без опознавательных знаков. Мой чемоданчик улетел в грузовой отсек, сам я оказался один в пустом салоне. Самолет быстрень­ко разбежался и легко вспорхнул в облака. Смотреть вниз на вату туч было скучно, и я стал осматривать салон самолета. В нем все дышало казармой. Часть столиков была поломана. Кожаная обивка кресел вытерта, испачкана, местами поцара­пана, никаких салфеток, подушечек, как и никаких признаков буфета — непременной принадлежности персональных само­летов глав правительств или государств либо личных машин миллионеров. Крошечный удобный туалетиктоже был поряд­ком захламлен. Но это был личный самолет генерала Торри­хоса — главы правительства и командующего Национальной гвардией Панамы, одного из замечательных людей, знакомст­во с которым подарила мне судьба.

Вдруг дверь пилотской кабины отворилась, и молодой, статный офицер-летчик спросил:

—  Куда вас везти?

Я на мгновение оторопел от неожиданности:

— А разве вам не сказали?

— Нет.

— Тогда везите туда, где находится генерал.

— В Панаму или в Фаральон?

— Туда, где находится сейчас генерал, — твердеющим го­лосом отвечал я.

—  Значит, в Фаральон, — подытожил мой собеседник.

— Стало быть, туда, — поставил я окончательную точку, хотя понятия не имел, что такое Фаральон и где он находится.

Через некоторое время самолет, покрутившись у кромки океанского берега, стал заходить на посадку, и я почувствовал холодок в сердце, когда увидел, что рядом с посадочной по­лосой стоял бронетранспортер, из башни которого высунулся по пояс стрелок, провожавший стволом крупнокалиберного пулемета наш самолет. Стоило только черному, как ночь, пу­леметчику нажать на гашетку, и мы, как подстреленный воро­бей, шмякнулись бы на бетонные плиты полосы.

Как только самолет сел и подрулил к стоянке, туда же под­катил и этот бронетранспортер, стрелок которого не переста­вал целиться в единственного пассажира. «Вот зараза, — по­думалось невольно, — ну что ему надо?» И лишь когда пилот поздоровался с вояками из бронированного ящика, чуть от­легло от сердца. Подали машину, и я поехал в дом генерала, сопровождаемый все тем же бронетранспортером.

Как потом оказалось, Фаральоном называлась прежняя американская военно-воздушная база Рио-Ато, которая арен­довалась в голы войны и потом, после нее в течение 25 лет.

под предлогом организации защиты входа в Панамский канал из Тихого океана от всяких опасностей. В 1970 году панамцы уже под руководством Торрихоса отказали в продлении до­говора и попросили вернуть базу. Рассердившиеся янки раз­рушили ее, сломали все постройки, даже забили камнями ко­лодцы. Осталась только взлетно-посадочная полоса, которую и приспособил для нужд Национальной гвардии Торрихос. Он не любил жить в городе Панама, в «пяти минутах езды на джи­пе от американских военных фортов в зоне канала», и пред­почитал работать здесь, в доброй сотне километров к северу от столицы. К тому же здесь стоял батальон гвардии с 18—20 бронетранспортерами.

Дом генерала находился в полутора километрах от аэ­родрома. Снаружи его почти не видно, его заслоняют мощ­ные кроны манговых деревьев, крытый навес для автомашин и какое-то подобие летней кухни. Однако его местонахожде­ние выдавали круглая бетонированная площадка для посад­ки вертолетов да огромный шатер из пальмовых листьев, опи­равшийся на деревянные столбы, под которым сидела группа охранников и, разморенная тропическим зноем, лениво игра­ла в домино. Оружие и подсумки горкой лежали на столе, ви­сели на спинках стульев.

Не успел я захлопнуть за собой дверцу автомашины, как меня сразу же провели в дом. У порога меня встретила секре­тарь генерала Эстер, которая и провела к Торрихосу.

Я привык видеть его на фотографиях в военной форме, а здесь, дома, он был в светлой вязаной рубашке и темных брю­ках. На ногах болтались сандалии. Точь-в-точь мелкий служа­щий на воскресном отдыхе. Не успел я как следует рассказать о себе, как вошли двое: один очень тучный мужчина — прези­дент республики доктор Лакас, а второй — президент Нацио­нального банка. Генерал попросил подождать, пока он не ре­шит с ними неотложные дела.

Прекрасно, у меня появилась возможность осмотреться и поговорить с Эстер. Вся обстановка комнаты, где я находился, состояла из пары диванов, составленных под прямым углом, да двух кресел-качалок, разделенных низеньким журнальным столиком. Диваны и кресла были обиты такой мягкой и пуши­стой искусственной шкурой, что посетитель в ней буквально гонул. Для тропиков это непрактично, здесь все, как губка, про­питано влажной духотой. Но меня предупреждали, что у гене­рала многое будет непривычным. Он никогда не пользовался /слугами поваров, портных, декораторов, на всю жизнь остал­ся в привычках простым солдатом. Все, что как-то облегчает быт, пибо оставлено прежними владельцами, либо подарено кем-ни­будь из друзей. На стенах висели две картины неизвестного жи­вописца, изображавшие невероятно толстых женщин с грудя­ми, выпиравшими из выреза платья; манера письма модерно­вая, видимо, тоже подарок случайного поклонника.

По профессиональной привычке стараюсь разговорить Эстер. Узнаю, что генерал начинает рабочий день в 5 утра и заканчивает в 10 вечера. Отдых его — это обычно путешествие по провинции, куда он отправляется на вертолете, постоян­но дежурящем на пятачке перед домом. Все управление осу­ществляется телефонными распоряжениями или устными ука­заниями, которые Торрихос дает должностным лицам, когда они приезжают к нему с докладом. Никакого бюрократическо­го аппарата практически нет. Но нет и случаев невыполнения указаний. Всего три секретаря несут вахту в Фаральоне. Они принимают бесчисленные телефонные звонки, передают зара­нее подготовленные указания и рекомендации генерала, ве­дут несложное делопроизводство и попутно выполняют функ­ции денщиков: варят кофе, подают сигары, воду, чистят после прогулки в горах солдатские ботинки. Отдежурив трехсуточную вахту, они уезжают на отдых в Панаму.

Президент и банкир уехали, и Торрихос снова вышел ко мне. Я старался нащупать ту волну, на которой говорит и мыс-пит генерал. В тон ему я снял галстук, так же, как он, поджал под себя одну ногу на диване, чтобы удобнее было сидеть к нему вполоборота. Наконец мы затронули тему, которая для нас была одинаково интересна — США. Зацепились за эту тему вроде бы случайно: плохо работавший телевизор прохрипел, что, по данным опросов, в Соединенных Штатах 28 млн. женщин молчать из-за материальной зависимости. «Вот, — почти радостно закричал генерал, — на лету хватай такие сведения о нарушении прав человека в США! А вы из-за какой-то дюжи­ны диссидентов разводите мировые стенания. Вообще вы люди без юмора. Неужели в нынешнем мире, где кругом царят без­законие и насилие, вам необходимо делать вид, будто борь­ба Джимми Картера за права человека касается в первую оче­редь вас? Да отшутитесь, превратите все в хохму. Бросьте не­уместную в данном случае серьезность.

Права человека — это проблема для нас. В Чили исчезло без всякого следа около трех тысяч человек, военные режи­мы в Аргентине, Уругвае отправили на тот свет десятки тысяч… а что творится в Бразилии, Парагвае! Там никого не судят, про­сто убивают, к тому же не за идеи, а за подозрение, что чело­век может иметь идеи… Мы Картера поддерживаем, нам здесь надо говорить о правах человека, а вам-то зачем? Какие вы обидчивые, невеселые люди…» Слава богу, разговор пошел.

Вскоре приехали еще два министра — финансов и ино­странных дел. Сели за стол, подошло время обеда. Беседа ста­ла очень оживленной. Меня засыпали вопросами, пришлось говорить самому, хотя предпочитал бы слушать. Я внутренне сердился на себя, потому что чувствовал, что трудно понимаю речь генерала: тембр голоса у него был низкий, глухой, артику­ляция нечеткая, незнакомая, сама речь очень образная, афо­ристичная. Однако через полчаса все встало на свои места.

Обед оказался на редкость скромным: сухой отварной рис, жесткое жареное мясо, овощной салат, вареная фасоль — все, никаких разносолов. На стол не поданы ни спиртные на­питки, ни пиво, только холодная колодезная вода. «А как же надоевшие рассказы американских газет о болезненном тяго­тении генерала к выпивке, разговоры о циррозе печени?» — сам собой выплыл вопрос, на который есть только один ответ: пресса — не столько средство информации, сколько орудие политической борьбы.

За разговором не заметили, как стало смеркаться. Генерал подошел ко мне и сказал: «Знаешь, мне бы хотелось продол­жить беседу с тобой, но, к сожалению, на завтра у меня назна­чено заседание Государственного совета высоко в горах, где расположено крупное месторождение меди Сьерра-Колорада. Если нет возражений, давай полетим завтра вместе туда на вер­толете, сможем продолжить разговор, а заодно посмотришь нашу страну. А ночевать останешься у меня дома. Идет?»

Вопрос был лишним. Конечно, я мотнул головой в знак со­гласия. Главное было сделано — удалось установить первый контакт, создать поле взаимопонимания, перекрестного инте­реса с высокой политической плотностью.

Более суток я провел бок о бок с генералом, большую часть времени сидя рядом с ним в вертолете. Он был моим гидом и наставником. С горечью показывал мне крохотные за­платки земли, распаханные на крутых горных склонах, — по­мещики все более и более теснили крестьян с плодородных равнин. «Чтобы посеять что-то на этих обрывах, приходится стрелять туда семенами из ружья», — не то шутя, не то всерь-гз говорил Торрихос, попутно замечая, что под американскими эанановыми плантациями в Панаме занято несколько десят­ков тысяч гектаров отличных земель, которые держатся в ре­зерве. Бананы сильно истощают землю, поэтому через семь-во-:емьлетей нужно дать отдых для восстановления плодородия. «Американцам бананы нужны для фруктового десерта, а нам не хватает риса и кукурузы для пропитания». Мечты о процве­тании Панамы, заботы о благополучии своего народа так или /иначе прорывались в каждом его комментарии, замечании.

После окончания полевого заседания Государственного :овета, когда все приглашенные министры, бизнесмены, ино­странные эксперты со скоростью похоронной процессии спус­кались вниз по скользким после дождя горным дорогам, Тор­рихос внезапно обратился ко мне: «Обидно, что слушали сей­час иностранных специалистов, докладывавших технические л экономические обоснования проекта, и не нашлось среди нас панамца, который по деловому раскритиковал бы проект. Пусть бы в чем-то оказался не прав, но обязательно дал бы им по зубам». Спросив руководителя работ о молодых специали­стах, которые уже успели хорошо проявить себя, он пригласил их к разговору. Подошли три молодых человека. Они расска­зали о себе, и генерал без всякой передышки предложил им поехать учиться на пару лет за границу: «Сами выберете себе страну, где лучше всего поставлено меднорудное дело, и не воз­вращайтесь без докторского диплома. Ведь как здорово будет звучать: «Сеньор Лопес, панамец, доктор геолого-минералоги­ческих наук». Если поедете в США, то, ради бога, не женитесь на американках. Они эгоистичны, да и нам от них пользы мало».

По счастливой случайности оказалось, что на руднике работал выпускник Университета дружбы народов, которого тоже позвали, и он, сияющий, уже издали кричал мне по-рус­ски: «Да здравствует Советский Союз!» К сожалению, он ока­зался не геологом, а экономистом. Известно, насколько при­митивно знали и изучали экономику тогда в Советском Союзе, где даже академики от экономики выглядят беспомощнее ря­довых управленцев коммерческих фирм Запада.

Но главное место в наших бесконечных разговорах за­нимали, конечно, Панамский канал и панамо-американские переговоры о заключении нового договора, предусматри­вавшего передачу канала Панаме в собственность с 1 января 2000 года. Тем временем в Вашингтоне шли тяжелые, напряжен­нейшие переговоры по доработке текста договора. Торрихос хотел использовать любую возможность нажима на американ­цев. Он не собирался скрывать свои встречи с представителем из Москвы, попросил дать мой московский телефон, заговор­щически прошептав при этом: «Послушай, не удивляйся там, в Москве, когда я позвоню тебе и буду спрашивать совета, как поступить в тех или других вопросах. Отвечай как можно ту­маннее и загадочнее. Они любят слушать все наши междуна­родные переговоры, перехватят и этот. То-то будет у них пере­полох!» Они — это, конечно, американцы. Надо сказать, что эту игру мы довели с ним до конца. Он действительно звонил из Панамы на мою московскую квартиру, и мы, посмеиваясь в душе, разыгрывали несуществующие сцены. А потом он мне рассказывал, что расчет оправдался и на переговорах с аме­риканцами эффект угрозы сближения с Москвой действовал неотразимо: Вашингтон шел на уступки.

Но главное, Торрихоса заставляла искать с нами контакты серьезная озабоченность, что Соединенные Штаты могут отка­заться от подписания договора о канале. Тогда перед генера­лом, связавшим свою политическую судьбу с борьбой за воз­вращение канала Панаме, не оставалось бы никаких иных пу­тей, кроме как начать силовые действия против американцев: уйти в сельву, начать партизанскую борьбу, встать на путь ди­версий. Эту альтернативу он излагал публично, но я видел, что она пугает его самого, что он был бы рад, если бы она сработа­ла как угроза, не претворившись в реальность. Но надо было готовить позицию на случай срыва переговоров, и тут без по­мощи Советского Союза было не обойтись.

Торрихос без конца рассказывал о Панамском канале. Вспоминал, как в период строительства канала американцы выселили из переданной им зоны площадью 500 квадратных миль вдоль трассы канала всех местных жителей, чтобы не иметь никаких проблем. 30% всей зоны Панамского канала американцы заняли своими военными городками и базами, разместив на постоянной основе около 10 тыс. солдат — это втрое больше, чем все вооруженные силы Панамы. Давно мно­гократно окупивший себя канал и его зона оставались коло­ниальным анклавом, разрезавшим Панаму надвое. Генерал говорил о том, что в нынешнем виде канал оказывает разла­гающее влияние на панамский народ. Каждый из 10 тыс. аме­риканских военнослужащих старается на время пребывания в Панаме обзавестись временной подружкой из числа задав­ленных нуждой молодых женщин. Теперь эти женщины про­тестуют против ухода американской армии в случае нацио­нализации канала. Обслуживает канал и зону около 8 тыс. панамских рабочих, занятых самым черным, неквалифициро­ванным трудом. Им платят по низшей шкале американских зарплат, но это значительно выше, чем заработки панамских рабочих. Эта категория оказывается также в числе противни­ков национализации канала, хотя им и стараются объяснить, что национализация не уменьшит доходы от канала и их ин­тересы не пострадают.

Торрихоса серьезно заботила проблема пресной воды, ко­торая расточительно расходуется, обеспечивая работу канала. Обе нитки шлюзов, спадающих к Атлантическому и Тихооке­анскому побережьям, питаются пресной водой, которая нака­пливается в водохранилищах в верховьях горных рек, перего­роженных плотинами. До поры до времени сбор и сброс воды из водохранилищ в океаны не вызывали тревоги, хотя каж­дое шлюзование означало безвозвратную потерю 50 млн. л воды. Но по мере роста города Панамы резко увеличились и потребность в воде у горожан, и потребность в электроэнер­гии, производимой на гидростанциях, воду у которых, к со­жалению, забирал канал. Расширение ирригационных систем также требовало воды, а она в основном аккумулировалась в зоне Панамского канала, и временами панамскому правитель­ству приходилось покупать свою собственную воду у амери­канской администрации канала.

Думая о решении этой проблемы в будущем, генерал раз­вивал идеи строительства нового, бесшлюзового канала или соз­дания принципиально нового межокеанского пути, состояще­го из многорельсового железнодорожного полотна, по кото­рому будут ходить особые тележки, приспособленные для перевозки крупных морских судов. Это будет своеобразный «волок» — быстрый, дешевый и надежный.

Торрихос подробно рассказал мне о ходе панамо-амери­канских переговоров, ответил на все вопросы, которые возни­кали в связи с революционным процессом, происходившим в самой Панаме. Провожая меня после пяти дней пребывания в Панаме, Торрихос распорядился выдать мне визу сроком на один год для въезда в Панаму. Это было лучшим признанием успеха встречи. И все-таки приятно польстили самолюбию по­следние слова, сказанные им при прощании: «Если все русские такие же, как ты, то это просто здорово!»

От треволнений, изнурительной, непривычной жары, пол­ного отсутствия аппетита я здорово похудел. Мне очень хоте­лось домой, не терпелось доложить информацию, полученную от самых компетентных и авторитетных источников, о «белом пятне», которым была для нас до того времени Панама. Я не стал задерживаться в Париже, вечном пересадочном пункте при полетах в Латинскую Америку.

Я был сам доволен операцией, она разбудила было начав­шие дремать охотничьи инстинкты разведчика. Оказалось, что порох не совсем отсырел в пороховницах за время работы в центре. Уже порядком общипанные жизнью крылья еще дер­жали меня в воздухе.

В последующие годы я регулярно наведывался в Пана­му, где так и не открылось советское посольство. 7 сентября 1977 года в Вашингтоне США подписали с Панамой договор о пе­редаче Панамского канала Панаме с 1 января 2000 года. Цель жизни Торрихоса была достигнута. На церемонию подписа­ния прибыли 18 глав американских государств, три или четы­ре вице-президента и несколько министров иностранных дел. Более ста человек входили в панамскую делегацию, среди ко­торых были писатели Габриэль Гарсия Маркес, Грэм Грин. Тор­рихос хотел, чтобы весь мир стал свидетелем и гарантом че­стного договора.

Прошел год, и новые сомнения начали терзать Торрихо­са. Теперь это было связано с ратификацией договора. В мар­те 1978 года он встретил меня как старого знакомого, и я сра­зу же почувствовал его раздражение действиями США. Он рас­сказал, что с момента подписания договора по март 1978 года в Панаме побывали 50 сенаторов США (ровно половина соста­ва сената) и каждый приезжал, чтобы на месте ознакомиться со страной, с ходом демократизации ее и т. д. Все они были уверены в том, что Торрихос — это «тиран», «диктатор», «силь­ная личность» и пр. Их взгляды нередко основывались на слу­хах, что генерал — выпивоха, бабник, друг и приятель Фиде­ля Кастро. Они требовали, чтобы Торрихос лично сопровож­дал их во время полетов, а в самолете досаждали вопросами: «Когда ты уйдешь от власти?», «Почему ты выслал своих по­литических противников из страны?», «Когда будут проведе­ны выборы?» и т. д. Беспардонность сенаторов была неверо­ятной, л л же» гопповожлавший их тогда амрпиканский пот л r

Панаме Джордэн писал, что временами ему казалось: «Торри­хос мог бы открыть дверь салона и выбросить парочку этих людей в Тихий океан». Посол видел, как часто ходили желва­ки на скулах у Торрихоса, и вмешивался, чтобы разрядить об­становку. Мне генерал говорил, что только сознание острой необходимости соглашения с США не позволяло ему сказать все, что хотелось, куражившимся политиканам. Они без кон­ца поучали его, пили, жрали, лапали женщин и опять поуча­ли, хапали подарки и снова назойливо поучали.

Стоило только не оказать какому-нибудь сенатору мак­симального внимания, как он становился в позу и пополнял ряды противников договора. Так получилось, например, с се­натором Деконсини (от штата Аризона). Он приехал в Пана­му с женой, матерью и младшим братом в такое время, когда Торрихос, занятый делами, не смог лично уделить ему внима­ние. Этот обиженный политический карлик жестоко отомстил в ходе голосования, едва не поставив под удар плоды работы многих лет. Он стал и автором всех антипанамских поправок.

Генерал верил Картеру, который все время просил его по­терпеть, подождать, не делать резких заявлений, обещал все постепенно уладить. Торрихос согласился до дня ратифика­ции ничего не предпринимать, но намекал, что в случае сры­ва ратификации ситуация радикально изменится. «Я от сво­его не отступлю, — говорил он, — никаких дополнительных капитулянтских договоров подписывать не буду, иначе народ будет вправе повесить меня на первом же телеграфном стол­бе. Я распорядился транслировать напрямую все дебаты из американского конгресса на Панаму, чтобы весь народ слы­шал, какие гадости говорят про нас янки. Мы теперь повзрос­лели, нас нельзя ни запугать, ни обмануть». Когда я высказал ему идею о провозглашении Панамы вечно нейтральной стра­ной, он заинтересовался моей аргументацией. У США, гово­рил я, исчезают основания для особых претензий на оборо­ну канала, ибо статус вечно нейтральной страны будет охот­но признан мировым сообществом. Затем Торрихос спросил: «А не стану я в этом случае похожим на политического скопца, на бесплодного мерина? Сможет ли моя страна проводить ак­тивную внешнюю политику, оказывать помощь друзьям?» Я от­зетил, что Швеция остается уважаемой энергичной страной, Австрия стала местом международных организаций, перего­воров, а ее гражданин Курт Вальдхайм — Генеральным сек-эетарем ООН. «Да, — задумался Торрихос, — надо изучить», -io, по-моему, к этой идее он не возвращался. А зря! О своей внешней политике Торрихос иногда говорил с большим юмо-эом. «Никто не может понять, кто же я такой. Сомоса звонит 1 просит прислать слезоточивые газы для разгона демонстра-дий, полагая, что я — его поля ягодка. А я отвечаю, что толь-ад что послал всю наличность в Перу и сейчас у меня нет ни-него. Гватемальцы просят поделиться опытом борьбы за ми-эовое общественное мнение для подкрепления претензий на торную территорию Британского Гондураса — Белиза. Сан-1ИНИСТЫ — враги Сомосы — просят денег и оружия. Немного, но даю». Показывая на взлетную дорожку аэродрома, он вне-$апно выпаливает: «Ты думаешь, что здесь садится и взлетает голько мой самолет? Нет, отсюда частенько стартуют самоле-гы, груженные оружием для партизанских сил в Центральной мерике. Труднее всего бывает спилить заводские марки с хо­рошей стали, но мы и это освоили!»

Многое было обговорено и обсуждено в те вечера на ве-эанде его дома в Фаральоне, откуда открывался бескрайний Гихий океан с неумолкающим тяжелым вздохом волн. В оран-кевом мареве заката вдоль кромки воды всегда с юга на се­вер тянули в строгой кильватерной колонне мощные бакла­ны. Иной раз по песку проходили местные рыбаки, неизменно обменивавшиеся приветствиями с генералом, а то и загляды­вавшие на рюмочку рома.

Уже в Москве я узнал, что после семимесячного изнури-гельного обсуждения в сенате США договор Торрихос — Кар-гер был наконец ратифицирован 68 голосами против 32. Это эыла историческая победа. Для утверждения договора требо-зались 2/3 голосов сената. Если бы всего два сенатора изме­нили свою позицию и отказались поддержать договор, то не избежать бы миру очень острого и опасного конфликта, кото-эого Торрихос не хотел. Мы тоже не хотели конфликта и де­тали все, чтобы договор стал царить там, где прежде всегда правила бал сила.

В последний раз я виделся с генералом в 1979 году. Я приехал к нему, когда договор уже вступил в силу. В соот­ветствии с его положениями сам канал и его сооружения окон­чательно должны перейти под юрисдикцию Панамы 1 января 2000 года, а территория зоны канала, то есть полоса земли ши­риной 10 миль по обе стороны трассы канала, составлявшая в общей сложности 1434 кв. км, передавалась Панаме немедлен­но. Я встретился с Торрихосом через семь дней после того, как вся территория зоны перешла под управление правительства Панамы. Я рассчитывал встретить ликующего триумфатора, а увидел снова озабоченного и несколько опустошенного чело­века. Оказалось, что он даже не принял участия в торжествах 1 октября 1979 года по случаю передачи территории зоны кана­ла Панаме. В этот день он сидел перед телевизором на веран­де своего дома, потом позвал помощников, сказав им: «Быва­ют моменты, когда человеку надо остаться одному». Отправив всех в Панаму, он приказал готовить вертолет и улетел на нем в районы, населенные индейскими племенами. Потом он объ­яснил свое поведение так: «Меня там не было, потому что это была не моя победа. Это была победа всего народа. Я просто был главным действующим лицом… я едва был заметен, хотя и был главным крикуном… Завоевание нашей независимости не является результатом деятельности одного человека, неза­висимость стала возможной благодаря борьбе многих поко­лений, чьи усилия как бы слились воедино за 70 лет». Он не на словах, а на деле оставил народу в этот день роль главно­го действующего лица.

Мы очень много говорили с ним об умении работать с людьми. Он довольно жестко критиковал наших политических руководителей за их формализм, тяготение к официальным декларациям, коммюнике о переговорах, любым бумажкам. За редкими исключениями, советские послы не выходят за скуч­ные чиновничьи рамки. «Я все время собирался открыть в Па­наме советское посольство, хотя для меня это связано с не­иалыми политическими издержками. Но если мне пришлют ка­кого-нибудь типа, с которым нельзя ни пооткровенничать, ни поговорить на заветные темы, то зачем мне такой посол. Уж тучше поддерживать неофициальный контакт». Тут я твердо заметил, что одно никак не исключает другого и нормальные дипломатические отношения безусловно необходимы для раз­вития связей между двумя государствами.

Рассказывая о своих методах работы с американцами, он 1ной раз раскрывал всю кухню, подноготную. «Нам удалось, — оворил он, — до такой степени сдружиться с некоторыми со-грудниками Белого дома, что они просили нас приносить им пиво на работу в нарушение установленного Картером поряд-<а, запрещавшего в рабочее время распивать такие напитки. Иы иногда приглядывали за тем, не идет ли начальство, когда подчиненные тискали секретарш. Такая доверительность по­могала нам получать огромное количество необходимой ин­формации…» (Эти сведения были уже ценны мне как развед­чику, и я с удовольствием наматывал их на ус.)

В конце 70-х годов в Центральной Америке возникла эчень опасная для Соединенных Штатов ситуация. В резуль-гате договора с Торрихосом они теряли Панамский канал с Ю00 года. В Никарагуа летом 1979 года в ожесточенной граж­данской войне победили сандинисты. Они свергли власть кро­вавого диктатора Анастасио Сомосы, про отца которого в свое фемя Ф. Рузвельт цинично сказал: «Это сукин сын, но он наш :укин сын». В Сальвадоре занималось зарево партизанской юйны, а в Гватемале ее пламя полыхало уже несколько лет. Тор-эихос прекрасно ориентировался во всем этом сложном ка-1ейдоскопе стран, интересов, лидеров. Для Советского Союза тока многое оставалось здесь «терра инкогнита»: ни в одной из дентральноамериканеких стран, за исключением Коста-Рики, не было советских посольств и представительств. И наши бе-:еды с Торрихосом длились по многу часов в течение несколь-(их дней, пока не удовлетворялся взаимный интерес.

Летом 1981 года я снова собрался в гости к генералу, уже /паковал свой походный чемоданчик, когда услышал по направлялся в свое любимое селение в горах Коклесито, раз­бился в ненастную погоду о скалы. Слова бессильны выразить острое горе, которое я пережил. Я искренне сочувствовал Па­намскому народу, потерявшему такого выдающегося полити­ческого лидера и чудесного человека. С его смертью значе­ние Панамы на карте мира стало съеживаться, как шагрене­вая кожа. Ни один из последователей Торрихоса не оказался даже мало-мальски сравнимым с ним по политической чисто­те, харизме и человеческой привлекательности. В моем серд­це навсегда осталась незарастающая каверна.

Прошло три года, и в мои руки попала книга, написанная Грэмом Грином о Торрихосе, с которым его связывала тесная дружба примерно в те же годы. Я жадно стал читать и вдруг наткнулся на строки, которые, как мне казалось, могли отно­ситься ко мне. Грэм Грин писал: «Мы с генералом говорили как-то о России, и я стал развивать свою любимую теорию о том, что однажды КГБ возьмет власть в свои руки и тогда окажет­ся, что гораздо проще вести дела с прагматиками, чем с идео­логическими попугаями. КГБ набирает к себе на работу самые светлые головы из университетов, они владеют иностранны­ми языками, знают внешний мир. Маркс для них не единствен­ный свет в окошке. Они могут стать инструментами разумны> реформ у себя дома».

Омар заметил: «То, что ты говоришь, для меня представ­ляет особый интерес. Некоторое время назад ко мне из Юж­ной Америки наведался офицер КГБ. Это был молодой, весьма подготовленный человек. Он говорил на хорошем испанском Я с ним был очень осторожен, потому что опасался какой-ни­будь ловушки. Он сказал мне, что вряд ли можно ожидать ка­ких-либо изменений в России до тех пор, пока в Кремле сидят нынешние дряхлые старцы. Молодой человек сказал, что он приедет как-нибудь еще раз повидаться».

Не знаю, приезжал ли он. Он должен был бы знать о при­вязанности Торрихоса к Картеру. Собирался ли он передать какой-нибудь сигнал Картеру через генерала накануне пре­зидентских выборов в США, на которых должен был победить Рейган? Я никогда не узнаю ответа на эти вопросы».

Да, дорогой Грин, теперь уже не узнаешь. Вы оба с гене­ралом покинули эту грешную землю, и единственный шанс вспомнить пряный запах креольской политики — встретиться з положенное Богом время в лучшем из миров, если он есть.

Политика — политикой, разведка — разведкой, а друж­ба — дружбой. Грэм Грин очень любил Торрихоса. Он посвятил эму книгу под названием «Узнавая генерала». Он как бы хотел подчеркнуть, что как личность этот человек был неисчерпаем. Книга получилась теплая, душевная, сердечная.

Мне казалось, что и я полюбил генерала не меньше. Я то­чке написал книгу о Торрихосе, она была издана в 1990 году. Заголовком ее стала одна из его афористических фраз: «Я не ючу войти в историю, я хочу войти в зону канала». В книге, наверное, нет художественных достоинств, но в том, что она добросовестная и непредвзятая, я уверен. Предисловие к ней написал верный адъютант Торрихоса, человек, сочетавший в себе философа, солдата, пилота, дипломата, которого знали зсе в бассейне Карибского моря под кличкой Чучу и по име­ни Хосе де Хесус Мартинес. Совсем недавно скончался и он, <ранитель музея Торрихоса, его афоризмов.

А во время варварского нападения американцев на Па­наму в конце 1989 года погиб и музей Торрихоса, сожженный американскими ракетами, уничтожены все экспонаты. Музей не был ни в коей мере никаким военным объектом, он распо-южен далеко от казарм Национальной гвардии. Кому-то надо эыло уничтожить саму память об уникальном явлении в исто-эии панамского народа — жизни и деятельности Омара Тор-эихоса. Для меня уже давно стало привычным противоречить американцам. Поэтому я написал о генерале, а рукописи, как известно, не горят и не тонут.