Ельцин

Я знал, что на раздумье мне дано несколько минут. Затем в кабинете раздастся телефонный звонок от председателя КГБ, который уже сделает это предложение официально. Уходить из ПГУ мне не хотелось. Песочные часы моей жизни отсыпа­ли 63-й год. Мысль об отставке уже прочно обосновалась в го­лове. Менять коллектив, друзей, уклад жизни и работы было поздно. Но было так же ясно, что в разведке сейчас мне де­лать нечего. К тому же я становился одним из старейших по возрасту заместителей начальника разведки.

Выбор был прост: или соглашаться, или сразу подавать в отставку. Были собственные доводы в пользу того, чтобы при­нять предложение. Все-таки последние почти два десятка лет сформировали меня как профессионального информационно­го работника, а это как раз такой профиль, в котором острее всего нуждалось руководство и ведомства, и государства. Меня в какой-то мере увлекала мысль ознакомиться с нашими домаш­ними делами; я надеялся, что мне приоткроется некая скры­тая сторона явлений, до которой глаз мой дотоле не добирал­ся. Иначе говоря, хотелось окунуться в свое домашнее варево, чтобы по крайней мере не понаслышке потом судить об этих «исторических» временах. Сил и физических, и духовных хва­тало. В конце концов и завершать службу на посту начальника самостоятельного управления не в пример почетнее, чем ухо­дить заместителем пусть даже начальника разведки.

Поэтому когда раздался звонок от председателя, ответ был почти готов: «Я солдат и готов выполнить приказ!» Нача­лись короткие сборы-проводы. Какими же тяжкими они ока­зались в эмоциональном отношении! Правду говорят: когда прощаешься с другом, то наполовину умираешь сам. А тут пришлось прощаться почти со всем за 33 года накопленным душевным богатством. Сколько увидел влажных глаз, сам хо­дил с постоянным внутренним приказом: «Держись!» А через пару дней окончательно покинул родное «Ясенево» и обосно­вался в новом кабинете в доме 1/3 на углу Пушечной улицы.

Аналитическое управление Комитета госбезопасности было самым молодым подразделением КГБ, оно существова­ло всего несколько месяцев и являло собой типичную «ново­стройку». Предыдущий его начальник, Валерий Федорович Ле­бедев, был только что назначен заместителем председателя КГБ. Управления как такового пока не существовало. Был лишь скелет его, да и то построенный наполовину. Работники были собраны из других подразделений, они сильно отличались ме­жду собой по уровню подготовки, опыту работы, даже по воз­расту. По существу, это была пока еще учебная команда, но на раскачку времени не оставалось.

Знакомство с информационным хозяйством Комитета гос­безопасности вскрыло давно знакомую картину: заскорузлое местничество, слабый профессионализм и желание каждого крупного оперативного начальника «раздувать ноздри», то есть создавать видимость, что именно он-то и держит Бога за бороду. Каждое главное управление или просто управление имело свой собственный информационный отдел, в который сливались несостоявшиеся или отработанные кадры. Числен­ность отделов была внушительной, иногда до сотни человек, а отдача рахитичной. Способность к осмыслению общегосу­дарственных проблем, глубинных тенденций развития обще­ства оставалась на крайне низком уровне. Но ни один руково­дитель самостоятельного управления не готов был передать получаемую информацию в «чужое» аналитическое управле­ние и лишиться возможности доклада пусть ущербной и ко­рявой, но своей информации. В КГБ не было никакого едино­го банка данных по внутриполитической и социально-эконо­мической проблематике.

Мы начали планировать практически с азов создание бо­лее или менее современного информационно-аналитического управления в КГБ, опираясь на вполне добротный, оправдавший себя опыт такого подразделения в разведке. Сотрудники управ­ления приняли меня хорошо, с доверием. Да и у меня не было ощущения новичка, выброшенного без скафандра за борт кос­мического корабля, фронт работы со всеми его изъянами видел­ся четко.

Сложнее было «вписаться» в среду высшего звена началь­ства, чувствовалось его скрытое недружелюбие к «прытким» выходцам из разведки, которым предстояло забрать всю ин-формслужбу в одни руки. Я успокаивал себя тем, что колле­ги все равно скоро поймут неизбежность централизации ин­формационного дела, его профессионализации. Наши первые шаги были обнадеживающими. Мы стали предлагать готовить совместные документы другим управлениям, и они охотно шли на это. Так постепенно, путем двух-трехсторонних нара­боток, мы и пришли бы через годик к требуемому результату. А пока надо было проявить гибкость, такт и убеждать людей в нашей правоте умением лучше вести аналитическую работу.

Материалов у нас было предостаточно, мы ежедневно по­лучали большое число информационных телеграмм из респуб­лик, краев, областей. Информация в основном была негатив­ная, то есть реально отражавшая тенденции развития обста­новки в стране. Первое, что я узнал, сев за стол начальника управления,— это то, что Москва в 1991 году получит не 1,4 млн. т мяса, как в прошлом году, а всего 1 млн. т. Поставки мо­лока сократятся с б млн. до 5 млн. т, 17% всего сахара в стра­не перегоняется на самогон. Рост прогнозировался только в области преступности.

Такими сведениями никого не удивишь, по ним можно измерять только скорость падения уровня жизни, ритм, темп разрушения сложившегося уклада, а направление давно из­вестно всем и вся. На главное место, в центр внимания выпол­зает вопрос о сохранении или распаде Союза Советских Со­циалистических Республик. Отдельные республики уже окон­чательно определили свою позицию в этом вопросе (я имею з виду прибалтийские, а также Грузию и Армению), но осталь­ные еще колеблются. 11 февраля 1991 года в кабинете у пред­седателя КГБ, где обсуждался вопрос о наших задачах в деле спасения СССР, сидело пять-шесть десятков самых высокопо­ставленных руководителей центральных и местных органов государственной безопасности. Меня неприятно поразило, что многие выступавшие в испуге твердили, что ждут разра­боток и указаний, как бороться за сохранение единой Родины. ‘Ыалитическое управление получило задание подготовить та­кие документы и разослать их на места. Мы привлекли наших коллег из других подразделений и в кратчайший срок состави-1и развернутые тезисы, которые были направлены на места.

В контексте борьбы за сохранение Союза ключевое место снимала фигура Б. Н. Ельцина. Всех нас заботило то, что его авторитет и влияние росли не на позитивных достижениях в какой-либо области, а на резкой критике и неприятии Горба­чева, партии, которые уже всем мешали, как бельмо на гла-jy. Но, даже находясь в оппозиции, Б. Ельцин прорисовывал­ся как на редкость противоречивый, непоследовательный че-ювек, действующий под влиянием сиюминутных настроений. Л тем не менее никакой враждебности по отношению к рос­сийскому лидеру среди сотрудников не было, была обычная на­стороженность, вытекающая из нашего правила: «Не обращай знимания на слова, суди о людях по их поступкам и делам». VIы получали от Крючкова задания готовить информацион­ные материалы специально для Б. Н. Ельцина и выполняли их непременно в срок и на максимально доступном нам уров­не квалификации. Так, Ельцин собирался в середине февра-1я 1991 года ехать на Северный Кавказ, и мы трудились пару суток без перерыва, чтобы подготовить нужные материалы, в которых учли даже протокольно-бытовые рекомендации ме­рных старожилов, продиктованные традициями и обычаями народов региона.

Самые острые комментарии вызывали именно клочкова-тость, дробность политического мировоззрения Б. Ельцина. После кровавых событий в Вильнюсе он занял непримири­мую позицию по отношению к союзному правительству. Он наговорил кучу любезностей прибалтийским радикалам, по­требовал от Генерального секретаря ООН созыва междуна­родной конференции по Прибалтике. А буквально через не­сколько недель, напуганный падением своего рейтинга, он в спешном порядке помчался в Калининград, где, по существу, извинялся и заискивал перед армией и был вынужден замол­вить словечко за россиян, остающихся в Прибалтике, о кото­рых ранее забыл.

18 февраля 1991 года ожидалось принятие на сессии Вер­ховного Совета СССР решения о повышении цен на продо­вольственные и промышленные товары. Это, совершенно оче­видно, диктовалось условиями производства и обстановкой в стране, но никто из политиков не хотел связывать себя с этой непопулярной мерой, Б. Ельцин на заседании Совета Федера­ции дал свое согласие на повышение цен, а спустя несколь­ко дней прислал письмо и взял данное согласие обратно. Его явно задергали советники. Он выступит то за сохранение Сою­за, то за скорейшую кончину союзных структур, то за россий­скую армию, то за сохранение союзных вооруженных сил. Он злился, что Буш не принимал его как равного, а продолжал пи­тать какую-то слабость к Горбачеву, своему давнишнему удоб­ному партнеру.

20 февраля Б. Ельцин дал свое драматическое интервью корреспонденту программы «Время» Сергею Ломакину, кото­рый действовал в манере хороших западных журналистов, то есть корректно и тактично формулировал острые вопросы, ко­торые должны были раскрыть сущность политического деяте­ля. Колкие вопросы о постоянных противоречиях в словах и поведении рассердили Б. Ельцина, он достал записку, которую старался скрыть от зрительского глаза, и прочитал: «Я свой вы­бор окончательно сделал. Я размежевываюсь с президентом. Я требую его ухода в отставку и передачи власти Совету Фе­дерации». Все, рубикон перейден!

Бросив эти слова в бурлящую страну, Б. Ельцин уехал в Пе-еславль-Залесский, оттуда в Ярославль. Первая реакция в на-jeM политическом истеблишменте (если есть применительно нам такое понятие) — испуг и отторжение идеи конфронта-ии. Об этом ясно заявили Кравчук и Назарбаев — руководи-ели Украины и Казахстана. Большая часть Верховного Совета ССР выступила против Б. Ельцина. Демократы отчаянно бро-ились на защиту Б. Ельцина. Запад с удовольствием наблюдал отасовку, хотя внешне радость свою не выказывал, предпо-итая говорить об озабоченности, сочувствии и т. д. Им боль-je всего хотелось, чтобы схватка длилась как можно дольше, тобы мы самопожирали себя, а вот когда ободранный побе-,итель будет торжествовать свой печальный триумф, вся за-адная свора накинется на него, если он рискнет подняться

0  весь человеческий рост. Кое-кто из вчерашних союзников льцина стал подумывать об очередной перемене лагеря.

Эти оценки тогдашних событий формировались под влия-ием сотен информационных телеграмм, ежедневно прихо­дивших в управление со всех концов СССР и из-за рубежа.

На Манежной площади чуть не каждый день шумели ми-инги. 22 февраля там собралась изрядная толпа, чтобы «за­щитить гласность и демократию». Формально митинг орга-изовал Союз кинематографистов, хотя список ораторов был тандартным. Все они были из «ДемРоссии». 23 февраля собра-ась огромная манифестация сторонников сохранения Союза

1              Советской Армии. На 24 февраля была объявлена очередная ходка «в защиту демократии, Ельцина» и еще чего-то. Я бы-ал почти на всех сборищах, чтобы не слушать непременно фальсифицированную информацию о митингах, которую со-!иняют наши газетчики. На митинге 24 февраля бросилось в лаза обилие «стихотворных лозунгов», явно сочиненных од-юй рукой и исполненных в одной мастерской. Они были бес-акт ны и оскорбительны.

Митинги стали сопровождаться драками. В Ленинграде на Дворцовой была потасовка, в Москве на Тверской отмечена «перестрелка» гнилыми овощами. Чаще задирается оппози­ция, явно провоцируя беспорядки. В общем-то, это ее истори­ческий удел — кусать, жалить, бодать, пока она не расчистит себе место у «корыта», потом начнется очередной, привычный виток истории до следующей потасовки у того же «корыта».

1 марта заместитель председателя КГБ В. Ф. Лебедев при­гласил меня на встречу с работниками идеологического от­дела ЦК КПСС. Раньше нас туда не подпускали на средний ра­диус действия ракеты, а теперь, видите, им захотелось послу­шать наши оценки обстановки в стране. В большом здании на Старой площади жизнь еле-еле теплилась, будто хозяева уе­хали далеко и надолго. Заведующий отделом, мужчина лет 40 с небольшим, уже успел отрастить животик, туго натягивающий рубашку. Пуговицы еле держались, петли стали уже тройной величины от постоянной нагрузки. Удивляюсь, почему мне в глаза лезут такие детали. Про себя отмечаю, что все идеологи, вроде Лойолы, Геббельса, Суслова, были тощими и аскетичны­ми. Их, наверное, пожирал огонь внутренней страсти. Этот не из тех. Скорее охоч до вкусненького и до «клубнички». Прохо­дим в зал, где собралось человек 30—40, из них три женщи­ны, по виду— не фанатички веры.

После своего начальника говорю в течение минут пятна­дцати, страстно и убежденно выступая за Союз, бросая им в глаза обвинение в пассивности и безразличии по отношению к процессу развала Союза, призывая сделать все за оставшее­ся время до назначенного на 17 марта референдума о судь­бе единства Отечества. Аудитория явно шокирована, удивле­на. Люди мямлят, благодарят «за помощь», задают очень вя­лые вопросы. Слушатели с застиранными лицами похожи на испуганных кроликов в клетке. «Куда им, — думается мне, — вздыбить Россию на референдум! Им бы решить личный во­прос, подошел ли час бежать из этого здания или еще подо­ждать малость, авось Бог пронесет». И здание, и люди напом­нили мне сложившийся стереотип Зимнего дворца в далеком октябре 1917 года.

Я шел через площадь к себе на работу, а в сердце дотаи­вали последние крупицы надежды на возрождение партии. А я *едь один из 20 млн. членов партии, которые верили в высо­кие идеалы коммунизма, каким представляли его себе поко-гения и поколения обездоленных, добрых, открытых людей — я Христа и до наших дней.

В воскресенье, 10 марта, по всей стране прокатилась вол-<а митингов протеста против референдума. Вообще митинги, жции, забастовки наползают друг на друга. Никто ни с чем не :огласен, временами даже с самим собой. Референдум — это федлог, на самом деле идет борьба за власть. Подавляющая ласса лозунгов снова или хулит Горбачева, или хвалит Ельци­на. В Москве на той же Манежной опять собрались 120 тыс. )то очень много! По другим городам цифры участников значи­тельно скромнее: в Ленинграде — 50—70 тыс., Нижнем Нов-ороде — 10 тыс., Волгограде — 6 тыс., Самаре — б тыс., Сара­тове — 2 тыс., Свердловске — 23 тыс., Омске — 600 человек, 4елябинске — 4 тыс., Владивостоке — 5 тыс. и т. д. Оппозиция шно организуется быстрыми темпами. Все митинги направ­ились и управлялись приехавшими из Москвы народными цепутатами блока «Демократическая Россия». К интеллиген­ции начинают примыкать рабочие. Еще пару лет назад шах-еры выгоняли политагитаторов, пытавшихся примазаться к ;абастовочному движению. А теперь иначе. Угольщики поч-и повсеместно требуют отставки Горбачева и его окружения, лавным помощником оппозиции является сам первый и — еперь уже ясно — последний президент СССР, неуверенный, непоследовательный, недалекий. Вылитый царь Федор, сынок 1вана Грозного.

Подошли информационные материалы из ЦК партии, из юторых видно, что 5 марта Горбачев опять собирал высший »шелон руководства КПСС (секретари обкомов, крайкомов и ip.). Долго и сладко рассказывал о своей недавней поездке в Белоруссию, и выходило, что и любит его народ, и слушает, и даже понимает. А слушатели упорно подводили его к разгово­ру на тему «Почему же власть рушится?», и он не хотел гово­рить об этом. Так и разошлись, как и собрались: без слез, без горя, без любви. Пустые «мероприятия» вели к деморализации даже высшего эшелона партийного руководства.

17 марта был проведен наконец референдум о сохране­нии Союза ССР в обновленном виде. Результаты голосования оказались выше самых оптимистических ожиданий. Народ вы­сказался в пользу сохранения единого государства. В РСФСР в голосовании приняло участие 75% избирателей, 71% из ко­торых высказались «за», на Украине соответствующие цифры составили 83 и 70%, в Белоруссии— 83 и 83%. В остальных республиках проценты были еще выше. В шести республиках: Литве, Латвии, Эстонии, Молдове, Грузии, Армении — всесо­юзный референдум блокировался местными властями, против участвующих в голосовании был развязан моральный террор. И все-таки в Латвии к урнам пришло свыше 500 тыс. человек, в Литве — более 600 тыс., в Молдове — более 800 тыс. Конечно, голосовавшие принадлежали к наиболее политически актив­ной части русскоязычного населения, но их не назовешь «не­значительными группами пенсионеров».

Казалось бы, что еще нужно было политическим руково­дителям для сохранения СССР? Высшая воля народа была вы­сказана ясно и недвусмысленно. Оставалась самая малость: отлить результаты референдума в законы, запрещающие про­поведь сепаратистских взглядов, квалифицирующие как анти­народные действия, ведущие к развалу Советского Союза. Ни­чего этого не было сделано. Союзная власть не использова­ла исключительно благоприятную обстановку для спасения единого Отечества. Захваченная круговертью политиканской борьбы, она быстро забыла итоги всенародного опроса, а оп­позиция после короткого замешательства вновь безнаказанно стала подкидывать головешки в костер сепаратизма. Воля на­рода была нагло попрана!

Теперь вспоминая те дни, нельзя не заметить, что москви­чи в ходе того же референдума голосовали по вопросу о вве­дении выборной должности мэра Москвы. Большинство жи-

»лей столицы поддержало эту идею, в своей основе демокра-шескую. Но каково же было разочарование, когда первый збранный мэр Москвы Г. Попов вскоре подал в отставку и на то место был уже назначен указом президента России Ю. Луж-эв. Опять по воле народа прогулялись в грязных сапогах дик-1та. Не приходится удивляться, что авторитет любой власти, бращающейся таким образом с суверенной волей народа, /дет неизменно падать.

Конец марта прошел в особо взвинченной обстановке, по­му что предстоял съезд народных депутатов России. Среди на-одных депутатов не было той проельцинской эйфории, кото-ая стала характерна для «послепутчевой» атмосферы. «Буль-эзерный» характер Б. Ельцина начинал пугать все больше и эльше его вчерашних сторонников. После этого драматиче-<ого интервью телевидению с объявлением войны Горбачеву Э февраля 1991 года в Верховном Совете России произошел гкрытый раскол. Шесть видных руководителей законодатель-ого органа выступили с публичным письмом, в котором от-ежевались от политической линии Председателя Верховного овета РСФСР. На митингах сторонники Ельцина носили лозун-1 вроде «Президентской шестерке не перебить российского ^за». Предстояла «разборка», тем более что Б. Ельцин пуб-/14но пригрозил расправой с новоявленными диссидента-и. Для подкрепления своих позиций он поехал в Ленинград а Кировский завод, где шесть часов ходил по цехам, провел ввять митингов, демонстративно пообедал в рабочей столо-эй за 1 руб. 20 коп., как сообщили услужливые журналисты, в целом добился своего, сорвав аплодисменты рабочей ау-итории. Он самочинно списал 128 млн. руб. задолженности авода центру (не думая о законности такой меры), призвал эллектив переходить в подчинение РСФСР, обещал полную амостоятельность предприятию, сказал, что выделит валю-/ для закупки на Западе дизельных моторов для мини-трак-эров. Похлопал директора по плечу, сказав: «Ты наш парень, ы тебе доверяем!»

А в эти же самые дни Горбачев выступал целый вечер по телевидению, якобы интервьюируемый директором телеви­дения Кравченко. Говорил он в своем духе — гладко, а теперь еще и «раздумчиво» ни о чем. По моей служебной обязанно­сти полагалось бы внимательно слушать президента СССР, что­бы знать политическую линию руководства страны, но, сколь­ко я ни напрягал свой слух и внимание, ничего не мог понять из словесной мешанины. Дело происходило 26 марта. В серд­цах я переключил на первую попавшуюся программу и — о Боже! — увидел серую тень Горбачева — Вадима Викторови­ча Бакатина, который тоже проводил пресс-конференцию. Он вещал о том, что не согласен с запретом уличных шествий и демонстраций, о чем было объявлено в печати в указе пре­мьер-министра В. Павлова. Эта мера, мол, вообще не в духе президента Горбачева и т. д. Такого мне не приходилось видеть нигде в мире, чтобы премьер-министр страны говорил одно, министр его правительства — прямо противоположное, а пре­зидент страны вообще ничего вразумительного не сказал. Ко­нечно, на все их запреты никто не обращал внимания.

28 марта имело место «стояние на реке Угре». Оппозиция вывела на улицы тысяч 50 своих сторонников, власти выве­ли воинские части и милицию, чтобы не допустить митингов внутри Садового кольца. Демонстранты наткнулись на засло­ны, прорывать их побоялись, помахали кулаками и ушли к пло­щади Маяковского, куда на белой машине приехал Б. Ельцин, выступивший с обычной «долой-речью». Провинция не вско­лыхнулась на истерические призывы, никакой всеобщей поли­тической забастовки не последовало, а с таким напряжением ожидавшийся съезд народных депутатов даже принял неко­торые антиельцинские решения. Он разрешил диссидентской «шестерке» выступить с содокладом и отказался рассматри­вать меры по реализации положительных итогов референду­ма по учреждению поста президента России.

В итоге Б. Ельцин вышел победителем. Он получил чрез­вычайные полномочия для вывода республики из кризиса. На 12 июня 1991 года были назначены выборы президен­та России.

8 апреля в 11.30 Горбачева посетила делегация депутат­кой группы «Союз», заявившая: «Вам надо уходить. Вы ниче-о не можете. Надо созвать внеочередной съезд народных де­батов СССР и оформить сдачу власти». В ответ последовали етерики и взрыв политиканства с целью не допустить созы-а съезда. «Держи меня, соломинка, держи!..» — так пелось в юпулярной тогда песенке.

Ошарашенная партократия никак не могла понять, что te происходит в стране. Из Львова приходили в ЦК телеграм-1Ы с требованием: «Не допустите, чтобы у нас отобрали Дом олитпросвещения!» Из Еревана: «Велите им вернуть нам зда-ие ЦК компартии!» Из Тулы: «Помогите достать кокс для Ко-огорского металлургического завода!» Но ЦК уже не имел икакой силы.

Горбачев, по всем признакам, был готов формально капи-улировать перед своим политическим оппонентом Б. Ельци-ым, если бы тот гарантировал ему сохранение хотя бы при-рачной власти.

На работе у нас был непрерывный аврал. Временами по-влялось ощущение, что все информационные системы госу-арства перестали функционировать и оставалась одна наде­жда на КГБ. Приходилось выполнять многочисленные прось-ы, шедшие от аппарата премьер-министра, из ЦК КПСС. Все росили по возможности дать обобщенную картину обстанов-и в стране, определить основные тенденции ее развития и лижайшие перспективы. Никаких трудностей в выполнении росьб не было, поступавшая отовсюду информация была на едкость непротиворечивой, временами даже утомляла сво-м однообразием. Повсеместно шел развал экономики, гасли оменные печи, останавливались коксовые батареи. Только с ачала 1991 года было недодано против плана 4 млн. т кокса, млн. т чугуна, 9,3 млн. т стали, 8 млн. т проката.

Из 123 доменных печей в стране 33 были погашены. Во 1ногих регионах бушевали забастовки, особенно мучитель­ной была «буза» шахтеров, приобретшая явно политическук окраску. Все показатели в сельском хозяйстве шли в одном на правлении, они свидетельствовали о прогрессирующем раз рушении отрасли.

Политический фронт характеризовался нарастанием сепа ратистских настроений, быстрым углублением кризиса внутр! КПСС, устойчивым продвижением вперед тех сил, которые вы ступали под названием «Демократическая Россия».

20 апреля 1991 года меня вызвали во внеурочное врем! на службу, и два зампреда стали несколько путано объяснять что надо поехать на собрание депутатской группы «Союз» i выступить. В конце концов выяснилось, что один из орато ров из Прибалтики, выступая на этом собрании, сказал, что i их дела вмешиваются из-за рубежа, и предложил послушат! представителя КГБ. Руководство решило просить меня побы вать там и ответить на вопросы.

Группа «Союз» была, пожалуй, самой влиятельной фракци ей в последнем парламенте СССР, и она проводила свое соб рание в зале заседаний дома 27 по Калининскому проспект) Поскольку мне никаких конкретных указаний не давалось, i решил не использовать частные оперативные данные о вме шательстве Запада в дела прибалтийских республик. Таки: данных было полно в открытых источниках. Я загорелся иде ей высказаться от всей души по вопросу о сепаратизме. Мн< казалось, это будет прямо по «профилю» депутатской rpynnt и прозвучит весьма актуально.

До глубокой ночи я сидел на работе и двумя пальцами Hi машинке тюкал текст выступления, который никто не видел i с которым я приехал в указанный день на собрание депутат ской фракции «Союз». Вот что я сказал тогда депутатам:

«Уважаемые товарищи народные депутаты! Спасибо ваг за предоставленную возможность выступить на таком высо ком собрании. Депутатская группа «Союз» провозгласила сво ей целью отстоять историческое наследие наших предков. По давляющее большинство моих коллег и я вместе с ними безого ворочно становимся под ваше знамя в этом благородном деле

проработал более четверти века в разведке, много лет от-1ал аналитической работе, и поверьте слову старого солдата: ‘ нас будет много врагов не только из числа доморощенных дельных князьков, но и зарубежных стратегов, которые боят-:я, что наше великое государство с его территорией, ресурса­ми, демографией, уровнем образованности населения может |ри нормальной организации своей жизни быстро превра-иться в действительно могучую державу. Соединенные Штаты несут в себе врожденный страх перед другими великими дер­евами. Им не нужна никакая великая держава на территории ICCP: ни коммунистическая, ни демократическая, ни монар-:ическая. В дни Потсдамской конференции после Второй ми-ювой войны США выдвигали проекты разделения Германии ia несколько государств, им же принадлежит и план раздела итая в 1945 году. Теперь наступила наша очередь. Они лю->ят препарировать слабых или ослабевших. Это не возрожде­ние образа врага, а довольно очевидная истина. Послушайте :отя бы один день передачи радиостанции «Свобода», состоя-цей на бюджете конгресса США. Они буквально сочатся зло-юй по отношению к нашему единому государству, весь их ма-ериал направлен на разжигание ненависти между народами ХСР. В передачах на Азербайджан они науськивают населе­ние республики на армян, их дикторы, вещающие на армян-ком языке из соседней студии, натравливают слушателей на азербайджанцев и т. д. И постоянным мотивом остается раз-кигание ненависти к русским.

Почитайте статьи и выступления Збигнева Бжезинского, Бывшего специального помощника президента США по нацио­нальной безопасности, и вы увидите, что он патологически за­циклен на уничтожении СССР как единого государства.

Госсекретарь Джеймс Бейкер во время последнего посе­щения Москвы дал понять, что США признают СССР в границах 933 года, когда они установили с нами дипломатические отно-иения. Что это значит? Это не только Прибалтика, за отторжение юторой они выступали всегда, долгие годы за свой счет со­держали в Вашингтоне «посольства» Литвы, Латвии и Эстонии, раницы 1933 года будут означать пересмотр границ с Фин­ляндией (такие голоса там уже раздаются), ревизию границ на западе Украины и Белоруссии, границ с Румынией, оттор­жение половины Сахалина и Курильских островов. По суще­ству, мы сталкиваемся с программой раздела Советского Сою­за. Две стаи стервятников, своих и чужих, закружили над осла­бевшим телом Отчизны.

Эти стаи летают не раздельно, а сбиваются в одну. Скажу вам известную вещь: долгие годы американские официальные представители всячески обходили стороной прибалтийские республики, уж очень они боялись, что вынужденный контакт с местными советскими властями скомпрометирует их позицию непризнания вхождения этих республик в состав СССР. А сей­час невозможно остановить массовый наплыв граждан США, включая официальных представителей, в этот регион. Дело дошло до того, что гражданин США, бывший капитан «зеле­ных беретов» Эйва инструктировал группы «саюдистов», кото­рые взяли на себя охрану здания Верховного Совета в Виль­нюсе. Он же учил изготавливать взрывные устройства, обучал приемам ведения боя в городе. На Западе печатаются денеж­ные знаки сепаратистского правительства, оттуда же посту­пают средства связи, множительная техника и многое другое. Разработку Конституции Литвы консультировали граждане США Уэйман (из Гарвардского университета) и Джонсон (экс­перт по административно-правовым вопросам).

А как любят на Западе наших трубадуров сепаратизма! Для них выделяются самые лакомые кусочки — высокооп­лачиваемые лекции, высшие гонорарные ставки за статьи и интервью. И за все это требуется только одно — поносить свое Отечество и призывать к его развалу. За голубой цвет глаз на Западе никто не заплатит ни копейки, расчетливые политические зазывалы платят только за работу, выгодную и нужную им. Ни в одной стране мира не бродят определен­ные парламентарии по заграницам в таком количестве, как наши, в поисках приработка, когда дома работы хоть отбав­ляй. Возникает вопрос: может, они и идеями подпитываются в этих поездках?

Хотелось бы напомнить, что американские конгрессмены не имеют права получать подарки стоимостью выше 50 долл., не могут принимать оплату проезда, проживать за чужой счет з гостиницах или брать иные подношения. Все это рассмат­ривается как обязательная норма этики, нарушения которой араются вплоть до лишения мандата. Сразу же скажу, что по иконам США всякая политическая или общественная органи­зация, которая в какой-либо форме будет ставить целью раз­рушение целостности США, будет объявлена антиконституци->нной и ее судьба будет решаться в суде.

Американцы поощряют у нас все, что запрещают у себя ома.

В последние годы обращает на себя внимание повышен­ная активность радио, газет и журналов западных стран в пре­доставлении своих страниц и вещательного времени для по­этических и общественных деятелей, бывших и настоящих, 13 СССР. Трудно представить себе, чтобы рядового американ­ка, англичанина или немца уж очень интересовал очередной фотуберанец слов нужного Западу политика. В данном слу-ае чужие журналы, газеты служат лишь отражающим зерка-юм, пускающим раздражающие зайчики ненависти в глаза на-иему народу. Эти интервью берутся, чтобы легализовать под-сормку избранного человека и подлить масла в огонь наших жутренних неурядиц. Мы все дети одного Отечества, и нече-о нам звать в помощь и в судьи чужих дядек.

Нередко в дипломатических переговорах и застольных остах западные представители говорят о своей озабоченно-гти развитием ситуации в Советском Союзе и о желательности охранения целостности нашего государства. Они могли бы (оказать это давно делом. Достаточно было бы снять торго-ю-экономическую блокаду, распространенную на всю науко­емкую технологию, сменить ключи в пропагандистском насту-шении. Они этого не делают. Зато они панически боятся, что > результате развала Советского Союза ядерное оружие мо-кет оказаться одновременно в руках противостоящих груп-1ировок и последствия такого положения станут непредсказуе-лыми. Они даже многократно заводили разговоры о том, что может-де сложиться ситуация, при которой отдельный под­вижный ракетный комплекс может быть захвачен какой-либо диверсионно-террористической группой и стать опасным средством шантажа. Но даже из этой озабоченности они де­лают свои собственные выводы: начинают поговаривать, что может создаться обстановка, при которой будет оправдано установление международного контроля над ядерным ору­жием и ядерными объектами Советского Союза. Здесь уже речь пойдет не о разделе Советского Союза, а о его фактиче­ской оккупации. Вот в каком направлении работают головы геостратегов за рубежом.

Обо всем, что я сказал, Комитет государственной безопас­ности своевременно и подробно информировал руководство страны, и мы очень встревожены, что может повториться тра­гическая история кануна Великой Отечественной войны, ко­гда разведка во весь голос кричала о неминуемом приближе­нии фашистского вторжения, а Сталин считал эту информацию неверной и даже провокационной. Во что это нам обошлось, вы знаете!

Товарищи депутаты! Всем сердцем я разделяю вашу боль и заботу о сохранении Союза. Уже как историк по профессии хочу сказать, что лицемерны обвинения в адрес некоей «рус­ской империи», созданной насилием. Через борьбу за объеди­нение прошли все великие державы, и лидеры этой борьбы ос­тались в памяти как величайшие патриоты. Авраам Линкольн не допустил развала Соединенных Штатов. Он не побоялся на­чать даже Гражданскую войну, чтобы сокрушить Конфедерацию южных штатов. История его оправдала. Англия длительное вре­мя воевала с Шотландией, а затем с Ирландией, пока не стала Соединенным Королевством Великобритании и Северной Ир­ландии. Королева Елизавета велела отрубить голову последней шотландской королеве Марии Стюарт. Англичане не намерены уходить из Ольстера, оставлять Мальвинские острова, сколько бы ни сокрушалось мировое общественное мнение.

В Азии Китайская Народная Республика решает проблему Тибета с учетом своих национальных интересов. Индия четко и ясно определила свою позицию в кашмирском вопросе.

В Африке появилось много сепаратистских движений. Вы, Зезусловно, помните Катангу, отделявшуюся от Заира, Биафру, юевавшую за отделение от Нигерии, Западную Африку, Эрит-эею и т. п. Чтобы не давать сепаратистской опухоли разрушать молодые государства, Организация африканских государств юстановила не признавать законность всяких трайбалистских движений (т. е. племенных, национальных), направленных на юмку границ и территориальной целостности. Неужто афри­канцы окажутся мудрее нас и их позиция станет нам укором?

И последнее. Всякий объединительный государственный фоцесс объективно сродни прогрессу. Бисмарк, «мечом и сровью» объединявший в прошлом веке Германию, создал ос­новы для роста и процветания нации и государства. Виктор Эммануил, с одной стороны, Гарибальди — с другой, создали единую Италию. Для развития нужны большие хозяйственные фостранства, единый рынок, крепкая денежная система, на­дежный правопорядок. К этим ценностям всегда стремилась Буржуазия. К развалу, к национальной замкнутости, деревен-:кой обособленности всегда звали люди с феодальным обра-юм мышления.

В руках депутатов, прежде всего союзного уровня, сейчас Будущее Родины. История не простит пассивности и бездей-ггвия. Она будет судить только по делам, по результатам. Се-одня каждому советскому гражданину хочется увидеть день, югда заседание съезда народных депутатов СССР сравнится ю нерешительности и значимости с Нижегородской сходкой s далеком 1611 году, когда Кузьма Минин одной речью поста-(ил на дыбы страну, создал ополчение и пошел выручать Мо-:кву, погрязшую в интригах с поляками и склоках между со-Бой. Желаем вам успехов в работе!

21.04.91».

На пленуме ЦК КПСС, собравшемся в Москве 24 апреля 991 года, Горбачева как генсека так сурово критиковали пер-!ые 22 оратора, что он не выдержал, выступил 23-м и попро­сил об отставке. И тут — о святый Боже! — все стали просить его не уходить. Как в романсе: «Не уходи, побудь со мною!» Из 400 участников пленума только 13 проголосовали за от­ставку, а еще 14 воздержались. Ну и «орлы»! Куда же девался весь антигорбачевский запал? Ведь в канун пленума 26 парт­организаций краевого и областного уровня открыто выразили недоверие Горбачеву, да чего там говорить, вся партия кипе­ла! Но когда наступил момент принимать решение, у партий­ной верхушки сразу заработали инстинктивные номенклатур­ные тормоза. Так и хотелось закричать: «Да здравствует заку­лисная политика! Виват кабинетным корифеям! Вечная слава трусам и оппортунистам!» Конечно, это было собрание поли­тических трусов, и они в который раз испугались предостав­ляемой им свободы. Ни у кого не возникло мысли об обра­щении ко всей партии, об открытии общесоюзной партийной дискуссии, способной оживить партийные организации. Был избран путь самоубийства!

Днем раньше, 23 апреля, на даче в Новоогареве Горба­чев подписал акт о капитуляции под сепаратистским нажи­мом со стороны республиканских вождей, ибо серьезно стал опасаться либо насильственного введения чрезвычайного по­ложения, либо досрочных выборов и его мирного устранения из Кремля.

Вспомнив, что Горбачев родом из Ставрополья, я с улыб­кой прочитал 28 апреля в «Комсомольской правде», по-мо­ему, издевательскую заметочку, которую не могу не привес­ти полностью: «Побить мировой рекорд в свисте попытаются участники конкурса «Свистун-91», который будет проходить в Ставрополе. Рекорд установлен в 1983 году и составляет 122 децибела. По сведениям устроителей, гоночный автомобиль производит шум в 125 децибел, а 192 приводят к летальному исходу. Как известно, от свиста деньги в карманах выводятся. Здесь же, если повезет, можно высвистеть видеомагнитофон, персональный компьютер, предложенные организаторами из ассоциации содействия Обществу Красного Креста в качестве призов. Свистеть — невредно».

В эти дни я делал заметки чаще, чтобы зафиксировать свои ощущения, вызванные неотвратимостью катастрофы. 24 мая я записал: «Заседания, суета, всплески растерянности, нервиче­ские задания, поручения — все как в кино, когда хотят пока­зать последние дни режима, власти. «Дни Турбиных» еще на­полнены человеческим содержанием, а в наши дни и оно вро­де бы исчезло. Какая-то сатанинская какофония. Политическая фауна постоянно мимикрирует, проделывая самые забавные, прямо-таки цирковые номера. Сам президент сидит в ложе Большого зала консерватории и единственный не аплодиру­ет, слушая, как Елена Боннэр публично разносит все коммуни­стическое на вечере памяти А. Сахарова в связи с его 70-лети-вм. Ельцин тоже сидит, но уже аплодирует. Все стараются обе­жать друг друга справа, хотя называют это обгоном слева.

Из хаотического нагромождения политических структур, ру­шащихся и создающихся, из болтовни «государственных дея­телей», словесной диареи журналистов у меня создается смут­ное ощущение, что самое страшное позади — угроза граж­данской войны. В ее объективную неизбежность я никогда не верил, хотя политиканы пинками гнали к ней потерявших разум эт нищеты, бесперспективности людей. Нам не за что умирать, нечего делить между собой. Народ един в своем несчастье. Все политические силы согласны в том, что нужна нормальная рыночная экономика, все говорят о неприемлемости возвра­щения к старым порядкам, о необратимости демократии, все говорят о возрождении. Все «душераздирающие» разногласия сводятся вульгарно к тому, кто из спорящих хотел бы управ-1ять страной и какой ценой он готов добиваться этого».

В самом конце мая мне довелось быть с В. А. Крючковым з служебной командировке на Кубе. Вокруг этой поездки в прессе наплели кучу домыслов, в то время как речь шла о са­ном простом — о сахаре. К маю стало ясно, что запасы сахара катастрофически сокращаются. Обычно СССР производил сам 8 илн. т в год, 3,5—4 млн. т нам поставляла Куба, и приходилось прикупать еще на свободно конвертируемую валюту 1,5 млн. т на мировом рынке. Оказалось, что под урожай 1991 года мы не смогли засеять 30% отведенных под сахарную свеклу пло­щадей из-за общего бедлама. Валюты в казне уже не было. Да и кубинцы думали сократить поставки в СССР на 1 млн. т, по­скольку наша страна катастрофически не выполняла свои тор­говые обязательства перед Кубой.

Чтобы предотвратить наступление сахарного кризиса, было принято решение о поездке Крючкова на Кубу. Ни о ка­кой секретности речи быть не могло. На Кубе удалось посе­тить целый ряд крупных строек, заводов, учреждений, во­очию увидеть отчаянные усилия правительства и народа вы­рваться из двойной экономической блокады — американской и советской. Первая была актом политического давления, а вторая — объективным итогом разрушения нашего хозяйст­венного механизма. Встречи с людьми были открытыми, мно­голюдными.

Я специально во время этих бесед отходил в сторону, на­блюдал за лицами, за выражением глаз, за жестами, слушал обрывки разговоров. Честно скажу, что видел лица погасшие, безразличные, источенные трудностями жизни, но не нашел ни одного враждебного, искаженного ненавистью, злобного лица, каких у нас навалом. Не слышал ни одного острого вра­ждебного вопроса, ни одной жалобы, нытья, без которых не обошлась бы ни одна встреча подобного рода у нас. Никто не сгонял работающих к машине Фиделя, никто не толкал, не от­пихивал любопытствующих. (Охрана лишь внимательно сле­дила за тем, чтобы Фидель стоял лицом к лицу с аудиторией, пусть даже нос к носу.)

Вспоминалось, что на Кубе никогда не было репрессий. Эта удивительная революция не пожрала никого из своих детей. Здесь есть что-то другое из социальной психологии. Я наде­юсь ответить на этот вопрос в другой книге.

В ходе переговоров мы заверили, что постараемся выпол­нить все намеченные поставки, а кубинцы пообещали, что сдержат слово и отгрузят в 1991 году не менее 3,5 млн. т са­хара. Цель поездки была достигнута.

На прощальном банкете, который проходил, кстати, в ре­зиденции советского посла на Кубе Юрия Владимировича Пет­рова, сменившего в свое время Ельцина на посту первого сек­ретаря обкома КПСС в Свердловске, а после возвращения с Кубы длительное время работавшего руководителем админи­страции Ельцина уже как президента России, Крючков единст­венный раз коснулся темы сохранения Советского Союза, ска­зав, что в СССР еще не все потеряно и что есть силы, энергич­но выступающие против раздела Отечества.

12 июня 1991 года, во вторник, объявленный нерабочим днем, чтобы привлечь людей к урнам, состоялись выборы пер­вого президента России. Победил Ельцин. За него проголо­совали 45,5 млн. избирателей, против — 32,2 млн. От, услов­но говоря, коммунистической платформы выступали четыре кандидата: бывший премьер-министр Н. И. Рыжков, В. В. Бака­ши, командующий Приволжским военным округом генерал-полковник А. М. Макашов и председатель Кемеровского Сове­та народных депутатов А. М. Тулеев. Они в общей сложности набрали 25,5 млн. голосов. Пятым был эксцентричный лидер пиберально-демократической партии В. В. Жириновский, со­бравший 6,2 млн., или около 8% всех голосов.

На выборах не было борьбы партий и программ, боро-пись только личности, и победила в то время самая яркая, са­мая заслуженная в своей оппозиции к Горбачеву, к КПСС, к ста­рому строю. Люди проголосовали против старой системы. За какую новую систему они отдали голос, они себе слабо пред­ставляли. Ведь Ельцин никогда до выборов не говорил, что по­ведет дело к реставрации капитализма. Все шесть кандидатов одинаково монотонно говорили о плюрализме в экономике и в политике, с разницей лишь в темпах. Слушать их было скуч­но. Потешал лишь Жириновский своими петушиными наско­ками на Ельцина да экстравагантными всплесками типа: «Убе­рите этого газетчика из зала. Я — кандидат в президенты! Чего это он вздумал задавать мне вопросы?»

КПСС потерпела поражение по всем азимутам, и теперь ее судьба — догнивать в оппозиции.

Напуганный Горбачев стал искать защиты своего былого недруга Ельцина и был готов отдать все, чтобы его только не попросили из Кремля. Он несколько дней сидел в Новоогаре-ве с новыми «удельными князьями» и писал под их диктовку «Союзный договор», ликвидирующий Союз. Верховный Совет СССР, раздробленный на депутатские крупицы, беспомощно болтал последние речи. Скоро, через полгода, ему предстоя­ло прекратить свое существование по воле «9+1» (так назы­валась новоогаревская группа, состоявшая из 9 руководите­лей республик и президента СССР).

17 июня премьер Павлов поставил в Верховном Совете вопрос о предоставлении ему чрезвычайных полномочий. Его поддержали Язов, Крючков, Пуго. Но все развивалось настоль­ко вяло, тягомотно, что окончилось очередным документом — «решением», которое ничего не решало.

Как Горбачев пожалел в свое время Ельцина, оставив его в 1987 году на посту министра, хотя и погрозив пальцем со сло­вами: «Имей в виду, в политику я тебя больше не пущу!», так и Ельцин был готов «возвратить должок», оставив Горбачева на положении приживалы в Москве, на декоративной должности. Вскоре в США, куда Ельцин поехал с первым государственным визитом через неделю после выборов, он сказал: «Я никогда не буду пытаться занять место Горбачева. Я ему это обещал».

Остатки коммунистической рати были деморализованы полностью. Мне в руки попало письмо в ЦК члена политбюро и секретаря ЦК КПСС Антоновича, который сам боролся на вы­борах за место народного депутата РСФСР от Первомайско­го района Москвы против Ю. Афанасьева, ректора И сгори ко-архивного института, выступавшего под флагом радикальной демократии. Глубоко уважаемый мной Антонович честно пи­сал, что партия отвергается народом, на нее возлагается вина и за прошлое, и за шестилетнее топтание на месте под скрип «перестройки». Под ее знаменем уже нельзя выиграть ника­кие выборы, сколько ни старайся. «Я, — писал он, — распро­странил 250 тыс. листовок, провел сотни встреч и все-таки проиграл сопернику, который вообще не вел избирательной кампании, впрочем, как и Г. Попов, как и Б. Ельцин. Они были уверены в том, что антикоммунистический настрой в общест­ве автоматически обеспечит им победу. Они лучше знали на­строение народа».

Поражение и раскол — два родных брата. Большинство сибирских и дальневосточных парторганизаций заявило о своем несогласии с курсом формального руководителя Гор­бачева. Они поставили вопрос о созыве внеочередного съез­да и рассмотрении «оргвопроса», то есть снятии Горбачева с поста генсека. Для нормальной логики нормальных людей это совершенно естественно. Лидер, приведший партию к потере власти, к потере авторитета, к нарушению всех социалисти­ческих ценностей, составлявших партийный идеологический фундамент, должен был бы уйти и сам, будь он чуть-чуть по-совестливее и уважай хоть капельку столь модные «общечело­веческие ценности». Честность, наверное, не последняя цен­ность этого рода. Но наш политический истеблишмент живет не по этим правилам, у него свой кодекс поведения: любой це­ной (именно любой!) оставаться у власти, не останавливаясь ни перед чем, для всего найдется оправдание. Вялый во всех других делах Горбачев вновь забурлил активностью, стараясь не допустить созыва съезда, чтобы не оказаться в роли ответ­чика на трибуне-эшафоте.

Обращение сибиряков и дальневосточников всполоши­ло партийные верхи, партия начала просыпаться снизу, чего так старались не допустить во все годы агонии. Сразу же по Мо­скве поползли слухи о неминуемом со дня на день выходе из партии Яковлева, Шеварднадзе, Бакатина и др. Открыто ста­ли говорить о том, что в партии раскол и очередь лишь за его организационным оформлением. Шеварднадзе, находясь в поездке в Австрии, сказал, что надо создавать новую демо­кратическую партию. Это дало повод для начала расследова­ния против него как члена ЦК КПСС. Но он уже давно в душе простился со своим партийным пьедесталом и витал на дру­гих крыльях в других эмпиреях.

Атомизация КПСС означала удар и по другим партиям, ко­торые десятками создавались в стране. Люди перестали до­верять всем партиям, самому политическому инструменту в виде партии. Любая партия как форма организации политиче­ских сил была заранее скомпрометирована. Наступило время широких, расплывчатых «движений», через опыт которых уже прошли многие страны Восточной Европы, отринувшие социа­лизм. Набирали силу «Демократическая Россия», «Рух» на Ук­раине, «Саюдис» в Литве и т. д.

Формальный раскол в КПСС стал фактом 2 июля 1991 года, когда А. Н. Яковлев вместе с Шеварднадзе, Руцким, Силае­вым, Петраковым, Шаталиным и др. опубликовали заявление о создании «Движения за демократию» (очередное «движе­ние»). Заявление выглядело попыткой «чистых» демократов-интеллигентов встать над грязной лужей, в которой барахта­лись актеры политической драмы. В их заявлении звенела нота элитарности тех, «кто уверен в своих силах и знаниях», «кто не боится конкуренции» и т. п. Дух заявления пропитан ненави­стью ко всему, что связано с государством, в этом они выгляде­ли почти сродни анархистам. Навязчивым и подозрительным был перекос в сторону безграничных свобод личности. Прези­дент Горбачев, полностью потерявший ориентацию во време­ни и пространстве, все же распорядился, чтобы его пресс-сек­ретарь сделал от его имени заявление, что он поддерживает это движение, ибо «оно направлено на достижение согласия, единства…» и т. д.

Кроме макромира я еще живу в нашем профессиональ­ном микромире. Корпус офицеров государственной безопас­ности начинает давать трещины. Причин много, но к ним до­бавилось и плохое материальное обеспечение. Зарплата не­велика и стабильна, в то время как цены постоянно растут. В моем управлении появились просто бедствующие офицеры.

В семьях, где трое детей, родители еле-еле сводят концы с кон­цами. Я как начальник управления имею право помочь таким семьям в размере двух месячных окладов в течение года, но это капля в море. Нищета для спецслужб — смертный приго­вор. Чтобы выжить, люди будут уходить, либо — и это неизме­римо хуже — искать приработок на стороне. Мой коллега — начальник соседнего управления говорит, что к нему на стол еженедельно ложатся три-четыре рапорта об уходе. Люди чест­но говорят, что им «надо кормить семью». Уходят, как правило, те, кто активнее в жизни, умнее, жизнеспособнее.

Среди старшего генералитета явная растерянность и за­мешательство. В столовой — единственном месте для сво­бодного общения — они гудят, как растревоженный пасечни­ком улей, норовя кого-нибудь ужалить. Отдельные голоса еще слышны: «Вот надо бы…», но все-таки доминируют озабочен­ность, неуверенность, разброд. Я больше отмалчиваюсь. Ино­гда на меня шипят: «Ты чего молчишь, аналитик?» А что я им скажу, зачем буду расстраивать их в час обеда? Все и без моих сентенций ясно, слишком очевидны и грубы силы, формирую­щие сегодняшний лик нашей истории.

Чтобы успокоиться, вечерами читаю Ключевского. Беру его работу «Иностранцы о России» и с горечью вижу, что в XV—XVII веках мы производили на иноземцев тяжелое впе­чатление не только своей отсталостью, но и морально-нравст­венными качествами. Иностранные послы Олеарий, Поссеви-тин, Флетчер и др. почти в один голос отмечали, что в России царит деспотизм без меры, «черных, тягловых» людей грабят, кто и как умеет, дьяки и чиновники славятся только лихоим­ством, в моде хвастовство силой и богатством, даже когда их на самом деле нет; народ проявляет бесконечное терпение и готовность жить в лишениях; непредприимчивость и доволь­ствование «чем Бог послал» всеобщи; бездорожье и скудные условия жизни ужасающи, Положа руку на сердце, признаю, насколько живучи оказались эти черты — все до единой про­изводные от деспотизма. Наверное, лучшим временем для на­шего народа был XIX век, когда при всех неисчезавших мер­зостях жизни о них уже открыто писали Гоголь, Достоевский,

Толстой и Чехов. Именно в это время начал пробиваться ка­кой-то нравственный критерий, появилась шкала человече­ских ценностей, все больше рождалось людей с понятием о чести и достоинстве.

Самой отвратительной чертой нашего времени стало все­общее и скандальное разрушение морально-этических усто­ев личности. Безнравственность, неуважение к самому себе, нечистоплотность становились господствующим типом пове­дения. Бомж-алкоголик, укравший ребенка из оставленной у двери магазина детской коляски и предложивший продать его за поллитровку водки, сродни по уровню морали высокопо­ставленному государственному сановнику, «покупающему» за символическую цену государственную дачу со всем ее содер­жимым и земельным участком в придачу. 10 июля 1991 года я сидел на работе с включенным телевизором и смотрел це­ремонию вступления Б. Ельцина на пост президента России. Его слова о готовности заменить любую идеологическую схему церковным морально-этическим кодексом ложились успокои­тельно на душу. Присутствие Патриарха всея Руси Алексия II, его призыв к гражданскому миру, к отказу от сведения счетов, к ориентации на светлые идеалы также рождали надежды. Гром-козвучно разносились слова о возрождении России, о ее вели­чии. Невольно подумалось, что в принципе такой путь «к Хра­му» тоже возможен, но, наверное, при другом поколении поли­тических пастырей. Подтверждая это сомнение, на экран снова выплыло знакомое лицо Горбачева, который натужно пытался изобразить из себя одновременно и старшего по положению, и преданного подчиненного.

Зал частенько встречал его слова хихиканьем…