Горбаниада

Надежда на то, что партия возродится, найдет в себе силы возглавить ею же самой начатое движение к реформам, не по­кидала всех тех, кто искренне разделял идеи о социалистиче­ской альтернативе развития общества. Все чаяния, в том числе и честных офицеров разведки, сосредоточились на предстояв­шем вскоре XXVII съезде партии. Он собрался в самом конце февраля 1986 года. Подготовка съезда велась скоропалитель­но, на проработку и осмысление документов давалось очень мало времени. Члены политбюро получили проекты доклада генерального секретаря 4 февраля, а уже на 6 февраля было назначено заседание политбюро, на котором должен был ут­верждаться окончательный текст. 48 часов на читку и анализ документа объемом в 150 машинописных страниц, докумен­та, которым намеревались отметить начало новой, обновлен­ческой эры, конечно, маловато. Более того, это несерьезно. Мне удалось познакомиться с текстом доклада за несколько дней до съезда, и я записал тогда: «Драматических перемен не просматривается. Ехать в следующее пятилетие будем на той же машине, только ей надо сделать ТО-2 (технический осмотр-2): смазать ходовую часть, подтянуть гайки, заменить свечи, подрегулировать зажигание и т. д. Да, и запретить водителю пить за рулем. Кое-чего мы должны добиться, но сверхзадачу не решим. Через пять лет вернемся к этим берегам и, боюсь, вздохнем печально».

Сам съезд подтвердил, что лимит доверия не бесконечен. Б. Н. Ельцин прямо сказал делегатам: «Нас не должна размаг­ничивать постоянная политическая стабильность в стране». Вообще Ельцин стал самым модным политическим деятелем в стране. Он все «разносил» с неуязвимых позиций. Даже себя. Сказал так: «Могут спросить, а чего же не выступал так остро на прошлом съезде? Отвечу: не хватило смелости и полити­ческого опыта».

На этом съезде было всем заметно, что «ноги» у партии стали разъезжаться, как у коровы на льду. Е. К. Лигачев оп­ределил свою позицию как консерватор, когда резко одер­нул «Правду» за излишнее критиканство в статье Т. Самолис от 13 февраля 1986 года под заголовком «Очищение». В ста­тье почти не было авторского материала, она вся состояла из выдержек из писем читателей — рабочих, крестьян. Идеи, содержавшиеся в ней, были бритвенно остры, вроде «Долой все спецкормушки!», «Между ЦК и рабочим классом колышет­ся малоподвижный, инертный и вязкий партийно-администра­тивный слой, которому не очень-то хочется радикальных пе­ремен», «Очередь в партию — абсурд», «Нам не нужны фор­мулировки типа «освобожден в связи с переходом на другую работу», скажите, за что снят и куда направлен».

Эта статья напугала многих сильнее, чем самая суровая критика с высоких трибун. Все, кого это касалось, отлично по­нимали разницу между критикой сверху и критикой снизу. От первой давно были выработаны средства защиты. Можно про­молчать, можно поддакнуть в тон критике, можно кое-что сде­лать, а потом долго и громко докладывать о содеянном. Крити­ка снизу— слишком сильнодействующее лекарство, допусти­мое в крайне малых дозах. Стоило чуть увеличить дозу, как у аппаратчиков началась «медвежья болезнь».

Съезд «пощекотал» партию левыми речами многих деле­гатов, но практических результатов не дал. Оценки его были противоречивыми. Ко мне домой зашли старые друзья с Кубы, присутствовавшие на съезде, и стали спрашивать, насколько прочен обновленческий путь, не будет ли контрнаступления «мастодонтов», не наткнется ли этот процесс на противодейст­вие аппаратчиков. Я отвечал, что меня тоже волнуют эти вопро­сы, но в несколько иной редакции, а именно: хватит ли пороха, то бишь смелости и энергии, чтобы перелить слова в дела?

Съезд закончился комическим исполнением устаревше­го гимна, когда секретари обкомов, министры, генералы, ру­ководители партий и государств поют: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»

Мы в разведке были довольны тем, что В. А. Крючков, наш шеф, был избран в состав 304-членного Центрального Комите­та. В середине марта 1986 года к нам в городок разведки Крюч­ков привез делегацию от Свердловской партийной организации, которая была на съезде. Возглавлял эту делегацию тогдашний первый секретарь Свердловского обкома партии Ю. В. Пет­ров. Конечно, их поразил наш чистый, хорошо спланирован­ный «островок» с монументальными служебными зданиями и великолепным актовым залом на 800 человек. Ровные ряды дисциплинированных, прилично одетых, дружно аплодирую­щих молодых мужчин производят такое впечатление, будто по­сетитель попал в на редкость высокоорганизованный, эффектив­ный и очень важный институт. Секретность придает всему допол­нительную загадочность. Люди, даже очень бывалые, чуточку теряются от этого впечатляющего антуража.

Но на этот раз настала наша очередь изрядно растерять­ся. Петров очень просто и умно рассказал о съезде, о сво­ей области, третьей, подчеркнул он, в стране по производст­ву промышленной продукции, о своих товарищах по работе. Потом стал говорить о планах на 1986—1990 годы, расклады­вать задания по годам и сказал буквально следующее: «Нам здесь все ясно, но вот как добиться выполнения этих цифр, мы не знаем». Он обернулся к сидевшему за столом прези­диума своему товарищу, председателю Свердловского облис­полкома, и спросил, согласен ли он с ним. Тот понуро кивнул. У меня почти перехватило дыхание… Если не знает он, пер­вый секретарь крупнейшей парторганизации, то что же зна­ет многоликий безответственный съезд, поставивший нере­альные задачи?

Петров как будто понял по прошедшей волне в зале, что он сильно смутил слушателей таким признанием. Он стал вспо­минать годы войны, когда производительность труда возросла в 7 раз за три года, когда родилось «советское чудо из чудес», но этим самым как бы подчеркнул беспомощность сравнения. Тот опыт неприемлем, он — священная могила.

Послесъездовское время сразу же заполнилось суетли­вой болтовней. Я сделал такую запись 28 июля 1986 года: «Ны­нешние дни запомнятся злоупотреблением слов и явным не­достатком дела. Телевизоры не умолкают с утра до ночи, киос­ки полны газет и журналов, собрания, совещания наползают одно на другое. Залы для словопрений надо бронировать за две недели даже у нас в разведке. Все остальное время там точат лясы другие. Если бы эти толковища давали хоть какой-нибудь толк…»

Мы начали замечать тревожную тенденцию потери инте­реса со стороны политических руководителей к работе раз­ведки. Меньше стало политических заданий, совсем прекра­тилась обратная связь, разрушалось взаимопонимание между ведомствами. В связи с чернобыльской аварией в деятельности научно-технической разведки наступило какое-то оживление, от нее потребовалась помощь в добывании кое-каких приборов, медицинских препаратов и т. д. Но это было скорее обраще­ние к открытым связям и возможностям, которые имелись у сотрудников, находившихся за рубежом. Большая часть и при­боров, и препаратов была открытой, и их можно было приоб­рести за деньги. К тому же весь мир откликнулся на нашу тра­гедию, проявив живое участие, и особых сложностей выпол­нение заданий не представило. Разведка старалась закрепить за собой репутацию организации, работающей быстрее и дис­циплинированнее других.

Внутриполитическая борьба все заметнее поглощала ос­новное время и энергию руководителей: хозяйственные труд­ности, тяжелые катастрофы и аварии довершали грустную кар­тину. Послы и резиденты вовсю старались привлечь внимание политического руководства к практическим вопросам между­народной проблематики. Но сама информация, приходившая из-за рубежа, мельчала по тематике, по содержанию, очень часто деградировала до описания реакции, с которой встре­чались за границей те или иные непременно «исторические инициативы» советского руководства.

В течение двух десятков лет мне каждое утро приходилось просматривать сотни телеграмм — как разведывательных, так и мидовских, и военных. 10 октября 1986 года я в сердцах за­писал следующее: «Информация по внешнеполитическим де­лам — это истинное бедствие. Груды бумаги, набитые триви­альными рассуждениями о текущих вопросах.

Многословие — родная сестра пустословия — главная черта «информации». Под грифом «секретно» засылается в Москву всяческая муть, почерпнутая из прессы, причем не­редко с прямыми ссылками на нее. Объемы этих «сведений» и рассуждений столь громоздки, что пользоваться ими нель­зя. Можно часами читать эту словесную шелуху, и в результа­те в душе лишь поднимается волна раздражения и отвраще­ния к малограмотным писакам, носящим высокие дипломати­ческие ранги или занимающим иные крупные посты.

И сколько постановлений ни принимает ЦК по поводу со­кращения и упорядочения переписки, улучшения ее информа­тивного качества, все идет коту под хвост. Все строчат и строчат содной-единственной целью: авось заметят усердие. Бумага сто­ит пока выше дела».

Эти недостатки в равной степени относились ко всем авто­рам информации из-за рубежа. Но мы время от времени одер­гивали резидентов, посылая им указания о необходимости уве­личивать информационную плотность документов, выжимать из них воду. Для послов таких препон не существовало, и не редко­стью стали телеграммы в 10—20 страниц, на которых излагалось содержание беседы с каким-нибудь иностранцем, в то время как изложение существа беседы занимало несколько строк.

Еще во времена Андропова в разведке было принято же­лезное правило: любой информационный материал не дол­жен превышать трех страниц. Это в равной мере касалось ин­формационных телеграмм и аналитических документов. К ана­литическим документам разрешалось в качестве приложения добавлять необходимые справочные материалы. Этого пра­вила мы держались достаточно строго, хотя под различными предлогами, чаще всего под предлогом «важности», позволя­ли себе увеличить документ на страницу, но не больше.

Теперь этот «бурный поток» информации, унаследовав­ший в гипертрофированном виде все недостатки застойного периода, мало кого интересовал. Новый руководитель партии и государства по своим привычкам и характеру отличался от деятелей застоя. Про Брежнева ходили всякие анекдоты, под­черкивавшие его несамостоятельность в связях с внешним ми­ром, выступления по бумажке. М. С. Горбачев взял другую ма­неру— ведение внешней политики методом импровизации с помощью до крайности узкого круга своих ближайших со­ветников, среди которых главное место принадлежало Э. А. Шеварднадзе и А. Н. Яковлеву. По крайней мере именно они формулировали основные направления во внешнеполитиче­ском курсе Горбачева. Роль профессионалов внешней поли­тики была значительно урезана и в МИД. Об этом писали то­гдашний первый заместитель министра иностранных дел СССР Г. М. Корниенко и покойный маршал С. Ф. Ахромеев в книге «Глазами маршала и дипломата» (критический взгляд на внеш­нюю политику СССР до и после 1985 г.). Упала роль политбю­ро в выработке внешнеполитического курса. В таких услови­ях роль других ведомств, включая разведку, оказалась совсем приниженной. В упомянутой книге Ахромеев писал: «Ни разу на моей памяти М. С. Горбачев обстоятельно военно-политиче­скую обстановку в Европе и перспективы ее развития в 1986— 1988 годах с военным руководством не обсуждал».

Мы в разведке были неприятно поражены появлени­ем 15 января 1986 года заявления генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева о программе полного ядерного ра­зоружения, рассчитанной на 15 лет. Поражены не только тем, что нас никто не привлекал к работе над этим документом, но и самим его содержанием, волюнтаристским характером, оторванностью от реальной мировой действительности, по­литической, пропагандистской направленностью. Даже самый элементарный просчет возможной реакции в мире на это вы­ступление мог бы убедить авторов в том, что оно не встретит никакой поддержки со стороны ядерных держав. Все четыре члена ядерного клуба не проявляли ни малейшего намерения всерьез приступить к ликвидации своих ядерных арсеналов. Но мало того, надо было еще задать себе вопрос, в состоянии ли Россия обеспечить свою безопасность и независимость без ядерного оружия. Что касается меня, то я глубоко убежден в том, что при обширности нашего в целом малонаселенного госу­дарства, при наличии к нам серьезных территориальных пре­тензий со стороны некоторых соседей, при нараставшем на­учно-техническом отставании страны, при неблагополучном положении в ее обычных вооруженных силах отказ от ядер­ного оружия является самоубийственным для СССР и для Рос­сии сегодня. Другими средствами мы не в состоянии надежно защитить свою территорию. Это утверждение вовсе не значит, что я сторонник сверхнормативных ядерных сил, безмерного накапливания опасного оружия, но страна на длительное обо­зримое время не может полагаться на другую военную гаран­тию своей независимости, кроме обладания достаточным и необходимым ядерным арсеналом.

Эта инициатива генерального секретаря стала головной в целой серии подобных мыльных пузырей вроде «общеевро­пейского дома», «общечеловеческих ценностей», которые со­провождали Советский Союз на Голгофу, к месту его распятия.

Мы однозначно приветствовали реальные подвижки в на­шем мышлении, ориентированные на поиск путей выхода из тупиковых ситуаций. К ним относятся инициативы по выходу Со­ветского Союза из Афганистана, все шаги, направленные на сокращение ядерных вооружений, свертывание наших обяза­тельств перед странами «третьего мира» и др. Нам, как и всем гражданам, было понятно, что, только сбрасывая балласт из кор­зины воздушного шара, можно обеспечить полет на какое-то время, необходимое для ремонта несущей оболочки.

В конце сентября 1986 года довольно неожиданно на раз­ведку обрушилось поручение принять участие в подготовке зстречи на высшем уровне между Рейганом и Горбачевым в эейкьявике, намеченной на 10—12 октября. С каждым разом наше участие в подобных мероприятиях приобретало все бо-iee «охранный» характер. Главные заботы Комитета государ­ственной безопасности концентрировались на обеспечении бесперебойной связи с главой государства и партии и личной безопасности. Даже при выборе самого места встречи учиты-зались эти факторы, уж очень допекали и раздражали шумные демонстрации добровольных и платных радетелей свободы, трав личности, которые, меняясь вахтами, несли пикетирова­ние наших посольств и миссий, равно как и мест переговоров : участием советских руководителей.

Хорошо проводить переговоры в стране, где все населе­ние не достигает четверти миллиона человек, где «сионистов» зсего 18 душ, где жители — прямые потомки викингов — мол-наливы, сдержанны и полны собственного достоинства. Обста­новка просто приятная. Если бы не шумная, нахальная толпа в 2,5 тыс. журналистов, саранчой осевшая в трех местных оте-пях, то можно сказать, что лучшего и искать не следовало бы. Цля комфортного размещения нашей делегации к берегам Ис-пандии пошли два корабля — плавучих отеля. Если в вопро­сах обеспечения связи и безопасности все было отработано специалистами КГБ до мельчайших деталей, то потенциал раз­ведки оказался, по существу, не востребованным для подго­товки содержательной части переговоров. Мы по собствен­ной инициативе составили несколько документов по вопро­сам, вынесенным в повестку дня, направили их Горбачеву и не получили, естественно, никакого ответа ни от него, ни от его помощников.

Предварительное изучение программы пребывания Гор­бачева в Рейкьявике насторожило нас крайне ограниченным временем, отведенным первоначально для собственно пере­говоров. Ради чего надо было ехать за тридевять земель? За цва дня, 11 и 12 октября, предполагалось уделить двусторон­ним переговорам только шесть часов. Я мысленно прикиды­вал: половину времени надо отдать переводчикам — останет­ся три часа, затем разделить остаток на двух собеседников — и получалось, что каждый располагал временем в полтора часа, чтобы изложить свои соображения по сложнейшим вопросам, таким, как СОИ, стратегические системы оружия, ракеты сред­ней дальности, подземные испытания ядерного оружия и т. д. Что можно сделать за столь короткое время, даже если пред­положить, что эксперты и министры будут трудиться все ос­тавшееся время?

По ходу встречи время бесед было увеличено до деся­ти часов, и, хотя позиция Горбачева отличалась достаточной наступательностью, все импровизированное громоздкое меро­приятие, если говорить нормальным человеческим языком, провалилось. Главный расчет на то, что удастся уговорить Рей­гана отказаться от СОИ в обмен на крупномасштабное сокра­щение ракетно-ядерных арсеналов, не оправдался. Кстати го­воря, во всех материалах разведки постоянно присутствовали сведения о неготовности американского президента пойти на разумный компромисс, его увлеченности идеями СОИ. Но, ви­димо, наши материалы не принимались во внимание.

Встреча в Рейкьявике показала, что внешнеполитическое руководство страны скорее увлекалось внешней, показной стороной своих инициатив, их политической броскостью, но не было озабочено их практичностью и конкретностью.

В целом в это время и в последующие годы наблюдался заметный перекос в приоритетах государственного руко­водства. Все главные заботы должны были быть связаны с со­циально-экономическими проблемами, внутренней полити­кой, национальными проблемами, от их решения зависели и судьба строя, и завтрашний день государства, но руководство страны в лице Горбачева упорно тянуло в сферу внешней по­литики. Спокойному наблюдателю было видно, что Советскому Союзу предстояла длительная полоса сдачи некоторых внеш­неполитических позиций, отступлений, перегруппировок сил. Такую черновую, невыигрышную работу разумнее было бы по­ручить упорным специалистам-профессионалам, которые бы

1учше спланировали и осуществили неблагодарную стратеги­ческую операцию по упорядочению внешней политики и при-зедению ее в соответствие с новым курсом страны и ее реаль-<ыми возможностями. Но как отказаться от личного участия ю внешне звонких, протокольно броских, помпезных встре-<ах, шумных пресс-конференциях, почетных караулах из оло-тнных солдатиков, банкетах… На этом фронте все приятно. lapa-тройка колких вопросов во время пресс-конференции *е в счет, язык, как известно, без костей. Зато какие репор-ажи на первых полосах газет, сколько телевизионного вре-лени! Разве что-нибудь подобное можно выдоить из тяжких внутренних проблем? Встречи с гражданами своей страны из-1урительны накалом недовольства и даже враждебности со тороны людей, уставших от пустомельства. Ответить им не-1ем, потому что нет ни программы действий, ни внутренней ‘бежденности в правильности своего пути, ни материальных юзможностей помочь людям.

Когда внешней политикой занимаются иностранные го-ударственные деятели, мы им прощаем определенную увле-1енность, они ведь не несут никакой ответственности за эко-юмическое развитие общества, рыночная экономика само->егулируется, а у нас государство являлось единственным шадельцем всего производственного потенциала страны, на >уководстве лежала и основная ответственность за экономи-1еское благополучие страны и народа. Вот этим-то оно никак и е хотело заниматься, несмотря на кричащую необходимость.

Одна за другой следовали поездки Горбачева, не дикто-ювшиеся государственной необходимостью, лишь вызывав-иие раздражение в самых широких кругах народа. Поползли лые слухи о роли супруги главы партии в этой деформации 1риоритетов Горбачева…

Начиная с конца 1986 года мне довелось принимать уча-:тие в рабочей группе межведомственной комиссии по вопро-:ам разоружения. Она состояла из руководителей ряда мини-терств и ведомств, имевших непосредственное отношение к »той проблематике,— МИД, МО, руководителей военно-про-лышленной комиссии Совмина СССР, руководства нескольких отделов ЦК КПСС, КГБ. Условно эту комиссию называли «боль­шая пятерка». При ней существовала рабочая группа, сфор­мированная из экспертов этих министерств и ведомств («ма­лая пятерка»), куда и я входил, представляя КГБ. «Большая пя­терка» собиралась на Старой площади, чаще всего в кабинете секретаря ЦК Л. Н. Зайкова, а рабочая группа обычно заседала в здании Генерального штаба, в кабинете заместителя началь­ника Генерального штаба. В рассмотрении проектов докумен­тов, подготовленных в рабочей группе, участвовали экспер­ты, и мы были невольными свидетелями порядка выработки и принятия решений самыми высшими руководителями пар­тии и государства.

Поскольку многие вопросы, которые там обсуждались в связи с направлениями развития науки и политики в области вооружений, и сейчас остаются национальными секретами, я остановлюсь лишь на том, как бессистемно и импровизиро­ванно принимались некоторые решения по важнейшим во­просам, связанным с безопасностью страны. У меня сложилось твердое убеждение, что никакой ясной концепции, а тем более осмысленной программы разоружения у нас тогда не существо­вало. Выдвигавшийся принцип «разумной достаточности» фи­гурировал только как словесная формула. Научно и экономи­чески обоснованного военно-технического наполнения ее не существовало. Никто из политических или военных руководи­телей не смог бы тогда ответить даже сам себе, в чем же выра­жалась эта «разумная достаточность», переведенная на язык количественных показателей вооруженных сил, вооружений, экономических затрат.

В ходе работы «большой» и «малой» пятерок все время «ис­крило» из-за плохих контактов между МИД и Министерством обо­роны. Собственно, сами контакты были нормальными, но под­ходы к решению проблем были пропитаны разным содержани­ем. Мидовские эксперты всегда отстаивали ту линию, которая могла гарантировать принятие и подписание соглашения аме­риканской стороной. Это была последовательная линия усту­пок. Она могла диктоваться ведомственным стремлением во что бы то ни стало добиться «результата» в виде очередного согласованного и готового к подписи документа. Складывалось зпечатление, что дипломаты-профессионалы не выдерживали гягучих, трудных переговоров, отказывались от противобор­ства со своими американскими коллегами и готовы были пой-ги на сдачу позиций. Могли быть и другие причины. Отстаивая на эабочей группе те или иные позиции, они никогда не ссылались на то, что их точка зрения наиболее точно соответствует инте-эесам государства. «Успешность переговорного процесса» заме­няла им категорию «национальной безопасности».

Самым уязвимым местом в подходе Шеварднадзе и его со-грудников к переговорному процессу было то, что они работа-1И бессистемно, хаотично, не подчиняя свои усилия и усилия других ведомств какому-то определенному принципу, лежа­щему в основе политики государства. В истории дипломатии известны эпизоды, когда дипломаты даже потерпевших пора­жение государств умудрялись спасти территориальную цело­стность и защитить интересы своих стран путем выдвижения «кого-либо универсального принципа, выгодного своей стра­не. Например, после разгрома наполеоновской армии и вы­сылки самого императора на остров Святой Елены над Фран-дией нависла угроза расчленения, но ее тогдашний министр иностранных дел Талейран выдвинул на Венском конгрессе принцип «легитимизма», то есть торжества законности, и тем самым отстоял границы Франции. При создании системы Ор-анизации Объединенных Наций великие державы-победи-гельницы взяли за основу принцип равенства государств и, в общем, последовательно провели его в жизнь. Даже во вре-ия драматически тяжелых переговоров с немцами в 1918 году з Брест-Литовске учитывался принцип «мир во что бы то ни стало». А вот наши с американцами переговоры по разоруже­нию велись без опоры на какой-либо принцип, иначе говоря, беспринципно.

Каждый раз, когда внимание МИД обращалось на необ-<одимость определиться в этом краеугольном вопросе, его представители либо отмахивались, либо откровенно серди­лись. Предлагалось, в частности, положить в основу всех пере­говоров по разоружению принцип «равной безопасности», ко­торому и подчинить всю дальнейшую работу. Один из членов нашей делегации в Женеве, где шли сами переговоры, как-то шепнул мне на ухо: «Не настаивай, не пройдет, мы уже пробо­вали обсудить этот вопрос в Женеве, американцы не согласи­лись ни в какую». Через какое-то время все смирились с «прин­ципом беспринципности», и вся работа устойчиво приобрела характер нервического реагирования на целенаправленное наступление американской стороны. От этого и заседания рабо­чей группы или даже «большой пятерки» носили не регулярный характер, а спорадический, в зависимости от активности деле­гации США. Временами нас начинало лихорадить, и заседания проводились каждые три-четыре дня, а потом наступало рас­слабление и месяцы проходили в прострации и бездействии.

Мне могут возразить, что, мол, и не обязательно изыскивать какой-то основополагающий принцип для переговоров. Могу согласиться, но в этом случае уместен вопрос: ради чего тогда ведутся двусторонние переговоры? Китай, например, не ведет ни с кем переговоров о разоружении, он определяет уровень своих вооруженных сил и вооружений самостоятельно, в за­висимости от своих национальных потребностей. Он не наси­лует ни свою науку, ни промышленность, ни армию, подчиняя их чьей-то воле. Зачем нам переговоры, если мы не получаем ни равной безопасности, ни даже фиксации какого-то пропор­ционального соотношения наших вооруженных сил, ни при­знания исторически сложившейся их конфигурации? Не про­ще ли тогда пойти по пути самостоятельного, независимого формирования своих сокращенных оборонительных сил, ос­вободившись от постоянно указующего перста партнеров по переговорам?

Руководство Министерства обороны и его эксперты при­держивались принципа сохранения всего, что было накоплено за предыдущие годы. На них, пожалуй, и лежала главная ответ­ственность за конкретную ненаполненность принципа «разум­ной достаточности». В результате весь переговорный процесс осил малоуправляемый характер. Приходилось либо приспо-абливать нашу позицию к очередной выплеснутой в печать инициативе» Горбачева, либо отбиваться от американских редложений, которые они чаще всего выкладывали за сто-ом переговоров в более отработанном для документа виде, [елегации СССР, которая вела переговоры в Женеве, прихо-илось весьма трудно, ее постоянно лихорадило. Одни требо-али от нее результативности, а другие — твердости в отстаи-ании интересов безопасности.

Американцы чувствовали, а скорее всего, знали о посто­йных межведомственных трениях, видели нестабильность ашей переговорной позиции и готовность к пересмотру уже зявленных точек зрения. Они строили свою тактику на пе-еговорах на принципе неуступчивости, выдвижения пред-ожений, ориентированных на сокращение количественных араметров наших вооруженных сил, на ограничение их бое-ых возможностей. Их совсем не беспокоил фактор времени, них не было желания достичь немедленных решений любой еной. Они последовательно вели линию на обеспечение себе дносторонних преимуществ. Когда не удавалось в течение пительного времени вырвать что-либо у наших переговорщи-эв, американцы добивались своего на «высшем уровне».

За время работы в группе я так и не понял и никто ясно не ог ответить, когда и где Горбачев дал американцам согласие а уничтожение нашего самого совершенного ракетного ком-пекса «Ока» с дальностью стрельбы более 500 км, ведь этот тип ружия вообще не обсуждался на переговорах.

В Рейкьявике непонятно каким образом с языка у Гор-ачева сорвалось согласие признать американский тяжелый омбардировщик, вооруженный гравитационными ядерными омбами и ракетами с ядерной боеголовкой СРЭМ, за эквива-внт одной боеголовки. Ни в какой рабочей группе этот во-рос не прорабатывался. Да и какому здравомыслящему чело-эку придет в голову приравнивать одну боеголовку к 24 ядер­ным ракетам, каждая дальностью до 600 км? Однако же это произошло вопреки самым очевидным интересам националь­ной безопасности. А потом, когда наш генеральный секретарь уже дал на что-либо согласие, мы считали невозможным пе­ресматривать нашу позицию. Ведь все генеральные считались непогрешимыми, по крайней мере до момента своей смерти или снятия с поста.

В каких-то вопросах и самим военным не хватало граж­данского мужества, чтобы заявить о своих позициях по суще­ству. Я помню, как каялся Сергей Федорович Ахромеев в том, что поставил свою подпись под документом, составленным в МИД, по которому СССР соглашался на то, чтобы военно-мор­ские силы не обсуждались на переговорах по ограничению обычных вооружений в Европе. Это означало, что американцы сохранят подавляющее преимущество на морях и океанах, а мы будем с ними обсуждать в основном вопрос о сокращении сухопутных и военно-воздушных сил, в которых у СССР име­лось некоторое преимущество. Продолжалась игра в одни во­рота. И продолжалась она очень долго.

10 марта 1990 года в кабинете у Л. Н. Зайкова на Старой площади произошел эмоциональный взрыв. Я заранее пред­чувствовал крупную ссору на публике. Министерство обороны и отделы оборонной промышленности обвиняли МИД в том, что Шеварднадзе не прислушивается к мнению рабочей груп­пы, более того, нарушает утвержденные к переговорам дирек­тивы и заявляет американцам такие позиции, которые нано­сят ущерб национальным интересам СССР. Это подтверждалось тем, что Шеварднадзе прекратил рассылать отчетные докумен­ты о своих переговорах с США, никто давно не знал, о чем Эду­ард Амвросиевич вел диалог с госсекретарем Бейкером и ка­кие обязательства МИД брал от имени всей страны.

Военные были крайне возмущены тем, что в начале фев­раля 1990 года на переговорах с Бейкером в Москве Шевард­надзе в обход рабочей группы дал американцам согласие на то, чтобы засчитывать за каждым тяжелым бомбардировщи­ком 10 крылатых ракет воздушного базирования с радиусом действия более 600 км, тогда как реально каждый такой бом­бардировщик может нести вдвое больше — 20 крылатых ра-;ет. В то время в строю у американцев имелось 110 тяжелых бомбардировщиков, и они получили, таким образом, наше со-ласие на преимущество в 1100 ядерных боеприпасов только ю этому типу вооружений. Никто никогда не давал согласия ia такую систему зачета.

Э. А. Шеварднадзе понял, что ему предстоят неприятные асы, и на несколько дней упредил нападавших, направив за-1иску на имя Зайкова, в которой обвинил всю рабочую груп-iy в неоправданном затягивании сроков рассмотрения пред-ожений МИД. Такого мне видеть еще не приходилось: член юлитбюро жаловался на экспертов-исполнителей, причем >ез всяких оснований, просто так, чтобы раньше крикнуть: Сам дурак!»

На заседании 10 марта 1990 года «забойную» роль взял на ебя начальник Генерального штаба Михаил Алексеевич Мои-еев, который в присутствии Л. Н. Зайкова, Д. Т. Язова, В. М. Фа­ина и др. (Шеварднадзе не явился, прислав своего заместите-я В. П. Карпова) прямо заявил о том, что из-за чиновничьего уда как можно скорее подготовить документы о сокращении юоружений на подпись Горбачеву мы идем на необъяснимые i неоправданные уступки американцам, нарушая даже те до-оворенности, которые с ними были ранее достигнуты. США и ICCP достигли согласия в том, чтобы иметь каждому по 1600 юсителей ядерного оружия и по 6 тыс. боеголовок, но в ре-ультате последующих суетливых, неумелых маневров-ходов Иеварднадзе американцы приобрели право и наше согласие ia то, чтобы иметь у себя не 6, а 11 тыс. боеголовок, то есть ючти вдвое большее количество ядерных боеприпасов, ус-ановленных на носителях. Хотя слова Моисеева адресова­ть лично Шеварднадзе, но все присутствовавшие отлично юнимали, что они бьют и по Горбачеву. Все мы не раз были видетелями, когда споры в рабочей группе или в «большой 1ятерке» заходили в тупик, причем чаще всего руководители ЛИД оставались в одиночестве. Тогда, как правило, Шевард-1адзе говорил: «Хорошо, оставим этот вопрос, я переговорю с Лихаилом Сергеевичем». Это означало: «Ладно, сидите тут со своими возражениями, а мы поговорим и примем решение». Так оно и бывало чаще всего. Понимал направленность кри­тики и Зайков, председательствовавший на заседаниях «боль­шой пятерки». Он довольно грубо попробовал оборвать Мои­сеева, сказав: «Вы больно много себе позволяете!» — на что не­медленно получил ответ: «Не больше, чем мне положено по моим служебным обязанностям».

Даже Язов стал успокаивать Моисеева, а дрогнувший Зайков примирительно сказал: «Ну хорошо, мы с Дмитрием Тимофее­вичем переговорим, если надо — с Михаилом Сергеевичем».

Представители МИД молчали. Обстановка была до край­ности нервной. Никакого привычного пиетета не чувствова­лось. Каждый из присутствующих ощутил свою личную ответ­ственность за завтрашний день.

Это заседание оказалось как бы итоговым. Зайков сказал в заключение, что впредь все мы, причастные к проработке во­просов разоружения, не должны упоминать о существовании ко­миссии ЦК КПСС как директивного органа. Теперь остается толь­ко Межведомственная рабочая группа как единственный консти­туционный орган для этих вопросов. Мы упреждали события. Партия еще не отказалась от своей «руководящей роли», еще не был избран президент СССР как полновластный замени­тель генерального секретаря, а наша комиссия уже прекра­щала свое существование.

Возвращаясь мысленно к годам вооруженного противо­стояния с Соединенными Штатами, не перестаешь удивляться самоубийственной безоглядности, с которой наше тогдашнее политическое руководство шло след в след по пути гонки воо­ружений за Соединенными Штатами. Они создали расщепляю­щиеся головные части ракет, мы ответили тем же; они стали развертывать крылатые ракеты, мы немедленно приступили к созданию такого же оружия; нам стало известно, что США об­ладают бинарным химическим оружием, мы тут же приступа­ем к идентичным разработкам и т. д. Асимметрия вооружений клады вала сь только там, где нас сдерживали производствен-ые мощности. У нас меньше стратегической бомбардировоч-ой авиации, но это потому, что наши авиастроительные воз-ожности не позволяют развернуться на всю американскую мплитуду. Ведь любой член политического руководства знал, то производственный потенциал США примерно в 2 раза ощнее нашего, что качество рабочей силы у них намного ыше, ниокровские работы не в пример лучше организованы технически обеспечены, что нам просто нельзя по законам кономики «тянуть из себя жилы» на их уровне. И все-таки мы порно совали свою голову под гильотину, настолько вели-d было влияние разросшегося военно-промышленного ком-лекса, требовавшего все больших и больших ассигнований, огда в 1983 году уважаемый и умнейший за последнее вре-я руководитель партии и государства Ю. В. Андропов принял ешение уйти с переговоров в Женеве только потому, что там е учитывались атомные потенциалы Англии и Франции и аме-иканцы не соглашались с принципом, что военный потенци-п СССР должен быть равен суммарному ядерному арсеналу ША, Англии и Франции, то оставалось только схватиться за элову. Неужели мы намеревались всерьез вешать на себя хо-ут вооружений, равных вооружениям США, Англии и Фран-ии, вместе взятым?

Сам для себя я все время искал пути решения пробле-ы безопасности страны без очевидного смертельного рис-а для ее экономики, без ее экономического истощения. Мне риходили в голову самые сумасшедшие идеи. Я часто делил-ч ими в самом узком кругу своих друзей. Например, обращая х внимание на то, что американцы никоим образом не со-1ашаются на наши предложения об отказе от направленно-) воздействия на природную среду, от идеи так называемых метеорологических войн», более того, они активно работа-iT в этом направлении, я высказывал мысль о том, что следу-г сосредоточить внимание наших специалистов на создании юбального оружия, применение которого было бы одинако-о опасно для любого из противников в будущей войне. Мне редставлялось, что следует отказаться от психологии, осно­ванной на возможности победы в будущей войне; именно на этих уже отживших расчетах строили свою доктрину наши во­енные, но еще больше этой психологией руководствовались наши потенциальные противники. Ликвидировать такие рас­четы можно только путем создания «глобального оружия», ко­торое сделало бы бессмысленной и ненужной гонку вооруже­ний. Собственно, такое оружие уже фактически существовало в виде ядерных вооружений. Но ведущие военные державы уже исподволь готовились к дозированному его примене­нию, ведя работу по их миниатюризации. Велись и теорети­ческие проработки, связанные с ограниченной ядерной вой­ной, проводились испытания новых боеприпасов. Глобальная роль ядерного оружия размывалась. Военные опять привыка­ли к мысли о возможности выиграть войну с помощью ядер­ных вооружений.

Если партнеры не соглашались на принятие принципа «равной безопасности», его можно было заменить принципом «равной опасности». Реальная угроза всеобщей катастрофы непременно заставила бы искать пути разумного налаживания жизни на Земле. Зато мир избавился бы от непомерных рас­ходов на бессмысленную гонку вооружений, от истощающе­го психического напряжения перед ожидаемым конфликтом. Кто-то даже сформулировал эти размышления так: «Что луч­ше — страшный конец или страх без конца?» А в самом деле, что лучше: «Умереть стоя или жить на коленях?» Я уверен, что можно было жить вечно стоя, без страха в ожидании конца. Как хорошо было бы жить в мире, где по дорогам не ползают отвратительные бронированные чудовища, в небе не выжига­ют кислород, оставляя шлейфы отравы, армады военных само­летов, по морям не плавают безобразные стальные ящики, на­битые, как тараканами, самолетами и вертолетами, а под водой не бродят акулоподобные субмарины, несущие только смерть в своих ракетных отсеках. И все грозят, грозят, грозят… Уж луч­ше вместо всех этих бесчисленных и постоянно множащихся угроз иметь одну, смертельную, а потому практически невоз­можную к реализации, и жить спокойно.

Мне говорили, что в этом случае противостоянию двух военных блоков вынуждены будут подчиниться и другие на­роды, которые также подвергнутся воздействию «глобально­го оружия». Я отвечал, что они уже подвергаются негативно­му воздействию военного противостояния: они не получают для своего развития нужной помощи извне, они вынуждены защищаться в этом враждебном мире, с оглядкой на внешние факторы вести свою торговлю, политику.

Пока на внешнеполитических фронтах наблюдалось до­вольно беспорядочное отступление, стыдливо занавешивае­мое драненьким покрывалом «нового мышления», внутри страны шел опасный, неконтролируемый процесс раскачива­ния лодки. В1986 году Горбачев, в отличие от Андропова, по­пробовал в открытую помериться силами с националистиче­скими партийно-государственными кланами в республиках. Он наверняка был знаком и раньше с имевшимися материа­лами о поведении Рашидова в Узбекистане и теперь дал им ход. Возникло так называемое «хлопковое дело», в результате которого прояснилось подлинное лицо Рашидова — очковти­рателя, бая, распоряжавшегося целой республикой, как сво­им феодальным поместьем.

В октябре того же года из компартии был исключен Усу-балиев, недавний первый секретарь ЦК компартии Киргизии. Общая картина перерождения та же: взяточничество, обман центрального правительства, кумовство и пр. При нем всегда был второй секретарь, некто Макаренко, который тоже был исключен из партии. Усубалиев, состоявший к тому времени на партучете Общества по охране исторических и архитектур­ных памятников, попросил разрешения выступить в свою за­щиту в ходе собрания. Он в течение четырех с половиной ча­сов говорил и говорил, пытаясь откреститься хотя бы от части грехов, но все оказалось напрасным. Рядовые члены партии остались непреклонны.

В развитие начатой политики было арестовано несколько первых секретарей обкомов Узбекистана и крупных партийных работников из Туркмении. У одного из них при аресте изъяли 6,5 млн. рублей, что по тем временам было огромной суммой.

Горбачев не представлял себе, видимо, силы сложивших­ся национально-партийных мафий. Несколько позже он, вы­ступая перед камерами телевидения, называл их (имея в виду Армению) «политическими авантюристами, рвущимися к вла­сти, мафией, противящейся перестройке». Однажды в серд­цах даже бросил такую фразу: «Мы доберемся до них и в Ар­мении, и в Азербайджане!» Нет, не добрался! «Дерево надо ру­бить по себе», — говорит старая русская пословица. Он только вспугнул сложившиеся группировки, насторожил их и, если хотите, провоцировал сепаратистско-националистические на­строения.

Борьба с преступностью партийно-государственных вер­хушек в союзных республиках оказалась такой же контрпро­дуктивной, как и борьба с алкоголизмом. Причина — неподго­товленность, переоценка собственных сил, никудышный рас­чет перспектив…

В конце 1986 года было достигнуто соглашение об уходе из Афганистана в течение двух лет. Этот шаг заслуживает без­условного одобрения, хотя он и был предпринят с запозда­нием. Обсуждая в своем кругу это решение, мы вспоминали уход Франции из Алжира, Соединенных Штатов — из Вьетна­ма и делали выводы о том, что последствия будут разными. И в том и в другом случае наши предшественники по интервен­циям терпели военные поражения или по крайней мере убе­дились в невозможности достижения поставленных целей во­енным путем, в неприемлемости политических издержек, свя­занных с продолжением интервенции. В этом отношении наши судьбы были схожими. А дальше пути расходились. У Фран­ции с Алжиром и у США с Вьетнамом с окончанием войны за­вершался период взаимной враждебности, начинались поис­ки путей сотрудничества, победители стремились к экономи­ческому взаимодействию с побежденными, они проявляли крайнюю заинтересованность не только в сохранении, но и в развитии двусторонних отношений. Экономический фактор начинал свою вечную созидательную работу. Развязка наше­го конфликта и уход из Афганистана вряд ли могли привести к восстановлению прежних, хотя бы прежних, отношений с этой страной. Мы были слишком беспомощны в экономическом от­ношении, чтобы всерьез рассчитывать на создание новой, бо­лее прочной основы для сотрудничества.

Запад, который с таким неистовым остервенением экс­плуатировал афганскую тему в период пребывания там совет­ских войск, чтобы нанести максимальный ущерб СССР, теперь на глазах терял интерес к этой израненной, многострадаль­ной стране. А уж когда советские войска покинули Афганистан, сама тема отошла на далекий, задний план мировой политики. Как выяснилось, никого, собственно, глубоко и не интересо­вала судьба самого народа Афганистана. Никто не торопится прийти на помощь раздираемому братоубийственной войной народу, никого не волнует возросшее число жертв. Западни­ки просто-напросто эвакуировали свои посольства из Кабула, «умыли руки» и предоставили судьбе несчастное население.

В разведке по-прежнему падал накал работы. Теперь уже с горечью вспоминаю, что нередко в руки попадали очень инте­ресные дела, за которые в другое время, без сомнения, надо было работников представлять к орденам, а теперь интерес к ним почти угасал. Разведка потеряла своих адресатов, за­интересованных потребителей информации. Меня не покида­ла мысль, что наши ведущие политические лидеры пели, как глухари, свою собственную песню, не обращая внимания ни на что. Они не видели и не слышали ничего вокруг. Иногда поражало полное, стопроцентное расхождение в оценке ок­ружающей политической действительности. Например, вес­ной 1988 года по указанию тогдашнего председателя КГБ В. М. Чебрикова мне пришлось совершить поездку по трем прибал­тийским республикам с задачей составить реальную картину политической обстановки в этом регионе. Разумеется, все ос­новные сведения были уже известны, но лишний раз убедить­ся с помощью «свежего глаза» было нелишне. В течение почти трех недель я находился в поездке, провел несколько десятков встреч с представителями партийного и государственного ап­парата этих республик, обстоятельно проанализировал ситуа­цию с нашими коллегами из комитетов государственной безо­пасности, побывал у представителей местной интеллигенции, в колхозах, на предприятиях. Эту поездку мы совершили вме­сте с опытным разведчиком генералом Ромуальдом А Натано­вичем Марцинкусом, литовцем по национальности, прекрасно знакомым с проблематикой прибалтийских республик.

По возвращении я доложил лично Чебрикову свои выво­ды, суть которых сводилась к тому, что сформированные но­вые общественно-политические структуры вроде «Саюдиса», народных фронтов и др. ведут дело к полному отрыву рес­публик от Советского Союза, к восстановлению буржуазных порядков. Бездеятельность центральных властей, отсутствие ясности в их позиции парализовывали активность тех сил, ко­торые имелись в каждой республике и которые убежденно выступали за сохранение Советского Союза. В качестве пред­ложения о возможной линии поведения я сформулировал мнение о необходимости предоставления этим республикам реального хозрасчета, при котором они сохранили бы полную независимость в хозяйственном развитии, не разрывая связи с Союзом. Поскольку главным содержанием программы оппо­зиционных сил был протест против «экономического ограб­ления» региона, то следовало бы дать этим республикам оп­ределенную свободу. Предлагалось предоставить им особый статус автономии, наподобие того, которым пользовалась Фин­ляндия в составе Российской империи. На такой основе можно было сплотить значительные общественно-политические силы и удержать от разрыва союзные отношения. Непринятие энер­гичных мер грозило нарастанием жестко сепаратистских на­строений со всеми вытекающими последствиями.

Каково же было мое удивление, когда я узнал об оценках ситуации в Прибалтике, сформулированных А. Н. Яковлевым, съездившим туда чуть позже! Из его слов вытекало, что ниче­го тревожного в регионе не происходило, что общественно-политические структуры были ориентированы на поддерж­ку «перестройки», никакой угрозы целостности СССР не было. Любой непредубежденный наблюдатель мог увидеть опасные для СССР политические метастазы, и только Яковлев рисовал совершенно неадекватную реальности картину. Предполо­жить, что он не видел реалий, невозможно.

Судьбе было угодно свести меня с ним в эти годы. Речь идет не о личных встречах, а о параллельных оценках ситуа­ций. В конце 1989 года назначенный уже председателем КГБ Крючков распорядился, чтобы я выехал в ГДР и использовал все имевшиеся возможности, дабы вынести заключение о пер­спективе сохранения ГДР как независимого государства — со­юзника СССР. Год этот, как известно, стал фатальным в истории ГДР, которая только что, в октябре, отметила 40 лет со дня сво­его создания. По случаю этой даты в Берлин приехал Горба­чев, принеся сюда кометный хвост «перестройки». Э. Хонек-кер, сторонник сохранения твердой системы, называемой ко­мандно-бюрократической, был изолирован, а вскоре устранен с поста руководителя партии и государства. Началась чехарда политических временщиков, усилился напор по всем каналам из Западной Германии, 9 ноября 1989 года была открыта госу­дарственная граница. В этот день газеты вышли с уникальны­ми полосами, на которых было написано всего два слова: «Спа­сибо, Горби». Ни о какой демократизации или социалистиче­ском обновлении речи не шло, хотя Горбачев и наша печать именно об этом и твердили.

Прибыв в Берлин, я связался с нашим представителем ге­нералом Анатолием Георгиевичем Новиковым, умным и че­стным солдатом и прекрасным человеком. Вместе с ним мы составили план работы и начали энергично собирать инфор­мацию. Опять бесконечные беседы, бессонные ночи, встречи, встречи, встречи. Наконец настало время докладывать в центр о наших выводах. Они были суровыми и не оставлявшими ни­каких сомнений. Мы с Новиковым (телеграмму мы подписыва­ли вдвоем) сообщили в центр, что никаких шансов на сохране­ние ГДР в качестве самостоятельного, суверенного государст­ва — члена Варшавского пакта нет, равно как практически нет и шансов на сохранение в ГДР социалистического строя. На­ционалистические страсти захватили полностью страну, поли­тическое руководство, состоящее из новых людей, не может овладеть ситуацией.

Мы рекомендовали избавиться от всяких иллюзий и на­чать планировать наши практические шаги, в том числе касав­шиеся пребывания нашей армии и экономических отношений с ГДР, исходя из реальной обстановки. Нам достоверно извест­но, что эта телеграмма легла на стол Горбачеву. Буквально че­рез пару дней после ее отправки в Берлин прибыл А. Н. Яков­лев. Не исключено, что телеграмма могла послужить поводом для его приезда, потому что ранее он не планировался. Я по га­зетам видел, что Яковлев ходил буквально по тем же кабине­там, где тремя днями раньше побывали и мы (правда, у нас круг контактов был значительно шире), подолгу беседовал с наши­ми дипломатическими представителями. Но когда пришлось знакомиться с изложенными на бумаге результатами его по­ездки, то пришлось подивиться вялости, размытости, уклон­чивости формулировок.

Политическое руководство оказалось неготовым к стре­мительному крушению социализма в странах Восточной Ев­ропы, хотя сигнал об этом дал сам Горбачев, поехавший в де­кабре 1988 года на сессию Генеральной Ассамблеи ООН и, как всегда, не удержавшийся от соблазна выдать новую «инициа­тиву», заявив об отмене «доктрины Брежнева». Я уже говорил, что «доктрина Брежнева», если иметь в виду использование военной силы для поддержки социалистических порядков в странах Восточной Европы, была на деле отменена за восемь лет до этого, когда мы отказались поддерживать силовыми ме­тодами военное положение в Польше. И это не было исключе­нием. В мае 1993 года в мексиканской газете «Соль де Мехи­ко» появилось интервью с Раулем Кастро, который рассказал, что именно в 1980 году, во время его пребывания в Москве, он был приглашен на встречу с группой членов политбюро, ко­торые жестко и открыто заявили ему, что Советский Союз не станет воевать за Кубу и что кубинцам впредь надо полагать­ся на собственные силы. Весь 1989 год был годом крушения социалистических режимов в Восточной Европе. Ни Горбачев, ни кто-либо другой не сделали никакой попытки скоордини­ровать свои усилия на согласованной программе перестрой­ки. Клич был один: «Спасайся, кто как может!» Не спасся, как известно, никто.