Горькие думы аналитиков

Когда заканчивалась очередная зарубежная поездка, я возвращался к своим обязанностям начальника информацион­но-аналитического управления. Меня радостно встречали кол­леги по работе. Теперь с них снимался груз ответственности, и они чувствовали себя раскрепощенными и счастливыми. Кста­ти, начальнические должности в прежнем аппарате разведки практически не давали никаких материальных преимуществ, разница в зарплате с заместителями составляла всего 20 — 30 рублей, а психологические нагрузки, затраты времени возрас­тали на порядок, а то и больше. Удовлетворялось в основном честолюбие. Начальник управления — это почти стопроцент­ный шанс получить генеральское звание и с ним очередную прибавку к жалованью — 30 — 40 рублей. Денежный приварок крошечный, незаметный, зато «лампасы» компенсировали все издержки. Если человек не терял трезвого, нормального вос­приятия жизни, то он относился ко всем «начальникам» с со­чувствием, а не с завистью. Слишком многого они лишались в этой земной юдоли, и скудной была компенсация. Я себя счи­таю безгранично счастливым человеком, потому что в работе меня постоянно окружали люди высокой пробы. Надо мной было всего два начальника: председатель КГБ Андропов и на­чальник разведки Крючков. Первого я не раз упоминал, но не грех сказать еще, что он был глубоко уважаемым старшим то­варищем, мудрым, честным, демократичным. Мы чувствовали, что он критически, как и мы, относился к тогдашней действи­тельности, искренне переживал за судьбы страны.

Владимир Александрович Крючков под стать ему, он про­шел с Андроповым весь путь от совместной работы в совет­ском посольстве в Венгрии в 1956 году до самой кончины Юрия Владимировича в 1984-м. В школе он наверняка был от­личником, потому что по собранности, работоспособности, немецкой организованности я не знал в разведке человека, равного ему. В дождь, стужу, зной, у себя дома или в коман­дировке за тридевять земель Крючков в свой час выходил на утреннюю зарядку, что бы ни творилось на белом свете. По субботам он не любил заниматься текущими делами, он быст­ро-быстро читал кучи журналов, информационных бюллете­ней, научных разработок и делал в них пометки красным ка­рандашом. Всю неделю потом машинистка печатала карточки с выбранными абзацами, и они пополняли огромную личную картотеку, которая систематизирована самим хозяином. Когда ему предстояли встречи или ответственные поездки, он про­сматривал или брал с собой нужные разделы, и его собесед­ники удивлялись аргументированности суждений и эрудиро­ванности начальника разведки.

Память у него отменная, и он сердился на забывчивость своих подчиненных. Рационализм и жесткая логика выкраси­ли всю его жизнь в один серо-стальной цвет. В редкие мину­ты, когда трескалась корка официальных отношений, он, вспо­миная наиболее яркие сцены своего детства, рассказывал, как однажды школьником шел по улице в родном Волгограде в слякотную осеннюю пору и увидел, как рабочие укладывали в траншею трубы. Дело у них не клеилось, трубы выскальзыва­ли, ложились не так, как надо. Он постоял, посмотрел и потом сказал, что надо делать иначе, рассказал, как именно. Удивлен­ные работяги ругнулись на себя, похвалили пацана за сообра­зительность, и работа пошла на лад.

Работа на военном заводе, освобожденный комсомоль­ский деятель в тяжелые послевоенные годы, нелегко получен­ное юридическое образование, работа в суде, прокуратуре, Высшая дипломатическая школа и, наконец, встреча с Андро­повым в Венгрии. По своей методичности и упорству Крючков никак не похож на русского человека, скорее он сродни нем­цам Поволжья. Из трех слушателей ВДШ, которые изучали вен­герский язык, не капитулировал только один Крючков. Он до конца активной работы читал венгерские газеты.

В 50 лет Крючков возглавил разведку, при нем было за­кончено строительство комплекса зданий — одного из лучших в Москве по своей функциональности. Он привнес политиче­скую осмысленность в работу разведки, ничем не ограничи­вал профессиональную выдумку и изобретательность. Конеч­но, он был в большой степени политическим роботом. Каждо­дневный труд с 9 до 21 часа в бешеном ритме, рваном темпе, с массой отрицательных эмоций. Невозможность иметь друзей, чтобы не плодились интриги, да и откуда их взять: весь мир поделен на руководство и подчиненных. Вся радость его — театр. В кабинете начальника разведки в «Ясенево» стояли на самом видном месте переплетенные тома с театральными и концертными программами за многие годы. Он любит и зна­ет театр. Это тоже роднит его с Андроповым, только тот читал пьесы дома чаще, чем видел их на сцене.

Крючков чуточку суеверен. Когда-то ему привезли из Бра­зилии, из бассейна Амазонки, голову водяного, вырезанную из дерева. Там, в сельве, такие идолы крепятся на носу лодки и отгоняют от нее все злое и нечистое. Люди верят, что если та­кой болван с ощеренными зубами и вытаращенными глазами будет стоять в доме, то никто не посмеет и пальцем тронуть хозяина. Этот страшенный, хотя и добрый дух стоял на полке его кабинета и скалился на всех входящих, изгоняя из них не­добрые намерения. Не знаю, взял ли он его с собой в 1988 году в новый кабинет на Лубянке, когда был назначен председа­телем КГБ. Во всяком случае, мне его не приходилось видеть больше на сторожевом посту. Не уберег он и своего хозяина к концу службы.

У Крючкова были и недостатки. Он нередко ошибался в выборе кадров, что быстро замечалось в коллективе развед­ки. Обладая прекрасной памятью, он подолгу не мог забыть и зла, причиненного ему. Это зло мучило его и толкало на оши­бочные поступки. Но, как бы то ни было, Крючков дольше и лучше своих предшественников руководил разведкой, остава­ясь верным и убежденным слугой своего дела. У меня никогда не было оснований сомневаться в его патриотизме.

Его участие в событиях августа 1991 года — это вопрос, на который ответит история. Люди, в мантиях или без, будут предвзяты и необъективны хотя бы потому, что они принад­лежат только нашему времени.

Волна теплой благодарности неизменно окатывает мое сердце при воспоминании о моих друзьях-подчиненных. Жа­лею, что невозможно назвать всех. Но о своих заместителях умолчать было бы грешно, мы с ними делили все тяготы и ску­пые радости. Каждое утро начиналось со сбора в моем ка­бинете, где просматривалась вся ночная доза поступившей информации, происходил короткий обмен мнениями и ста­вились текущие задачи. Каждый из заместителей ведал опре­деленным регионом мира. Ответственность за Западную Евро­пу нес Владимир Михайлович Хренов. Мы его звали «твердым искровцем», он был эталоном принципиальности, честности и порядочности. Его оперативная карьера сломалась рано из-за провала оперативного «контакта» в Париже, и он стал, пожа­луй, первым среди нас профессиональным аналитиком. Ще­петильная требовательность к выверенности фактов, непри­миримость, иной раз в воинственной форме, к бракоделам, ажурная, филигранная работа над документами не могли не вызывать восхищения. Если под деловой бумагой стояла виза или подпись Владимира Михайловича, можно было не сомне­ваться, что в ней все сделано как надо. Он был всего на пять месяцев старше меня, но я всегда звал его уважительно, по-де­ревенски — Михалыч. Он закончил свой жизненный путь гене­ралом, начальником информационно-аналитического управ­ления, не дожив нескольких месяцев до развала Советского Союза, не испытав, к счастью, горечи, которая неизменно воз­никает, когда человек видит уничтоженными все плоды своей общественной жизни.

За сотрудничество с коллегами из стран Варшавского пак­та отвечал Александр Б., приехавший искать судьбу из малень­кого железнодорожного поселка Пьянково в Западной Си­бири. Большеголовый паренек в деревенской толстовке стал студентом МГИМО. За годы учебы он овладел несколькими ино­странными языками. Работал переводчиком на всех уровнях, был на оперативной работе и успел стать ветераном аналити­ческого управления, где проработал в общей сложности свы­ше 15 лет. Для многих неудобен, потому что прямо высказы­вает свое мнение, мысли формулирует резко, всегда настроен подвергнуть любую идею, всякий документ критическому об­стрелу. Незаменим при дискуссиях, мыслит неординарно, вы­свечивает события в неожиданных для других логических свя­зях. В 1981 году сопровождал Андропова и Устинова, которые проводили встречу с польским руководством в спецпоезде на железнодорожных путях Бреста. В разговоре с ними Б. слишком критически высказался о некоторых методах работы политбю­ро ЦК ПОРП и удостоился такой ремарки со стороны Андропо­ва: «Не учите нас управлять государством. Мы с Дмитрием Фе­доровичем кое-что в этом понимаем». Замещал меня во время моих отлучек. Потом стал начальником управления, но пробыл в этом кресле всего шесть месяцев, потому что был назначен начальником секретариата КГБ. В отставку ушел генералом со­всем недавно и работает теперь на гражданской ниве.

Китай и вообще Восток оставались загадкой для всех нас, получивших академическую подготовку и работавших в стра­нах христианской цивилизации. Это особый мир. Ему надо отдать всю жизнь без остатка, если хочешь научиться пони­мать его. Поэтому среди заместителей начальника управления всегда были профессиональные китаеведы. Одним из них был Ким Александрович Мартынов — синолог Божьей милостью, дважды побывавший в длительных командировках в Пекине. Он знал, как близких родственников, всех китайских руково­дителей до третьего колена, спросонья мог дать любому ис­черпывающую характеристику. Долгая практика работы по Ки­таю сделала его, по нашим наблюдениям, похожим на китайца. Даже глаза стали чуть раскосыми. Но такого трудолюбия, само­отверженной дисциплины, тщательности в проработке дета­лей я еще не встречал. Жаль, что трудная семейная жизнь по­дорвала его здоровье и он преждевременно скончался. После смерти выяснилось, что он писал прекрасные стихи.

Его участок возглавил Владимир Александрович Коро­лев — прекрасный специалист, умелый организатор. Он мало в чем уступал своему предшественнику и имел свои неоспо­римые преимущества: весельчак, острослов, автор едких эпи­грамм, пародий, он был душой общества. Его отношение к людям было проникнуто дружелюбием, душевной мягкостью. Есть такое понятие — «профессиональная деградация», когда круг интересов сужается до пятачка чисто служебных забот. Вра­чу-психиатру начинает казаться, что весь мир состоит из ду­шевнобольных, начальник отделения милиции видит в каж­дом правонарушителя и т. д. Ходили слухи, что Генри Киссинд­жера жена бросила только за то, что он говорил с ней без конца о международных делах. Для нас В. Королев был надежным ле­карством против такой деградации. А как китаевед он оставал­ся высшим авторитетом для всего корпуса офицеров. Он так­же стал генералом, когда перешел в штабное управление в ка­честве заместителя его начальника.

Руководство управления жило как одна семья. Ежеднев­но в 16 часов мы все собирались на короткий чай в комнате отдыха, смежной с кабинетом начальника управления. За пол­часа успевали обсудить организационные вопросы, среди ко­торых кадровые дела занимали большое место.

Раз в месяц устраивались дни здоровья, обычно по суббо­там. Выходили на лыжную прогулку (летом плавали в бассей­не), кроме одного, остававшегося дежурить по управлению. Катались за границами территории нашего комплекса, и никто не догадывался, что катят по лыжне носители всех информа­ционных секретов советской разведки, да и не только развед­ки. Вдоволь накатавшись, мы шли в маленькую баньку-сауну, парились до изнеможения, пили зеленый чай и, просветлен­ные, возвращались к обеду по домам.

Тесная дружба помогала нам всем вместе переживать и служебные неприятности, и семейные неурядицы, у кого они были, и трудности с воспитанием подраставших детей, и даже физические недуги, когда они цеплялись к нам. Сами мы ок­рестили свой стихийно сложившийся коллектив «наш балет», наверное, за его слаженность, гармоничность. Через «наш ба­лет» прошло много других товарищей, но они пробыли в нем не столь продолжительное время, как его основной костяк. Из

«балета» вышли начальник разведки Л. В. Шебаршин, два за­местителя — В. И. Гургенов и я, один посол Советского Сою­за, два руководителя крупного советского информационного агентства и т. д. Никакое другое подразделение разведки не дало таких кадров, заслуга нашего управления состояла в том, что люди получали очень широкую информацию, через доку­ментацию видели всю внешнеполитическую палитру интере­сов СССР, приобщались к поискам решений проблем. Кроме того, у нас царила атмосфера свободного, творческого обсуж­дения всех проблем, терпимости ко всем точкам зрения, кри­тичности к нетрадиционным подходам и взглядам.

Очень часто наши разговоры шли вокруг национального вопроса в Советском Союзе. Мы не могли не знать, что наши тогдашние политические противники, то есть США и их союз­ники по НАТО, уделяли национальной проблеме в СССР ог­ромное внимание, видя в ней генетическую слабость, которая может взорвать в определенных условиях могучее геополити­ческое образование, называвшееся Советским Союзом. Радио­станция «Свобода» вещала на всех языках народов, входивших в состав СССР, и бросалось в глаза, что содержание радиопе­редач на каждом языке носило характер узконаправленного националистического луча, рассчитанного на возбуждение на­ционализма именно этого народа. Доминантой был подогрев антирусских чувств, но одновременно сеялись и семена нацио­нальной розни вообще.

Мы дискутировали, чей путь формирования единой исто­рической демографической общности вернее: американский, где вся нация формируется из других народов при условии от­каза от своей прежней государственной и этнической принад­лежности, или советский, где был взят курс на создание авто­номных или союзных формирований в виде республик. Поче­му американцы, захватив в 1847 году 2/3 территории Мексики с мексиканским населением, не создали там федеративное го­сударство, а просто порезали эту территорию на штаты: Ка­лифорния, Аризона, Нью-Мексико, Техас — и присоединили к себе на общих для всех правах? Почему, победив в граждан­ской войне, северяне не пошли на создание какого-либо по­добия негритянской республики на Юге США?

Ответ приходил сам собой: в Соединенных Штатах с са­мого начала формирования государства победила тенденция на создание унитарного государства, единого «котла», в кото­ром все многоязычное эмигрантское разнотравье будет выва­риваться также в единую нацию. Роль штатов — всего лишь облегчить административное управление обширной страной и учесть некоторые региональные особенности. Но с самого на­чала они лишены права на выход из состава США. Творцам аме­риканского государства было наплевать на национальные чув­ства тех, кто по доброй воле или силой включался в состав страны. Они были обязаны чувствовать себя гражданами сво­ей новой родины, интересы которой ставились, разумеется, превыше всего. Национальные привязанности и чувства мож­но выражать в любой форме, которая не затрагивает государст­венных интересов США. Пожалуйста, пусть ирландцы марши­руют в день святого Патрика по авеню и стритам Нью-Йорка, но завтра они вновь забудут, что они ирландцы, до следующе­го праздника. На вопрос «Ваша национальность?» любой жи­тель США ответит: «Я — американец».

Декларировавшаяся в СССР политика решения нацио­нального вопроса выглядела привлекательной, она принима­лась большинством населения и давала свои, безусловно, по­ложительные результаты. Разве можно было возражать про­тив провозглашенного принципа постепенного выравнивания социально-экономических условий развития республик, про­тив юридического и фактического равенства граждан всех на­циональностей, против развития и взаимообогащения всех на­циональных культур? Россия помогала строить промышлен­ные предприятия, электростанции, дороги, русские ехали в бывшие национальные окраины в качестве рабочих, инженер­но-технических специалистов, строителей, оставались там на постоянное житье. В их статусе не было ничего от колониза­торов: ни земель, ни привилегий, никакой отчужденности от местного населения. Подавляющую часть русского населения в национальных республиках составляли именно промышлен­ные рабочие и инженерно-техническая интеллигенция.

Россия, со своей стороны, приняла немало выходцев из бывших национальных окраин. Правда, надо заметить, что людей физического труда среди них было крайне мало. В ос­новном они пополняли ряды чиновничества, работников ис­кусства, искавших более широкое поле деятельности для са­моутверждения, людей науки, стремившихся в Россию, распо­лагавшую лучшей базой для исследовательской работы. Много представителей закавказских народов и выходцев из Средней Азии работало в сфере торговли. Некоторые бывшие республи­ки имели гипертрофированное представительство в госаппа­рате СССР, несопоставимое с демографическим или промыш­ленным потенциалом их народа. Не этим республикам обви­нять нас в империализме, а впору нам представить счет за невероятные страдания, выпавшие на нашу долю по злой воле этих властолюбцев. Но народы не виноваты, мы вместе с ними страдали и испили чашу горестей до дна.

Мы радовались вкладу корифеев национальной интелли­генции в общий культурно-просветительский фонд Союза ССР. Для нас имена А. Хачатуряна, академика Орбели, певицы 3. До-лухановой, писателя Чингиза Айтматова и тысяч других звуча­ли как имена советских деятелей искусства и культуры. В го­сударстве возник новый морально-психологический климат в отношениях между национальностями, в подавляющем боль­шинстве случаев мы действительно чувствовали себя братья­ми не только на словах, но и на деле.

В разведке работали представители 40 национальностей, причем без какого-либо ограничения в отношении допуска к секретным делам. В нашем информационно-аналитическом управлении работал и единственный в разведке еврей Самуил Мейерович Квастель, прекрасный специалист, полковник, кан­дидат наук. И мы гордились тем, что он работает именно у нас.

Когда начались кровавые события в Нагорном Караба­хе, вспоминается, что в одной резидентуре на Американском континенте работали азербайджанец и армянин. Я специально интересовался, как отразилось на их настроениях положение в Карабахе. Меня заверили, что разведчики дают правильную оценку событиям как результату происков политиканов, полу­чающих политические дивиденды на крови и страданиях на­рода. Продолжают работать дружно, плечом к плечу.

В тогдашнем Советском Союзе были, пожалуй, три наро­да — литовцы, латыши и эстонцы, которые довольно откро­венно стремились к отделению от СССР, к размежеванию с рус­скими. Общий стандарт их гражданского, социально-эконо­мического развития, духовной и бытовой культуры был выше среднего общесоюзного. Надо было или находить особый ха­рактер взаимоотношений с ними, как, например, с Финляндией до 1917 года, или договариваться о «цивилизованном разводе». Все же остальные народы, я подчеркиваю — народы, не тяготи­лись своим пребыванием в составе Советского Союза, извлека­ли из своей принадлежности к нему немалые выгоды. Великий исторический эксперимент совсем не обещал кончиться про­валом, если бы не обстановка в верхушечных кругах.

Мы в разведке раньше других узнали о будущем «деле Ра-шидова». Нам стало известно, что внезапно по распоряжению председателя КГБ Андропова направили на работу в Чехосло­вакию крупного руководителя КГБ Узбекистана. Вскоре выяс­нилось, что он представил Андропову обширную докладную о невероятных безобразиях и правонарушениях, творивших­ся в республике с ведома и под прикрытием авторитета Раши-дова. Самого документа мы не видели, но информация о нем разошлась широко. Андропов, понимавший опасность безог­лядного развязывания конфликта с партийно-государствен­ной кликой в любой республике, не решился поставить вопрос на публичное обсуждение.

Скандальные ситуации возникали и раньше в результате своеволия и бесконтрольного поведения региональных царь­ков. Были так называемые дела Багирова в Азербайджане, Ше­леста на Украине и др.

Недаром, когда Андропов был избран генеральным секре­тарем, на одном из партийных пленумов он сказал, что нацио­нальный вопрос в тех формах, в которых он был унаследован от царской России, решен в СССР, но за это время появились новые проблемы национального характера, которыми должна заняться партия. Он имел в виду именно изменившееся положе­ние партийно-государственных национальных верхов, которые быстро коррумпировались, превращались в мафиозные струк­туры, с них на глазах слезала идеологическая краска.

Проработать и осуществить комплекс мер по оздоров­лению всего аппарата партии Андропов не успел. А Горбачев своими поспешными, неумелыми действиями по дисциплини-рованию национальных компартий только вызвал их насторо­женность и желание освободиться от опеки центра. Так созре­вал, а потом выплыл на поверхность сепаратизм вождей, се­паратизм правящих кланов.

Распад Советского Союза не был следствием националь­ных народных восстаний, наоборот, народы в ходе референду­ма в марте 1991 года однозначно высказались за сохранение единого союзного государства. Но Союз не был нужен поли­тическим кликам, и они, пользуясь усталостью, безразличием народа, прикончили его ударом перьев в глухом охотничьем домике в Беловежской Пуще. Так же как в свое время Золотая Орда распалась на улусы под влиянием слабости центральной власти и господства местных ханов, по такой же схеме разва­лился и бывший могучий Советский Союз. Он разломился по нарисованным искусственным границам, вопреки воле и ин­тересам сотен миллионов населяющих его людей.

Как разведчики мы чувствовали постепенное формиро­вание вокруг имени и образа Советского Союза негативного психологического поля, создававшего крайне неблагоприят­ную обстановку для работы разведки за рубежом. Наши поли­тические противники, не жалея средств на пропаганду, из года в год усиливали кампанию по дискредитации Советского Сою­за. Однажды к нам попало высказывание бывшего президен­та США Р. Никсона о том, что гораздо выгоднее вложить дол­лар в пропаганду, чем 10 долл. в создание новых видов воо­ружения. Он мотивировал свое предложение тем, что оружие никогда не будет применено, а пропаганда работает ежечас­но, ежедневно. Сейчас уже не помню, было ли это высказыва­ние публичным или пришло от «источников» из его окруже­ния. В любом случае он был прав. Американская пропаганда наносила нам серьезнейший урон.

Вокруг советских посольств постепенно сложилась обста­новка отчуждения, в каждом русском подозревали шпиона, мы стали терять контакты с широкими слоями общественно­сти. Между тем, после Второй мировой войны и героической борьбы советского народа против фашизма наш престиж под­нялся необыкновенно высоко. Разумные люди реально оцени­вали вклад каждого государства в победу антигитлеровской коалиции, они справедливо видели в СССР главного спасите-пя человечества от гитлеровской чумы. Наступил своего рода звездный час разведки.

После войны, когда Черчилль в Фултоне объявил о начале «холодной войны» против СССР, симпатии к нам если и умень­шились количественно, то качественно окрепли. Симпатизирую­щие нам люди искренне хотели помочь уберечь нашу незави­симость, гарантировать безопасность. Несколько десятилетий противнику не удавалось изолировать советские представи-гельства и разведку за рубежом, но с началом 60-х годов про­цесс этот стал набирать силу.

Вот записи из дневника от 4 декабря 1981 года: «Нам ста-пи отказывать в кредитах, подозревают, что мы неплатежеспо­собны… Депозиты в твердой валюте, принадлежащие СССР в иностранных банках, сократились в этом году с 8,6 до 3,6 млрд. долл. Это значит, что мы проедаем последние деньги, своего рода залог под порядочность и честность. Экспортировать ре­шительно нечего. Золото резко упало в цене, продавать его сейчас — значит разоряться. Стабильный источник валютных доходов — только нефть. Нам предстоят крупные закупки про­довольствия на Западе, там еще об этом не знают. Наличных денег нет, значит, понадобятся крупные коммерческие креди­ты. Но сейчас в кредит дают под 18—20%! Чистый разбой…»