Критические годы для СССР

Возвращаясь из Панамы или аналогичных поездок в дру­гие страны, я вновь погружался в информационно-аналити­ческую круговерть разведки, стараясь отключиться от острых переживаний, забыть об эмоциях. При оценке поступавших материалов, при составлении информационных документов, уходивших к политическому руководству, надо было сохранять максимум непредвзятости, объективности. Но в обязанности информационно-аналитического управления в значительной мере входила и задача корректировки оперативных усилий разведки путем формулирования ее целей. Часто это делал на­чальник разведки, который давал нам указание подготовить циркулярную телеграмму для группы ведущих резидентур, а иногда «Всем, всем, всем» с требованием сосредоточить уси­лия на освещении каких-то определенных проблем. Мы могли и сами подготовить текст директивного указания, когда были уверены, что разведка должна ответить на те или иные вопро­сы, но подписывал документ начальник разведки.

Во второй половине 70-х годов, когда я уже основательно привык к безмерно широкому полю профессиональной ответ­ственности своего управления, к необходимости быть посто­янно готовым отвечать по телефону на самые разнообразные вопросы руководства разведки и Комитета госбезопасности, меня все больше и больше стало заботить положение дел в странах социалистического содружества, как тогда было при­нято именовать страны Варшавского пакта.

По положению разведка не занималась социалистически­ми странами. Это были наши союзники, с которыми отношения строились на основе тесной дружбы; мне известно, что запре­щалось ведение оперативных разработок граждан этих стран. Естественно, что не было вербовок, списков агентуры и т. д.

Единственное исключение представляла ГДР, где по догово­ренности с немецкими коллегами такая работа допускалась.

Во всех соцстранах находились представительства КГБ, ко­торые поддерживали тесные контакты со своими партнерами из МВД, оказывали им методическую и организационно-опе­ративную помощь. Время от времени подписывались прото­колы о сотрудничестве, которые конкретизировали практиче­ские области взаимодействия. Во главе этих представительств почти всегда стояли опытные генералы разведки, в подчине­нии у которых находился целый отряд специалистов разно­го профиля: были и разведчики, и контрразведчики, военные контрразведчики, специалисты по оперативной технике и т. д. Из представительств в центр поступал большой поток ин­формации о положении в этих странах. Источниками инфор­мации были сотрудники партийного и государственного ап­парата, коллеги из МВД, хозяйственные руководители и т. д. Часто люди делились этой информацией с нашими сотрудни­ками, потому что не рассчитывали на должное внимание со стороны советских послов, которые сплошь были выходцами из партийного аппарата. Так и получалось, что информация со­ветских послов из соцстран оказывалась окрашенной преиму­щественно в розовые тона, в то время как информация пред­ставительств КГБ давала значительно более близкую к реаль­ной картину обстановки.

Помню, как в 1980 году вновь назначенный в Польшу по­слом Б. И. Аристов, начитавшийся нашей информации, позво­нил Андропову и сказал, что считает наши материалы пред­взятыми, необъективными и неверно отражающими состоя­ние дел. У меня в кабинете раздался прямой телефонный звонок председателя: «Вот Аристов говорит, что мы сгущаем краски, оценивая обстановку в Польше. Так ли это?» Я ответил, что Аристов к польским проблемам едва прикоснулся, а у нас на протяжении многих лет десятки сотрудников внимательно следят за эволюцией страны. Мы можем предложить Аристо­ву приехать в разведку и почитать накопившиеся тома мате­риалов о Польше, поговорить с нашими сотрудниками, кото­рые действительно знают страну. Председатель поблагодарил и повесил трубку, но мы напрасно ждали делового визита но­воиспеченного посла. Уже потом мне приходилось наблюдать его растерянность в советском посольстве в Варшаве, когда Польшу сотрясали мощные социальные конвульсии.

Мне довелось не раз ездить по служебным делам в стра­ны Варшавского пакта. Я выступал в качестве начальника ин­формационно-аналитической службы разведки, вел деловые переговоры со своими коллегами из братских разведок, встре­чался с руководством МВД, а нередко нас принимали и руко­водящие работники очень высокого ранга из партийно-госу­дарственной элиты. Предметные, практически полезные об­мены мнениями происходили, как правило, только с прямыми коллегами, все остальные встречи носили скорее протоколь­ный характер. Чтобы поездки наши не превращались в чис­то профессиональные контакты, мы обязательно просили ор­ганизовать для нас посещения промышленных предприятий, сельскохозяйственных кооперативов, встречи с учеными и т. д. Хотелось прикоснуться к жизни этих стран. Мне, выходцу из крестьян, всегда было интересно побывать в селе, поговорить с земледельцами. Помнится, как в Венгрии однажды мы провели почти целый день в семье крестьянина, который вел обшир­ное хозяйство — откармливал свиней, — дававшее ему значи­тельно больший доход, чем заработки в кооперативе. Мы ста­рались понять экономику страны, технологию производства.

Почти десятилетие приходилось мне изо дня в день читать депеши советских послов из соцстран, знакомиться с записями бесед советских руководителей с лидерами этих стран в допол­нение к информации, поступавшей из представительств. Мно­го интересного рассказывали наши товарищи, возвращавшие­ся из долгосрочных командировок в эти страны. Наши взгля­ды формировались под воздействием разных факторов и так или иначе находили отражение в информационных докумен­тах, направлявшихся в ЦК КПСС.

За четыре с лишним десятилетия, прошедших после Вто­рой мировой войны, социализм как учение и как практика го­сударственного строительства не проник глубоко в общест­венное сознание народов этих стран. Социализм пришел к ним вместе с Советской Армией и был воспринят как идеоло­гия освободителей или победителей. Сопротивление было бес­полезно, поэтому внешне страны смирились со своей судьбой. Прежние владельцы земель, заводов, системы обслуживания и т. д., за редкими исключениями, остались у себя дома и при­способились к новым условиям существования. Любить новые порядки они никогда бы не стали, скорее наоборот. Отчасти это и проявилось в 1956 году в Венгрии, тремя годами раньше в ГДР, в 1968 году в Чехословакии, в 70-х годах в Польше.

Ни в одной из социалистических стран, например, не была произведена национализация земли. Сохранялась и ви­доизмененная форма частной собственности на землю, и до самых последних лет она продолжала быть предметом куп­ли-продажи в ограниченных размерах. В Польше вообще ча­стное землевладение охватывало 80% всех сельскохозяйст­венных угодий.

Во всех странах сохранилась мелкая городская частная собственность: частные кафе, парикмахерские, сапожные и портняжные мастерские и т. д. Некоторые попали под кон­троль государства, которое откачивало в свой карман долю прибыли, но сохраняло благоразумие, не убивая курочку, нес­шую золотые яички. То же самое относится и к жилищному фонду. В этих странах не было огульного присвоения госу­дарством всей городской недвижимости, как это произошло в России после 1917 года. Люди жили в своих собственных до­мах, имели возможность строить новые.

Только тяжелая промышленность, банковское дело, транс­порт были национализированы, хотя везде сохранялись более гуманные условия взаимоотношений между работодателем-го­сударством и наемными рабочими.

Почти повсеместно церковь сохраняла значительное ду­ховное влияние на население, пользовалась большой неза­висимостью от государства. В Польше влияние католической церкви всегда превосходило влияние правящей партии, в Венгрии церковь и партия могли бы соперничать.

В отличие от СССР, во всех этих странах сохранялась мно­гопартийная система. Везде существовали две-три партии, причем не формальные, а настоящие, с собственной социаль­ной базой. Эти партии не лезли на рожон конфронтации, они входили в различные фронты (национальные, отечественные и пр.) вместе с правящей коммунистической или рабочей пар­тией, как бы находясь в политической полудреме, но это была готовая структура демократии, которая вышла на арену в под­ходящий политический момент.

За исключением ГДР, ни в одной социалистической стра­не правящая партия, органы госбезопасности не имели тако­го влияния и веса, как это было в СССР.

Наши европейские союзники раньше, чем советские ру­ководители, стали настойчиво искать выхода на Запад, укреп­лять связи с капиталистической системой. Особую активность проявила Венгрия, которая охотно принимала кредиты от За­пада, переориентировала на другие рынки свои товары. Не отставала и Польша.

Даже столь, казалось бы, непримиримые немцы в ГДР вскоре установили «особые» отношения с ФРГ, получали еже­годные денежные субсидии, развивали приграничную торгов­лю. Запомнился случай, когда корреспондент ТАСС передал в Москву сообщение о том, что ГДР, настойчиво добивавшаяся ежегодных прибавок в поставках нефти, наладила перегонку нефти на своих заводах, а продукты перегонки (бензин, сма­зочные масла и т. д.) по хорошим ценам продает, пользуясь энергетическим кризисом, за валюту на Запад, в частности в ФРГ. В этом материале содержались и точные цифры поста­вок на Запад. Руководство ТАСС, понимавшее всю пикантность информации, особенно если учесть, что Советский Союз «про­давал» соцстранам нефть за 50% мировой цены, не решилось дать эту информацию в распоряжение газет. Оно опубликова­ло ее в полузакрытом, с грифом «Для служебного пользова­ния», вестнике. Но, как потом выяснилось, посольство ГДР в Москве было подписчиком этого вестника на правах «надеж­ного союзника» и материал попал в посольство, а следователь­но, в Берлин. Разразился невероятно шумный скандал, в ко­торый были вовлечены секретари ЦК партий с обеих сторон, послы. Немцы артистически изобразили оскорбленную невин­ность, а наши вместо того, чтобы воспользоваться представив­шейся возможностью для откровенного разговора о сущно­сти экономических взаимоотношений, отозвали корреспон­дента ТАСС из ГДР и, наверное, дали еще и выговор, чтобы не лез не в свои дела.

Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Совета Ми­нистров СССР, один из наиболее самостоятельно мысливших и разумных людей того времени, в беседе со своим коллегой из Чехословакии прямо говорил, что союзники получают из СССР высококачественное валютное сырье (нефть, хлопок, газ, ме­талл), а для поставок в СССР выделяют второсортную продук­цию своей обрабатывающей промышленности, которая не на­ходит сбыта на западных рынках. Он демонстрировал смущен­ному коллеге чешские ботинки, купленные на Западе нашими товарищами, и мятую, по существу бракованную, обувь, кото­рую в мешках поставили в СССР.

Подобные факты были не исключением, а составляли ткань отношений между нашей страной и союзниками. Ткань была гнилой и легко разорвалась, когда лопнули военно-по­литические обручи, сковывавшие соцсодружество в Варшав­ский пакт.

Как-то, излагая свою концепцию государственной безо­пасности СССР, Ю. В. Андропов нарисовал четыре концен­трических круга — пояса безопасности. «Первый, — говорил он, — и главный — это внутреннее единство, экономическое благополучие и моральное здоровье нашей собственной стра­ны — СССР; второй круг — это надежность наших союзников по мировоззрению, по оружию; третий круг — международ­ное коммунистическое движение; четвертый — это весь ос­тальной мир. Если мы будем уверены в надежности и проч­ности первых трех поясов, то нам не страшны никакие угрозы, исходящие из четвертого круга». Нельзя было не разделить мнения, что страны соцсодружества, наши союзники по миро­воззрению и по оружию, были важнейшим компонентом безо­пасности СССР.

Информация, поступавшая по линии разведки, об обста­новке в соцстранах носила преимущественно острый, тре­вожный характер. Большое место в ней занимали сведения о взаимоотношениях в высших эшелонах власти, о взглядах и настроениях руководителей и их ближайших соратников. Све­дения эти не добывались средствами разведки, их охотно при­носили сами представители руководства, те, кто числил себя в верных сторонниках СССР, или те, кто думал заручиться на­шей поддержкой в продвижении по партийно-государствен­ной лестнице. Информация шла из высших сфер и была, как правило, объективной, с небольшой поправкой на личност­ный коэффициент. Если суммарно оценить всю информацию, поступавшую по этим вопросам, то можно заметить, что в ру­ководстве каждой социалистической страны постепенно опре­делились две группы: одна твердо ориентировалась на СССР, а другая не менее настойчиво и упорно тащила свои страны на Запад. В первую входили чаще всего министры обороны, внутренних дел, высшие руководители партийных структур; к Западу упорно тяготели премьер-министры, все, кто ведал экономикой, министры иностранных дел. Прозападная ориен­тация части партийно-государственного истеблишмента тща­тельно скрывалась, маскировалась многочисленными заявле­ниями дружественного характера.

В разведке не было никаких разногласий в оценке состоя­ния дел в соцстранах и прогнозах на будущее. Ежегодно в Мо­скве собирались руководители представительств КГБ в соц­странах и проводили «сверку часов», обменивались новыми данными «о подрывных действиях противника», делились опы­том работы. Комитет государственной безопасности однознач­но давал знать политическому руководству страны, что дела в стане союзников идут из года в год все хуже и хуже, что нарас­тает опасность для наших отношений. 6 декабря 1977 года я записал применительно к Польше: «Укрепление класса кула­чества, переход в частную собственность городской торговли, развитие капитализма в промышленности закладывают базу для антисоциалистических сил. При польском антирусском на­ционализме, при всесильном духовенстве во главе с карди­налом Вышинским, при разладе в руководстве ПОРП и пра­вительстве Польши нам остается только ждать даты внутрен­него взрыва и гадать о формах, в которых он произойдет, но при нынешнем ходе событий он неизбежен… Мы давно тру­бим «подъем!», но все спят».

Не было никаких сил докричаться до наших вождей. Ка­ждый год во время отдыха Л. И. Брежнева в Крыму, в Нижней Ореанде, к нему приезжали по очереди руководители брат­ских партий, вроде чтобы в неофициальной обстановке пого­ворить начистоту о всех накопившихся проблемах. Но на деле гости Брежнева старались приукрасить обстановку в своих странах, срезать острые углы, выцыганить еще какую-нибудь помощь. В порядке подготовки генерального к таким встречам разведке иногда поручали дать оценку ситуации и прогноз ее развития. Наши документы, как уже говорилось, были окра­шены колером озабоченности. В 1980 году в Крым приезжал Э. Герек, в беседе с которым Брежнев, судя по записи, ис­пользовал многие данные из материалов разведки и про­бовал вести разговор «нажимисто», как любил говаривать А. А. Громыко. Герек всполошился не на шутку, стал энергично опровергать приведенные данные и оценки, доказывать, что некоторые советские люди, работающие в Польше, дают иска­женную картину действительности, клевещут и т. д. Брежнев дал ход назад, сделал вид, что принял за чистую монету объ­яснения Терека, и предложил ему остаться на несколько дней для отдыха в Крыму. Тот успокоился и остался, только отдох­нуть ему уже не довелось. Буквально через считаные дни на­чались массовые забастовки, он был вынужден срочно вер­нуться в Варшаву и через несколько недель подать в отставку под давлением событий. Начался десятилетний период неста­бильности в Польше, завершившийся разрушением псевдосо­циалистической системы.

В хлопотах и заботах шло время. Подступил критический период для СССР: по моим оценкам, такими критическими го­дами были 1979-й и 1980-й. Именно тогда произошли события, которые предопределили в значительной степени драматиче­ские развязки конца 80-х — начала 90-х годов.

В первую очередь к таким событиям надо отнести ввод совет­ских войск в Афганистан в рождественскую неделю 1979-го. Что послужило основанием для принятия решения, как аргументиро­вали Д. Ф. Устинов, Ю. В. Андропов, А. А. Громыко и Л. И. Брежнев свое предложение о вступлении 40-й армии в Афганистан?

Могу выделить три причины, которые находились в оче­видном для меня спектре политических обстоятельств.

Во-первых, из Афганистана шел поток эмоционально ок­рашенной информации из кругов «парчамистов» («Парчам» — «Знамя» — одно из крыльев Народно-демократической пар­тии Афганистана), которые были отстранены от власти людь­ми из группы «Хальк» («Народ»), возглавляемой Хафизуллой Амином. По этим сведениям, «халькисты» развязали кровавый террор по всей стране, все тюрьмы были переполнены «пар-чамистами», по ночам шли массовые расстрелы, трупы хоро­нили в траншеях, отрытых бульдозерами, или сбрасывали в горные речки. Все оставшиеся в живых члены НДПА вынужде­ны были скрываться, и за ними была организована настоящая охота… «Парчамисты» припоминали, что Амин когда-то учился в США и, следовательно, мог попасть на крючок ЦРУ.

Второй причиной могло стать личное недоверие совет­ского руководства к Амину. Этот человек отличался неуемным властолюбием и был способен на любые действия ради сохра­нения власти. Он был детонатором саурской революции в ап­реле 1978 года, когда отдал приказ армейским офицерам на­чать военное выступление против режима Дауда, развязавше­го преследования коммунистов. Как только была одержана победа, он взялся за своих же товарищей по партии. «Хальк» объединял рабочий и крестьянский компоненты партии, ме­нее образованные, более отсталые. «Парчам» состоял из сту­денчества, интеллигенции, чиновничества. Возглавлял его Бабрак Кармаль, назначенный после победы революции за­местителем премьер-министра, ставший членом Политбюро и секретарем ЦК. Формально Хафизулла Амин и Б. Кармаль находились в равном положении. Президентом Афганистана, председателем Революционного совета и премьер-министром был Тараки, которого все воспринимали как учителя, старше­го товарища. Тараки был доверчив и безволен. Уступая давле­нию Амина, он дал согласие на отстранение Б. Кармаля от всех постов и отправку его послом в Чехословакию. Сам Амин по­следовательно занял посты министра иностранных дел, затем премьер-министра, а потом и военного министра по совмес­тительству. Он практически открыто ломился к власти. Пре­дыдущий военный министр — герой саурской революции Ка-дыр был арестован, подвергся пыткам и был заточен без суда и приговора в тюрьму. Амин всюду, не церемонясь и не стес­няясь, насаждал своих людей.

Приход к власти в Афганистане такого деспотичного, не считающегося ни с чьим мнением человека пугал советское руководство. Оно, конечно, предпочитало иметь дело с по­кладистым, гибким Тараки. Не один раз советские руководи­тели предупреждали по разным каналам Тараки о грозившей ему опасности со стороны Амина. А тут, как на грех, в начале сентября 1979 года в Гаване собралась 6-я конференция глав неприсоединившихся государств, и Тараки, естественно, по­лучил приглашение прибыть туда. Специальным посланием из Москвы Тараки был уведомлен о том, что ему не следовало бы отлучаться из Кабула в связи со сложной внутриполитиче­ской обстановкой в Афганистане. Было даже подсказано, что можно послать кого-нибудь другого. Представился случай из­бавиться от грозящей опасности, но Тараки им не воспользо­вался. Он решил, несмотря ни на что, ехать в Гавану, где про­был с 1 по 11 сентября.

Возвращаясь с Кубы на родину, он сделал кратковремен­ную остановку в Москве, где его еще раз самым серьезным об­разом предупредили о смертельной опасности. Он молча вы­слушал и улетел домой, практически на верную смерть.

13 сентября вечером Амин приехал во дворец к Тараки с большой вооруженной охраной, и там между охраной двор­ца и приехавшими молодцами произошла перестрелка, ини­циаторов которой так и не удалось выявить. Амин немедленно прибыл в Министерство обороны, отдал приказ о смещении Тараки, который и был арестован. Все руководящие посты, ка­кие только были в стране, занял Амин. Пленум ЦК НДПА про­штамповал все предложенные Амином резолюции.

Сколько Кремль ни просил Амина пощадить престарело­го Тараки, Амин не реагировал. Через несколько дней Тараки был убит. Рассказывают, что его задушили подушкой.

В таких условиях всякое сотрудничество с X. Амином ста­новилось для советского руководства невозможным. Не остава­лось никаких надежд и на то, что удастся создать хорошую опо­ру для советского влияния в его окружении: Амин подбирал лю­дей по принципу абсолютной личной преданности. Оставался один путь сохранения на желаемом уровне советско-афганских отношений — устранение Хафизуллы Амина силой.

Третья причина, пожалуй, заключалась в том, что СССР не мог допустить укрепления в Афганистане враждебного режи­ма. Это диктовалось всеми элементарными геополитически­ми соображениями. За годы советской власти почти все аф­ганские правительства проводили в отношении СССР вполне лояльную, даже дружественную политику.

Это объяснялось тем, что Советская Россия, а потом СССР последовательно поддерживали независимость и суверенитет Афганистана. Но афганские правительства никогда не осуще­ствляли реальной власти на всей своей территории, страна была конгломератом феодальных уделов, руководители ко­торых формально признавали власть Кабула, но вели себя в рамках своих владений достаточно независимо. На севере Аф­ганистана в течение длительного времени действовали круп­ные силы, поддерживавшие басмачей в Средней Азии. Воору­женные басмачи уходили под ударами Красной Армии к своим соплеменникам в Афганистан, где проживает много узбеков, таджиков. Там они отдыхали, вооружались, отряды пополня­лись новыми бойцами и возвращались в СССР. Этим в боль­шой степени объяснялась живучесть басмаческого движения. Дело дошло до того, что в 1929 году Красная Армия, с согла­сия кабульского правительства, совершила рейд по афганским базам снабжения и обеспечения басмачей, после чего движе­ние басмачей пошло на убыль.

Если про Балканы говорили, что это «мягкое подбрюшье Европы», то Афганистан, безусловно, является таким же под­брюшьем Средней Азии. Сохранение Афганистана в сфере влияния СССР диктовалось чисто оборонительными сообра­жениями. На протяжении 60 лет мы удовлетворялись теми по­литическими позициями, которые были у нас в Афганистане. Никуда дальше советская «экспансия» не распространялась. Если бы вдруг возникла историческая перспектива раздела Афганистана на Северный и Южный (а об этом шел разговор в середине 80-х годов), то, я уверен, Советский Союз вполне удов­летворился бы сохранением своего влияния только в Север­ном Афганистане, отдавая себе отчет в том, что южная часть его ориентирована на Пакистан и теснее связана с ним.

После захвата власти X. Амином впервые с 1920 года соз­далась угроза того, что Афганистан может отойти от традици­онной дружественной политики в отношении СССР и стать иг­рушкой в руках более сильных его противников.

Таковы были причины ввода советских войск в Афгани­стан. Но вступление 40-й советской армии в эту страну со­стоялось в такой форме, что вызвало панику на Западе, где раздались озабоченные голоса о том, что-де русские начали прорыв к Индийскому океану, реализуя свою «вековую мечту» о выходе к теплым морям. В самом деле, 40-я армия вошла в Афганистан со всем своим штатным вооружением, включав­шим и тактические ракеты. Наблюдатели не могли понять, за­чем для решения оперативных задач борьбы с партизанскими формированиями потребовались ракеты, предназначенные для ударов по целям стратегического характера. Через гра­ницу ползли колонны бронетехники, не приспособленной и ненужной для нерегулярной войны в горной местности. Про­стая деталь: малый угол подъема (всего до 30 градусов) ору­дийных и пулеметных стволов, установленных на бронетех­нике, делал их бесполезными в борьбе с душманами, если те располагались на отвесных склонах ущелий. Сами участники войны рассказывали потом, что приходилось съезжать с до­роги, поднимать переднюю часть машины на склон горы и обеспечивать таким нелепым образом необходимый сектор для ведения прицельного огня.

А внешне создавалась ошибочная картина, будто русские вошли в Афганистан не для оказания помощи партии своих сторонников, а для дальнейшего броска к югу, например к Ор­музскому проливу, ведущему в Персидский залив, к ближнево­сточной нефти. Нефть Ближнего Востока всегда рассматрива­ется Западом как жизненно важный фактор для развитого ка­питалистического мира. Покушение на нефть с чьей бы то ни было стороны — это «казус белли» (причина для начала вой­ны) для США и их союзников. Без этой нефти весь цивилизо­ванный мир сразу же потеряет свой лоск и привлекательность, он погрузится в глубокий и опасный кризис.

Напуганный сверх меры Запад стал быстро прорабаты­вать меры по противодействию. США увидели в создавшейся ситуации прекрасную возможность отплатить своему против­нику — СССР — за свое поражение во Вьетнаме той же моне­той. Тогда советская военная помощь вьетнамцам оказалась важным компонентом создания потенциала победы над аме­риканцами, теперь американцы решили оказать максималь­ную помощь моджахедам, чтобы нанести поражение совет­ским войскам. Пакистан воспользовался представившимся шансом, чтобы резко усилить свои позиции в регионе, полу­чить дополнительную помощь от США, отодвинуть на неоп­ределенно далекое время всякие претензии Афганистана на пуштунские территории, входившие в состав Пакистана. Так сформировался блок сил, вмешавшихся в гражданский кон­фликт в Афганистане, в который уже был вовлечен СССР. Нача­лась война, ставшая одним из мощных разрушительных фак­торов псевдосоциалистической системы в СССР.

В не меньшей степени опасными оказались и события в Польше летом 1980 года. Записи, сделанные по горячим сле­дам тех дней, дают если не полное, то достаточно яркое впе­чатление от событий: «21 августа 1980 г. Уже пятые сутки гудит вся Польша. В нашей прессе, на радио и телевидении об этих событиях ни гугу. Нет их! Не должно быть! Только вчера было опубликовано краткое изложение выступления Эдварда Тере­ка, из которого вряд ли что может понять нормальный рядо­вой читатель. Там говорится о «перерывах в работе», о трудно­стях в экономике, об «остром положении» и пр., но непонятно, откуда растут ноги, нет никакой объясняющей информации. А дело-то очень серьезное! Все началось еще в конце июля. Эдвард Терек и предсовмина Бабюх отдали распоряжение о повышении цен на качественное мясо, которое продавалось прямо на территории промышленных предприятий в магази­нах и ларьках. Было это сделано вроде бы так же, как у нас, то есть тихо, без анонсов, без «решений Центрального Комитета и Совета Министров». Но расчет на «незаметность» оказался неверен. Поляк — это далеко не типичный русский. За плеча­ми поляков такие крупные общенациональные выступления, как в 1956 и 1970 годах, когда антиправительственная «буза», поднимавшаяся сначала в Познани, а затем в Гданьске, приво­дила к смене руководства. В 1956 году была свергнута адми­нистрация Берута, а в 1970-м — Гомулки. Теперь, кажется, на­стала очередь Терека.

Движение началось в этот раз с отдельных забастовок в Люблине, где выступили транспортники, потом метастазы дошли до Варшавы, где поднялись автобусные и трамвайные парки. Власти ничего не предпринимали в общенациональном масштабе и латали каждую дырку отдельно. Кое-как это удава­лось, тем более что забастовки носили пока только экономи­ческий характер. Люди требовали прибавки жалованья, улуч­шения снабжения, наведения порядка. Движение тлело почти две недели, пока не докатилось до пороховой бочки — до по­бережья. 17 августа начался «пожар». В этот день забастовали 30 предприятий, в том числе все судостроительные верфи. Сей­час страна отрезана от моря. Судам под польским флагом за­прещено входить в родные порты. Власти просят нас принять в прибалтийских республиках срочные грузы и отправить их поездами в Польшу…

Сказывается опыт старых выступлений. Сразу же повсеме­стно создаются забастовочные комитеты, они объединяются в городские комитеты и т. д. Губошлепое правительство все­гда делало вид, что в стране нет оппозиции. Теперь диссиден­ты спешно выехали на север и включились в забастовочную борьбу, придав ей острый политический привкус. В требова­ниях появились такие пункты, как создание подлинно незави­симых профсоюзов, свобода печати и слова, предоставление церкви права пользования средствами массовой информации. Слышатся голоса о привлечении к ответственности людей, ко­торые довели страну до такого положения…

Все предприятия блокированы пикетами. Члены партии кое-где изгнаны с территории заводов и верфей. Над замершими в бездействии цехами подняты огромные кресты. Идут бого­служения с антиправительственным подтекстом. Кое-где пе­чатаются листовки, зовущие к продолжению борьбы. Власть парализована. Партия отсутствует как фактор. Заседания вое­водских комитетов не дают никаких вразумительных решений. Политбюро заседает непрерывно, но также безрезультатно. Выхода никто не видит!»

Число бастовавших достигало 600 тыс. Во главе движения на Побережье встал Зб-летний электрик с Гданьской судовер­фи Лех Валенса. Его отец находился в США и часто появлял­ся в свите Р. Рейгана, который вел президентскую кампанию.

Было известно, что Валенса имел только начальное образова­ние, но волевых качеств ему не занимать. Это прирожденный лидер. Около него сразу же сформировались группа консуль­тантов и целое «правительство» из восьми адвокатов, социо­логов, историков, которые и формулировали основные поли­тические требования.

5 сентября 1980 года Герек был снят с поста руководителя партии, опять со лживой формулировкой «из-за серьезной сер­дечной болезни». Новым первым секретарем стал Станислав Каня, 53-летний аппаратчик. Кризис в верхах был разрешен, за­бастовки пошли на убыль. Правительству даже удалось получить от свободных профсоюзов формальное заявление об уважении конституции и признании социалистического строя.

Но страна вышла из повиновения. Из края в край плеска­лись волны независимого самоуправленческого разгула. Сту­денчество, интеллигенция активно нападали на правительст­во. Партия болтала ногами в пустоте, тщетно пытаясь найти хоть какую-то опору. Пленумы, активы, конференции сыпа­лись, как из дырявого мешка, а улицы, массы были отданы оп­позиции. Вся Польша превратилась в горящее торфяное боло­то. На метровой глубине полыхала вся социальная толща.

Мне приходилось каждое утро докладывать начальнику разведки телеграммы, которые мы рекомендовали к рассыл­ке членам политбюро, секретариату ЦК и в ведомства. В один из дней, когда в стопке рекомендуемых телеграмм оказались две-три, освещавшие положение в Польше, Крючков, не от­рываясь от чтения, спросил: «Как думаешь, Леонов, начнется теперь стабилизация у поляков?» Я набрал побольше воздуха в легкие и очень печально, хотя и убежденно, произнес: «Нет, думаю, что оппозиция победила, она завоевала главное — на­род. А власть сама упадет ей когда-нибудь в руки».

Прошло некоторое время, и Андропов пригласил не­сколько человек из разведки для откровенного разговора о положении в Польше. За столом были начальник разведки, его заместитель, отвечавший по оперативной линии за уча­сток работы по Восточной Европе, начальник соответствую­щего отдела и два представителя информационно-аналити­ческого управления, в том числе и я.

—  Кто будет докладывать? — обратился председатель КГБ к Крючкову.

Тот внимательно посмотрел на меня, как бы давая мне 30-секундную паузу для подготовки, и сказал:

—  Доложит начальник аналитического управления.

Я не готовил специального сообщения, обычно в таких случаях докладывал или сам начальник разведки, или в край­нем случае его заместитель, но пришлось принять главный удар на себя.

Я честно и откровенно изложил наше понимание обста­новки в Польше, обратил внимание, что мой доклад не про­тиворечит той информации, которая регулярно направляется в политбюро по линии разведки. Помнится, закончил я свое короткое выступление словами:

—  Партия и правительство в Польше утрачивают кон­троль над обстановкой. При сохранении нынешних тенден­ций развития внутриполитической ситуации взрыв неминуем, причем он может произойти в самом ближайшем будущем, из­меряемом несколькими месяцами.

Разговор состоялся осенью 1980 года. За столом воца­рилось молчание. Андропов посмотрел отрешенно в окно и спросил:

— Как вы думаете, на чем сейчас держится власть в Польше?

— Практически на трех опорах: партийных функционе­рах, Министерстве внутренних дел и армии. Социальная база истончена до крайности.

— Сколько наших войск в Польше?

— В районе Легнице стоят две дивизии и воздушная ар­мия общей численностью, колебавшейся в разное время, от 40 до 60 тыс. человек да в Свиноустье бригада морских катеров с морской пехотой. Эти силы ориентированы на защиту в слу­чае необходимости железнодорожных и морских коммуника­ций, связывающих Центральную группу войск (так называлась группировка войск в ГДР. — НЛ.) с территорией СССР.

Андропов вновь на какое-то время отключился, размыш­ляя про себя, а потом задал неожиданный вопрос:

—  Поляки бунтуют, потому что у них мясо подорожало и его стало меньше, потому что выплачивать долги надо толь­ко за счет увеличения экспорта сельскохозяйственной про­дукции. Но вы говорите, что поляки и сейчас потребляют в год по 70 кг мяса на душу населения? (Я утвердительно кивнул.) Почему же не бунтуют тогда наши люди, которые едят вдвое меньше?

Я не нашел ничего умнее, чем сказать:

—  Потому что наши не в пример терпеливее!

Сидевшие за столом смотрели на меня с явным сочувст­вием. За такие ответы можно было получить крупные непри­ятности.

Андропов подвел итог разговору довольно неожиданным образом:

—  Будем считать, что сегодня у нас не было ни победите­лей, ни побежденных. Надо думать над тем, как стабилизиро­вать обстановку в Польше на длительный период, но исходить из того, что лимит наших интервенций за границей исчерпан.

Яснее сказать было нельзя…

Третьим критическим для СССР фактором на рубеже 1970—1980-х годов была смена руководства в США, других странах Запада, а также в Китае.

На выборах в ноябре 1980 года американцы отдали пред­почтение Рональду Рейгану, бывшему губернатору Калифор­нии, который шел к власти под знаменем неприкрытой и жест­кой конфронтации с социализмом как учением и с Советским Союзом как государством. Для него СССР был «империей зла». Одним этим все уже сказано. Была сделана ставка на достиже­ние над Советским Союзом военного превосходства по всем направлениям. У русских известна поговорка: «Сила есть — ума не надо». Вот по этой присказке и стала строиться поли­тика Рейгана, опиравшаяся на огромное экономическое, тех­нологическое и научное превосходство Соединенных Штатов. Получила развитие программа строительства стратегических бомбардировщиков с технологией «Стеле», делающей их мало­заметными на радарных экранах. Вскоре после прихода в Бе­лый дом Рейган выдвинул программу «стратегической оборон­ной инициативы» (СОИ), ориентированную на защиту США от нападения советских стратегических ракет. Специалисты всех стран ломали голову, чтобы определить, что в этой програм­ме было обеспечено научными разработками, а что пропаган­дистски использовалось для запугивания и психологического подавления противника. Реальность или блеф? Споры продол­жаются и до сих пор.

США решительно повели дело к развертыванию в Европе ракет среднего радиуса действия и крылатых ракет в качестве ответа на развертывание советских комплексов «СС-20». В об­щем, американцы повели политику, которая в Китае получила название «острие против острия». Для такой политики у них нашелся лидер, а в Европе таким лидером стала Маргарет Тэт­чер — «железная леди». На все последующее десятилетие эти два политических деятеля наложили свой неизгладимый отпе­чаток агрессивности, твердости, последовательности.

В Китае к этому времени тоже произошли перемены в руководстве, которые были многообещающими. 9 сентября 1976 года скончался «великий кормчий» Мао Цзэдун, и ящик Пандоры раскрылся сам собой. Через 20 дней после кончины китайского супервождя были арестованы сразу четыре чле­на Политбюро, и среди них жена покойного Цзянь Цин. К их именам были привешены ярлыки типа «свора», «собачье дерь­мо» и т. п.

Мы уже давно привыкли не обращать внимания на рито­рику и, трезво поразмыслив над существом событий, пришли к выводу, что наступает пора прагматизма и здравомыслия в Китае — на благо народу и стране, но на горе соседям. Вспом­нилось, сколько раз мы в начале 70-х годов анализировали об­становку в Китае и неизменно приходили к выводу, что для на­шей страны, для СССР, — это парадоксально! — было выгодно пребывание у власти стареющего и телом, и умом Мао Цзэду­на. При нем великий Китай оказался связанным по рукам и ногам, фракционная борьба в руководстве, выражавшаяся в диких формах «культурной революции», поглощала все силы и энергию правящей элиты. Репрессии, обрушившиеся на ин­теллигенцию, студенчество, массовая отправка их в деревню «на перевоспитание» тормозили развитие экономики, нара­щивание научно-технического потенциала и, стало быть, воен­но-стратегических возможностей. Получалось, что чем дольше стоит у власти такой человек, тем спокойнее и надежнее могут чувствовать себя соседи. Китай был обречен на длительное са­мопожирание. И вот теперь закатилось «красное солнышко», и китайцы начали нащупывать ту самую дорогу, которая вела из тупика «великих скачков», «коммун» и т. п.

Мы им завидовали и стали изучать их непростой путь к выздоровлению без предания своего прошлого анафеме…