Лицом к лицу со спецслужбами США

После возвращения из Афганистана я несколько дней приходил в себя на служебной даче, где в то время жил: то­гда у меня вообще не было квартиры. Здесь же я с наслажде­нием вечерами занимался крестьянским трудом, выращивая собственными руками все овощи и ягоды, которых хватало на целый год. «Удивительно могучей, — продолжал я свои запи­си, — притягательной силой обладает земля. На участке ка­зенной дачи я уже третью весну горбачусь, как нанятый бат­рак. Даже независимо от моей воли процесс посева, ухода за огородом и сбора урожая захватывает до глубины души. С ка­ким-то наслаждением кормлю землю — распаханную лопатой сотку глинозема — удобрениями, чешу ее спину мотыгой и граблями, радуюсь ее нежным зеленым росткам-деткам. Я по-пучаю несказанное облегчение от одной возможности погла­дить землю. От нее исходит сила, доброта и бесконечная щед­рость. Человек без земли — сирота без матери, в его воспита­нии останется не восполнимая ничем пустота, никогда ему не /знать, что такое точка опоры — вечная и непоколебимая».

Служебные дачки, на одной из которых я провел почти десять лет своей жизни, были расположены рядом с рабочи­ми зданиями разведки. За пять минут можно было попасть из постели за стол рабочего кабинета. Между домиками и служ­бой имелась закрытая телефонная связь, так что человек нахо­дился как бы на работе все 24 часа в сутки. Стараниями Крюч­кова комплекс зданий ПГУ был оснащен всеми видами жиз­необеспечения, не хватало, как мы иной раз шутили, только часовенки да служебного кладбища. Сам начальник разведки гакже безвыездно жил в этом крошечном поселке из двух де­сятков строений и скудные часы отдыха проводил, как многие, з уходе за посевами. Даже охранники-прапорщики с удивле­нием говорили: «Зачем же надо добиваться высокого положе­ния, чтобы вернуться к тому, с чего начинают: собирать коло­радских жуков с картофельных посадок, разносить подкорм­ку по грядам, рыхлить землю?» Такова жизнь.

Все первородное становится со временем роскошью. Простая крестьянская пища превращается в модные аристо­кратические блюда; прялки, серпы, иконы, цепы становятся любимым украшением интерьеров самых изысканных богем­ных домов. Нас тянет к «ретро», к старому укладу жизни от не­осознанной тоски по утерянному нормальному человеческо­му ритму бытия.

Как только приходилось возвращаться в рабочий каби­нет, проблемы липкими вампирами набрасывались на тебя и норовили превратить жизнь в тягостный кошмар. 26 сентября 1983 года я довольно неожиданно для себя получил новое на­значение: стал заместителем начальника разведки. Мне было поручено руководить оперативной работой в Западном полу­шарии. После 11-летнего сидения в кресле начальника инфор­мационно-аналитического управления такое назначение вы­глядит, прямо скажем, нестандартным. Я во многом успел ото­рваться от технологии чисто оперативной работы, мое время и заботы были постоянно ориентированы на оценочную и аналитическую деятельность. Мне казалось, что я овладел в достаточной мере своей профессией и еще раз круто менять курс жизни в 55 лет рискованно. Но сработал уже упоминавший­ся принцип: «Ничего не просить, ни от чего не отказываться». Я знал, что меня ждут очень большие трудности, связанные с работой по Соединенным Штатам Америки, но опять-таки ус­покаивал себя, приговаривая: «Если не я, то кто? Если не сей­час, то когда?» Мое отношение к США было известно. Глубо­кое уважение к их техническим и организационным достиже­ниям, к их богатству не мешало мне видеть в них противника не только нашего социального строя, но и великого Россий­ского государства.

Примиряло с новым уровнем ответственности твердое знание того, что на американском участке, на направлении «главного противника» работали самые хорошие кадры. Во зсяком случае, еще на стадии предварительного отбора слу-иателей в разведывательный институт, носивший имя покой­ного Андропова, наиболее толковым предлагали изучать анг-1ийский язык и США. Потом, когда слушатели уже заканчивали <урс подготовки, руководители разведки могли еще раз «пе­релопатить» весь контингент и снова отобрать для работы по США тех выпускников, которые показали наибольшие успе-<и за годы учебы. Непосредственно работу по США вел пер-зый отдел Первого главного управления. Одной нумерацией /же подчеркивалось значение этого подразделения. На рабо-гу туда зачислялись элитные кадры. Если работник первого от­дела по каким-то причинам проштрафился или не состоялся <ак разведчик, то его без хлопот удавалось устроить на рабо-гу в другие оперативные отделы, а вот обратное движение по гаким же причинам исключалось напрочь. Для прохождения службы в американском отделе приглашались время от вре­мени наиболее толковые, хорошо зарекомендовавшие себя з других регионах разведчики. В армии такое подразделение непременно носило бы звание гвардейского.

Во главе отдела стоял опытный американист генерал-май-эр Дмитрий Иванович Якушкин, потомок древнего дворянского сюда, представители которого числились среди активных деяте­ли декабристского движения. Он много лет работал в США, хо-эошо знал эту страну, связанных с ней специалистов в СССР. Эдним словом, это был профессионал, работать с которым Зыло интересно и приятно.

Первым делом мы — Якушкин и я — решили провести своего рода инвентаризацию всего нашего оперативного хо­зяйства, навести в нем чистоту и порядок. Надлежало критиче­ски посмотреть на наши собственные кадры, оценить уровень этдачи каждого сотрудника. Мы оба были достаточно хорошо осведомлены о попытках противника завербовать наших ра­ботников, склонить их к измене Родине, внедрить в сеть наших агентов свои «подставы». К этому времени американцы вели контрразведывательную работу против советских граждан и учреждений широким фронтом, не жалея ни сил, ни средств. Они выявляли уязвимые места в мировоззрении людей, в их личных качествах, трудные семейные ситуации — все, что мог­ло оказаться полезным для вербовки.

Для этой работы они задействовали большие технические возможности. Например, в Нью-Йорке в долгие годы работы в представительстве при ООН Якова Малика мы решили по­строить свое собственное жилое здание, чтобы советским ко­мандированным жить было и удобнее, и дешевле. Малик дол­го искал подрядчика, пока наконец не нашел некоего Н. И. Рез­ника, калифорнийского еврея, по упрощенной, удешевленной схеме выстроившего дом, на качество которого мне жалова­лись все жильцы в течение всех последующих лет. Но я заго­ворил об этом доме потому, что в нем американские «строите­ли» установили громадное количество подслушивающей аппа­ратуры. Почитай, в каждой квартире был установлен «жучок», с помощью которого американцы денно и нощно прослуши­вали и записывали на пленки все семейные разговоры, каки­ми бы они ни были. Дом охранялся после его заселения наши­ми дежурными, поэтому ясно, что «жучки» были установлены в ходе строительства и, наверное, не без ведома и участия ге­нерального подрядчика.

Приходилось априори исходить из того, что все квартиры, которые советские сотрудники снимали в городе, тоже были оборудованы подслушивающей аппаратурой. В десятках ав­томашин в разное время приезжавшие из Москвы специали­сты обнаруживали радиодатчики, способные фиксировать ме­стоположение транспорта в любой момент, или миниатюрные радиопередающие устройства, обеспечивавшие противнику возможность слушать разговоры в салоне. Уберечься от этой «начинки» было практически невозможно, потому что все авто­машины хранились в гаражах, доступных для спецслужб США, или ремонтировались в мастерских, подконтрольных тем же

ФБР или ЦРУ. Обнаруженную технику мы либо пачками изы­мали и направляли в центр для изучения, либо оставляли на месте, делая вид, что мы ее не нашли, но разговоры, которые вели в таких автомашинах, были специально разработаны, что­бы противник получил выгодную нам дезинформацию.

Подслушивающую технику, которая изымалась в служеб­ных помещениях наших представительств, неоднократно предъявляли представителям американской и аккредитован­ной в США иностранной прессы. Скандал выходил звучный, но очень непродолжительный. В демократических Соединенных Штатах никакое средство массовой информации не хочет ссо­риться со своими спецслужбами и подносит палец к губам по первому же сигналу с их стороны. Так и получается, что де­монстрация свободы печати уютно сожительствует с трусли­во поджатым хвостом в длинные промежутки между коротким тявканьем. Но уж когда на зуб той же прессы попадали темы, связанные с русскими подслушивающими устройствами, то тут вороний галдеж продолжался бесконечно долгими годами, хотя ничего материального, в виде изъятых приспособлений, аме­риканцы предъявить не могли. Так, например, было с новым зданием американского посольства в Москве.

Нет спору, в войне разведок и контрразведок не руководствуются особо деликатными правилами, но справед­ливости ради надо сказать, что американские спецслужбы были заражены настоящей паранойей подслушивания всего и вся, и тут нам тягаться с ними невозможно просто потому, что у них больше денег.

Подслушивание, вернее, его результаты не являются са­моцелью. Они дают серьезный материал для оценки личности, ее жизненных установок, психологических особенностей. Под­слушивать имеет смысл только тогда, когда планируется пере­ход к вербовке интересующего спецслужбу человека. Путем подслушивания контрразведка пыталась выявить разведчиков из среды советских сотрудников. Во многих семьях внутрен­няя дисциплина и элементарная собранность были не на вы­соте, а во время праздничных застолий бдительность вообще покидала компанию. На каждого советского сотрудника заво­дилось свое досье, где накапливалась вся собранная на него информация. Когда эти данные подходили к так называемому критическому уровню, то есть давали основание для опреде­ленного вывода, что такой человек способен пойти на сотруд­ничество с американскими спецслужбами, тогда на сцене появ­лялся вербовщик со своим предложением об измене Родине. Ко­нечно, такие резкие слова никогда не употреблялись. Говорили обычно комплименты, использовались психологические по­глаживания, а потом разговор переходил к просьбе или об ока­зании несложных услуг, или о взаимовыгодной сделке. Но обя­зательно просьба формулировалась так, чтобы «у птички ко­готок увяз». А дальше все было делом техники.

Хотя резидентуры КГБ и отвечали за безопасность совет­ских граждан и совзагранучреждений, но, честно говоря, дос­таточных сил и возможностей для организации надежной за­щиты их от проникновения спецслужб на территории США у нас не было. В период идеологического охлаждения общества, когда жизненные установки чиновничества явно сместились в пользу чисто материальных факторов, уязвимость советских людей стала очень высокой. Начали учащаться предательст­ва. В их основе в подавляющем большинстве лежали не моти­вы идеологического характера, а самые заземленные причи­ны, которые в просторечье зовутся шкурными. Желание во что бы то ни стало продлить командировку, чтобы получать валютную зарплату, жить красиво, делало из людей трусов и потом даже подонков. Стоило вербовщикам намекнуть на то, что они предадут гласности какие-то компрометирующие ма­териалы, как воля попавшего на крючок чиновника надламы­валась. А сколько соблазнов окружало в обществе потреб­ления хилого духом соотечественника! То в компании, «под газом», подставят разбитную молодицу (в Америке во всем свобода!), а потом сочинят невероятную историю, от которой волосы встанут дыбом, вроде того, что-де молодица-то, оказы­вается, связана с террористами или торговцами наркотиками.

Обомлеет российский простачок и готов на все, лишь бы за­мять дело и продолжать жить, как до этого страшного вроде бы сна. Бывало, что кто-то из забывших стыд соотечественни­ков пытался вынести из магазина неоплаченную вещь. Его лег­ко разоблачали и, помучив изрядно, предлагали забыть кон­фликт за «маленькую услугу».

Если ты был под хмельком и совершил автомобильную аварию (возможно, не случайную, а подстроенную), тебе могли предложить опять пойти на мировую все за ту же «крохотную услугу». Во всех случаях они эксплуатировали страх нашего со­трудника перед возможным откомандированием домой.

Всем известным мне случаям предательств всегда сопут­ствовал фактор угрозы высылки из США и конца профессио­нальной карьеры. Для подкрепления своих вербовочных ар­гументов американцы часто использовали деньги.

У меня нет никакого снисхождения к предателям. Во все времена и у всех народов они считались общественными от­бросами и подонками. Потеря чести и собственного достоин­ства — свидетельство распада личности.

К стыду приходится признать, что таких случаев бывало много. Только в разведке я знал более полудюжины преда­тельств.

Так и вырисовалась первая задача: уберечь кадровый состав резидентур в США от проникновения в него агенту­ры противника путем вербовки кого-нибудь из разведчиков, спасти агентурную сеть и доверительные связи, составлявшие нашу главную ценность.

Посоветовались с Д. И. Якушкиным и решили пригласить на должность заместителя начальника первого отдела кого-либо из опытных работников управления внешней контрраз­ведки, тех самых, кто обобщал и анализировал факты, связан­ные с вербовочной работой ЦРУ против советских граждан по всему миру. Такой работник нам был нужен, чтобы всесторон­не просчитать и сделать менее уязвимыми наши оперативные действия. Выбор пал на Виталия Юрченко, который в ту пору был начальником одного из ведущих отделов в управлении внешней контрразведки. Откуда мы могли знать, что этот че­ловек доставит нам массу неприятностей и уйдет впоследст­вии в тень, так и не ответив на десятки вопросов? Но это бу­дет потом, а пока мы знали, что Юрченко — в прошлом боевой офицер-подводник, затем сотрудник военной контрразведки, перешедший в Первое главное управление. Все аттестации у него были безупречными. Считалось, что вообще сотрудники управления внешней контрразведки, которым по должности вменялось в обязанность следить за нашей верноподданно­стью, стояли на порядок выше всех остальных в смысле пре­данности делу партии и народа. Лишь тихий голос, некоторая вялость движений, молчаливость и размытая мимика лица вы­давали натуру скрытную и настороженную. Но ведь таким и положено быть контрразведчикам!

Каким-то шестым чувством, приходящим с опытом, мы ре­шили не вводить его в дела, связанные с Соединенными Шта­тами, поручили ему курировать кое-что из «хозяйства» по Ка­наде и некоторые внутриотдельские вопросы, не связанные с агентурой и доверительными контактами. А для того чтобы окончательно убедиться в компетентности В. Юрченко, реши­ли проконтролировать его на операциях, которые велись в различных местах Европы. Предложили ему поехать в коман­дировку за границу провести на месте встречу с одним чело­веком, которого мы подозревали в том, что он является «под­ставой» ЦРУ, а потом вместе провести анализ всего дела.

Первая же такая операция окончилась в Италии драмати­чески. 1 августа 1985 года В. Юрченко исчез в Риме, после того как провел запланированные встречи, доложил телеграфом в центр, что все завершилось благополучно и он готовится к вы­лету домой. Тертые калачи в разведке знают, что люди просто так не исчезают. Два-три дня итальянская полиция искала Юр­ченко во всех закоулках Рима, после чего доложила, что нет никаких следов возможных действий преступного мира. Со­ветским гражданам, случайно встретившимся ему при послед­нем выходе из виллы советского посольства, он сказал — од­ному, что идет по магазинам купить подарки в Москву, а дру­гому бросил, что направляется в Ватиканский музей. В обоих случаях он отказался от автомашины и компании. Это было дурным признаком.

Когда я докладывал Крючкову об обстоятельствах исчез­новения Юрченко, мне не пришло в голову искать какие-то оп­равдательные варианты. Я твердо заявил, что, по-моему, речь идет о предательстве и из этого следует исходить при плани­ровании экстренных мер по локализации провала. Вся ответ­ственность за направление Юрченко в командировку лежала, разумеется, на мне, и я ломал голову, как же могло случить­ся такое со «сверхпроверенным, супернадежным» работником. Как человека я его еще не успел узнать достаточно глубоко, он проработал в отделе всего несколько месяцев, даже традици­онные характеристики для поездки за рубеж составлялись по месту прежней работы, то есть в управлении внешней контр­разведки. Формально вроде бы и ответ мне держать пришлось бы в большой компании, но радости это не доставляло. Где же была допущена ошибка? Юрченко не был падок на деньги, не уважал «зеленого змия» из-за болезни желудка, его не му­чило честолюбие. За несколько дней до отъезда в фатальную командировку он снял со своего скромного сберегательного счета большую часть денег, чтобы расплатиться за строитель­ные работы на своем садово-огородном участке. Зубной врач, которая лечила нас обоих, сказала, что Юрченко не был храб­рого десятка и каждый раз дрожал при виде бормашины.

Версии возникали и роились сами собой. Первое предпо­ложение: он был давнишним агентом ЦРУ, завербованным в конце 70-х годов, когда работал офицером безопасности в со­ветском посольстве в Вашингтоне. Основаниями для этого мог­ли послужить следующие два факта. Первый: Юрченко дейст­вительно передал в ФБР переброшенную через посольский за­бор пачку секретных документов, на основании которых был арестован и осужден один из бывших сотрудников спецслужб США, намеревавшийся вроде бы вступить с нами в секретное сотрудничество. Второй: когда В. Юрченко, закончив команди­ровку, в 1980 году возвращался в Москву, то провожать его прие­хал представитель ФБР с букетом цветов. Мало до смешного! Версия отбрасывалась.

Версия вторая: он «переродился» за время работы в цен­тральном аппарате в Москве и, переходя на работу в амери­канский отдел, искал только случая, чтобы выехать за грани­цу и перекинуться на сторону противника. Пришлось отбро­сить и эту версию, потому что при смене участков работы он не мог предполагать, что поедет за рубеж. Эта инициатива це­ликом и полностью шла сверху. Кроме того, не было обнару­жено никаких следов какой-либо предварительной подготов­ки Юрченко к дезертирству.

Оставались варианты, связанные с сугубо личными моти­вами вроде здоровья, женщин и т. д. Было хорошо известно, что американцы использовали повышенную мнительность не­которых советских граждан по поводу состояния своего здо­ровья и тянулись к душе такого человека через обещания оказать квалифицированную медицинскую помощь. Конеч­но, пришлось и проработать классическую французскую ре­комендацию «шерше ля фам». Следы этого фатального фак­тора в жизни многих мужчин были обнаружены и здесь, но его подлинную роль мы оценить не смогли. По-моему, нико­му не дано «научно обоснованно» разобраться в сложнейших отношениях, складывающихся между мужчиной и женщиной, и сколь-нибудь объективно судить о них. Мировая литерату­ра и искусство дали нам бесчисленное количество примеров непредсказуемости этих отношений. Фрейд только приоткрыл дверь в эту тайную комнату человеческой психики.

Мы ломали головы до самого того дня, когда вдруг по­лучили шифротелеграмму о том, что В. Юрченко звонил в Ва­шингтоне по телефону в наше посольство и обещал быть через пару часов там собственной персоной. Можно себе предста­вить нетерпение работников центра: впервые в истории пре­дательств человек возвращался с «того света». Как только он переступил порог посольства и начал свои рассказы о приме­нении в отношении него спецпрепаратов, в Вашингтон было дано указание взять у него кровь и мочу на анализ, провести первичный медосмотр, сохранить имевшиеся у него в кармане таблетки, которыми его пичкали в течение трех месяцев в «за­стенках» ЦРУ и ФБР. Потом последовали широко освещавшиеся прессой интервью Юрченко представителям иностранной печа­ти в Вашингтоне и по приезде в СССР в Москве. Повторялась одна и та же версия якобы насильственного похищения его на территории Ватикана, тайного вывоза в США, насильственно­го содержания на одной из секретных вилл, кормления пси­хотропными средствами с целью вытягивания информации, а затем следовали побег от сопровождавшего охранника и че­стный приезд в Москву.

Американцы были в шоке от решения Юрченко вернуться в СССР. В своих публикациях, а в этом их «щедрость» превзош­ла наши ожидания, они рассказали обо всех выданных Вита­лием секретах, смаковали его визиты в Ленгли к самому шефу ЦРУ Уильяму Кейси. Им очень хотелось скомпрометировать в наших глазах Юрченко, подтолкнуть нас на жесткие судебные меры в отношении него, чтобы тем самым ослабить возмож­ную притягательную силу примера Юрченко для других пере­бежчиков, не очень уютно чувствовавших себя под сенью аме­риканского гостеприимства. По установившейся шаблонной привычке американцы резко, на несколько порядков, преуве­личивали значение полученной от Юрченко информации. Ро­нальд Кесслер, считающийся информированным летописцем истории разведок, пишет, что «его (В. Юрченко. — НЛ) инфор­мация была бесценной», что он раскрыл в общей сложности 12 агентов, что Первое главное управление сотрясла якобы се­рия скандальных провалов, разоблачений, побегов и пр. Ос­тавим все это на совести Кесслера. Он даже не обратил вни­мания на аргументы своих же американских экспертов, утвер­ждавших, что люди, выданные Юрченко, уже не представляли для КГБ никакой оперативной ценности и давно не имели ни­какого контакта ни с кем. Эти эксперты отстаивали версию о сознательном внедрении Юрченко в ЦРУ, о его преднамеренной подосланности. Остается только повторить, что никакими дан­ными о действующей агентурной сети советской разведки на территории США Юрченко не располагал.

Советское руководство поступило правильно, использо­вав на полную катушку политические преимущества, которые давало возвращение Юрченко из плена ЦРУ. Если американцы нарочито выпячивали полученные ими кое-какие оперативные дивиденды, то руководство в Москве побило их карты очевид­ными политическими козырями.

Что же касается тайных, то есть подлинных, причин побе­га и возвращения Виталия Юрченко, то они останутся навсе­гда в самых дальних темных углах его души. Побудительные мотивы его действий лежали вне политики, глубокие личные травмы толкнули его сначала в США, а потом вытолкнули об­ратно в СССР. Разобраться в них не смогли ни спецслужбы США, ни мы. Правда, мы после его возвращения и не были особен­но в этом заинтересованы. Обозреватель газеты «Труд» Влади­мир Снегирев провел собственное расследование этого дела и результаты его изложил в трех больших статьях 13,15 и 18 августа 1992 года. Думаю, что он достаточно близко подошел к пониманию этого дела, хотя в «око циклопа» заглянуть ока­залось не под силу и ему.

Возвращение Юрченко избавило меня от неминуемого наказания по служебной линии, ведь в разведке срабатывало правило «начальник несет личную ответственность за дейст­вия своих подчиненных». Я много общался с В. Юрченко, читал все материалы, написанные им или наговоренные на пленку, принимал участие в его дальнейшей судьбе, но, честно ска­жу, не продвинулся ни на пядь в понимании этой личности. Бог ему судья!

Были у нас и другие оперативные ситуации, при которых советская разведка входила в прямое противоборство с аме­риканской контрразведкой. Обычная разведка и контрразвед­ка знают о существовании друг друга, видят своих представи­телей на некотором расстоянии, но в прямой контакт не всту­пают. Они внимательно наблюдают друг за другом. Если же образуется зона переплетения интересов той и другой про­тивоборствующих сторон, то разведку ждет беда, ее дейст­вия попадают «под колпак». В середине 80-х годов у нас в Ва­шингтоне создалась такая ситуация, когда один из разведчи­ков оказался в поле зрения контрразведки, а потом был втянут в ее жернова. Я не называю его имени из чувства сострадания к его родным и близким, потому что впоследствии суд вынес ему приговор о высшей мере наказания.

Сотрудник этот давно вызывал нерасположение к себе тем, что происходил из семьи крупного партийного работни­ка, к тому же и женат на дочери высокопоставленного чинов­ника партаппарата. Выходец из провинции, он быстро пере­брался в Москву, получил разведывательное образование и теперь работал в Вашингтоне. Наше отношение к нему имело четкую основу. Мы не любили, когда «волосатая рука» покро­вителей начинала вмешиваться в наши внутренние дела. А тут так и произошло. Отдел ежегодно получал определенное ко­личество квартир для улучшения жилищных условий сотруд­ников. Жилья получали немного, поэтому старались по цепоч­ке улучшить положение нескольких семей. Скажем, имеющую­ся трехкомнатную квартиру предоставляли такому работнику, разросшейся семье которого было тесно в двухкомнатной. Его освободившуюся двухкомнатную передавали тем, кто до этого жил в однокомнатной, а однокомнатную давали совсем «без­лошадным». И все были довольны, потому что процедура по­вторялась довольно часто и у многих сохранялись шансы на решение со временем проблемы жилья.

Как только работник, о котором идет речь, поступил в от­дел, так сразу же басовитые звонки начальственных аппаратов стали требовать, чтобы ему вне очереди была предоставлена трехкомнатная квартира. Прямому давлению пришлось усту­пить, однако отношение к новобранцу стало прохладным. В на­шей среде «блатных» не любили, к счастью, их было немного.

Находясь в первой командировке в США, наш «герой» ни­чем себя не проявил, кое-как «тянул» годы и вдруг… когда его пребывание в США заметно перевалило за экватор, у него поя­вилась заманчивая оперативная «связь». Отношения с этой «связью» развивались быстро, энергично, и вскоре она стала давать секретные материалы научно-технического характера за материальное вознаграждение. Центр внимательно следил за развитием этого оперативного контакта: с самого начала в нем появился какой-то настораживающий привкус. Было не­понятно, как в целом вялому и малоактивному работнику уда­лось проявить цепкость и на исходе командировки приобре­сти перспективную «связь». Почему эта «связь» была из мира науки и техники, в то время как наш сотрудник работал под прикрытием дипломата и естественной средой его обитания были общественно-политические структуры? Чем объяснить столь быстрый и практически безболезненный переход к фазе секретного сотрудничества, чреватый немалыми опасностями для нашего помощника? Почему эта «связь» была достаточ­но холодна и даже безразлична к размеру вознаграждения, соглашаясь на все наши варианты? Вопросов возникало мно­го, ставить их — наша повседневная работа. Наша же обязан­ность — и отвечать на эти вопросы. Это и называется «опера­тивной кухней».

Работник успел побывать в отпуске, мы вместе с Д. Якуш-киным тщательно обсудили с ним все вопросы. Однако во вре­мя самой беседы возникли новые. Сотрудник не сумел разве­ять наши опасения. Мы дали ему указание все новые встречи записывать на портативный магнитофон, который легко мас­кировался в одежде. Пленки с записями мы получали по поч­те и расшифровывали в Москве. Вскоре мы пришли к заключе­нию, что «связь» нашего работника является в лучшем случае «подставой», а в худшем… Было решено командировку прекра­тить, сотрудника вернуть домой. На нас совершенно не подей­ствовали заклинания, записанные на пленку во время послед­него разговора «связи», что она, дескать, не желает и не будет работать больше ни с кем, кроме нашего «героя». Даже магни­тофонную брань в адрес «тупоголового центра» мы выслуша­ли с улыбкой. Наши подозрения переросли в убежденность. Но как сделать, чтобы не толкнуть противника на провока­цию в последний момент? Мы разработали легенду, в соот-

»етствии с которой наш сотрудник отзывался для назначения на более крупный и важный пост, который будет позволять »му периодически, два-три раза в год, бывать в Соединенных итатах и встречаться со своим агентом. О том, что это только югенда, знали мы вдвоем с Якушкиным. Противник и работ­ник поверили в нее.

По приезде в Москву сотрудник был отчислен из отдела 1 направлен в подразделение, где он не имел доступа к важ­ной оперативной информации. Прошло всего несколько ме-:яцев, и пришлось арестовать этого человека в связи с по­тупившими по другим каналам разведки неопровержимыми документальными данными о его сотрудничестве с американ-:кими спецслужбами.

Уже во время следствия он рассказал, что из корыстных по­буждений поддался на уговоры владельца магазина радиотех­нической аппаратуры и оплатил приобретенные товары водкой, юторую беспошлинно покупал как дипломат. Так «увяз коготок», вместо того чтобы послать куда подальше появившегося добро-юта из спецслужб, сотрудник испугался за свою карьеру. Вся дальнейшая история с появившейся оперативной «связью», с юредачей документов о секретных разработках научно-техни-1еского характера и т. д. была уже «игрой» спецслужб, к счастью, >азгаданной и правильно прочитанной у нас в центре.

Я не пошел на суд, стыдно и горько наблюдать такую кар-ину. В своем последнем слове он просил не говорить детям фавду о нем. Дай Бог, чтобы они этого и впрямь никогда не ‘знали!..

Глубокое недоумение и сожаление вызывают потуги не­которых газетчиков «героизировать» предателей, окружить их фальшивым ореолом борцов против вчерашнего социально-о строя. А те в свою очередь, обрадовавшись моральной под­держке, пишут в свое оправдание «мемуары», перелицовывая юлностью историю своего перерождения, приписывая себе «слуги, которых не было, пыжатся от старания казаться важ­ными. Отношение к предателям — это тоже показатель мо-)ального здоровья общества.

К сожалению, много сил и времени отнимала у нас обо­ронительная борьба против наседавших американских спец­служб. Рональд Рейган, как известно, полностью реабилити­ровал ЦРУ и ФБР, отпустив им те грехи, которые вскрывались в ходе сенатских слушаний в середине 70-х годов. Он восста­новил их численность, расширил права, придал им мощный наступательный импульс. Он не один раз бывал в ЦРУ, встре­чался с руководителями ведомства. Наше положение в этом отношении было совсем иным. Руководители КПСС и государ­ства относились к разведке отчужденно, как бы стесняясь са­мой необходимости иметь этот инструмент в системе государ­ства, они все время вели себя так, как будто боялись испачкать свою накрахмаленную репутацию о наши «нечистоплотные» руки. Мы были чем-то вроде внебрачного ребенка у папаш со Старой площади. За всю свою долгую жизнь я видел в зда­нии разведки только одного члена Политбюро — Д. Ф. Усти­нова, который приезжал туда со своим другом Андроповым, да и то в нерабочий день.

В каждодневной борьбе с таким сильным противником, как спецслужбы США, нам некогда было вспоминать обиды и горечь невнимания со стороны своих, надо было выполнять свой солдатский долг перед Родиной, и мы, как умели, держа­ли фронт. Вскоре нам удалось нащупать еще один эффектив­ный способ обнаружения «подстав» противника. Оказалось, что американцы настолько запугали своих граждан всесили­ем техники, могуществом и превосходством ее над человеком, что рядовой американец не в состоянии противостоять маши­не. Особенно пугает и обезоруживает американца перспектива встретиться один на один с детектором лжи.

Однажды в далекой стране «третьего мира» в поле зрения наших разведчиков начал часто попадать американский гра­жданин. Он старался всячески обратить на себя внимание, но первым на установление контакта не шел, памятуя, что в этом случае мы сразу же заподозрим его. Наконец его желание сбы­юсь, мы сами «клюнули» на него. И тут он сразу же стал завле-;ать нас своими возможностями в самом секретном ведомстве !ША. Конечно, он вызвал немалый интерес — кто же упустит ианс, который может представиться один раз на протяжении 1елой жизни оперативного работника! Сверхосторожность в >азведке не менее вредна, чем неоправданная лихость.

Работники резидентуры провели с ним ряд встреч в этой «близкой стране. В беседах американец демонстрировал го-овность идти далеко по пути сотрудничества, но несколько >аз высказывал мысль о желательности поддерживать кон-акт непосредственно на территории США. Эти слова прозву­чи первым предупредительным колокольчиком. Нормальные осторожные американцы всегда предпочитали работать ам, где контроль и надзор со стороны ФБР за своими гражданами и советскими людьми не такие плотные, как в США. Взве-ив все обстоятельства, решили доставить его в Москву, что­бы здесь с ним поговорили наши специалисты по его профес-ии. Мы рассчитывали, что всю работу будет вести один наш отрудник, изрядно подрасшифрованный во время прежних омандировок. Нам надо было накопить данные личностно-о характера, получить побольше закрепляющих материалов, обрать всю имеющуюся у него информацию и разработать, ели дело пойдет на лад, систему поддержания связи на бу-1ущее. Он на все согласился.

Несколько дней он находился в Москве на квартире, про-одя все время в составлении ответов на наши вопросы. Для iero разработали небольшую культурную программу. Все шло безмятежно. Но в один из дней, когда закончили анализ всех преданных им материалов, мы пришли к выводу, что он со->бщил действительно секретные данные, наносящие ущерб !ША, но… американцы могли знать, что мы уже располагаем тими сведениями из других источников. Он и в самом деле •ассказывал нам все, что мы уже знали, но, как детская меха-1ическая игрушка, останавливался всякий раз, когда подходил ; краю стола — к границе, за которой лежало пока неведомое 1ам. Мы и так и сяк пытались вывести его из своеобразного аколдованного круга, но он упорно ходил внутри негр. Мы сделали вид, что приняли за чистую монету все его «секрет­ные» откровения, и как-то вечером совершенно неожиданно для него привезли в помещение, где стоял полиграф с обслу­живающей бригадой. За минуту до появления в этой комнате ему было сказано, что надо попробовать потренироваться на полиграфе, чтобы повысить стойкость легенды, выработанной для сокрытия факта пребывания в СССР. Надо было видеть, что произошло с этим дотоле собранным, четким, аккуратным че­ловеком: он просто взвился от «негодования», стал кричать, упрекать, браниться, но деваться было некуда.

Показания полиграфа были однозначны, перед нами была квалифицированная «подсадная утка». Он все понял и сопро­тивлялся, мечтая только выбраться подобру-поздорову из рискованной операции, в которую его загнали руководите­ли ЦРУ. Советская разведка всегда придерживалась честных джентльменских правил игры. Унижать проигравшего партне­ра было не в ее правилах. «Подсадная утка» была доставлена на то же место, откуда она стартовала в неудавшуюся опера­тивную авантюру. Легкий толчок под зад коленом. Несколько месяцев со стороны США не было никакой реакции, а потом все-таки не выдержали: в газетах промелькнуло крошечное сообщение о том, что г-н X. явился с повинной в ФБР, расска­зал о своих похождениях и был отпущен с миром. Этим фиго­вым листком они пробовали прикрыть свою неудачу. Воспи­танные люди давно научились делать хорошую мину при пло­хой игре.

Было бы утомительно пересказывать новые и новые эпи­зоды, когда наша разведка входила в непосредственный кон­такт или, как мы говорили, «в клинч» со спецслужбами США. Мы упорно держались своего принципа — не проиграть ни одно­го раунда…

Я сознательно говорю о тех событиях нашей секретной войны, ход и результаты которых известны обеим сторонам, в них давно уже нет ничего секретного. А вот что касается тех эпизодов и той работы, которые противнику так и остались не­известными, то о них говорить, конечно, сейчас рано. Это дело нескорого будущего.

В1985 году мне довелось совершить довольно продолжи-ельную поездку по трем городам США — Нью-Йорку, Вашинг-ону, Сан-Франциско, где находились наши разведывательные •езидентуры. Основная задача, разумеется, сводилась к тому, тобы на месте с резидентами провести анализ состояния ра-оты, уточнить направления основных усилий. Надо было по-накомиться с самими разведчиками, находившимися на пе­редней линии, почувствовать их психологическое состояние, оддержать, ободрить. Ни у кого в центре не было сомнений, то противнику известно все о моем реальном служебном по-ожении и об общем содержании миссии. Можно было ожи-ать неприятностей или подвохов с его стороны. Некоторым из юих коллег американцы просто отказали во въездных визах, в ругих случаях начали шумную газетную кампанию «разобла-ительного» характера. Когда я бывал у них раньше в качест-е начальника информационно-аналитического управления, ни применяли грубый морально-психологический прессинг, i хорошей гостинице, где приходилось жить, в моем номере епременно оставляли нарочитые следы своего визита. Если тояла бутылка виски, то во время моего отсутствия ее откры-али, опустошали на четверть или на треть, ополовинивали радиционную вазу с фруктами, небрежно разбрасывая объ-дки и кожуру: знай, дескать, что мы вездесущи.

В этот раз все было тихо и пристойно на удивление. «Если е пристают— значит, уважают», — удовлетворенно отметил . На корректное отношение мы всегда отвечали корректно-тью. Когда в Сан-Франциско за мной было выставлено до не-епости неуклюжее, плотное наружное наблюдение, я никогда е позволял себе использовать их оплошности и оторваться т «хвоста». Бывало так, что на скоростной дороге, не желая остоянно находиться в зоне моего наблюдения через зерка-о заднего вида, машины наружного наблюдения уходили впе­ред и проскакивали съезд на боковые пути, куда мы направля­йся Съехав с магистрали, мы терпеливо дожидались, когда наши «пастухи» найдут нас и восстановят свой душевный по­кой. Одним словом, отношения складывались, «как в лучших домах Лондона и Жмеринки».

В ходе поездки я хотел проверить, в какой степени обос­нованным было мое внутренне отрицательное отношение к американскому образу жизни, к типу американской цивили­зации. Пришлось вести диалог с самим собой, временами он переходил в острый спор, но в итоге уже к концу моего по­следнего пребывания в США я пришел к убеждению, что не кривил душой под влиянием советской пропаганды, коммуни­стической клишированной идеологии, когда критически, даже неприязненно воспринимал модель общества, сложившего­ся в США.

Соединенные Штаты не могут быть образцом для разви­тия мировой цивилизации хотя бы потому, что это самое эгои­стичное, расточительное общество. Оно потребляет больше всех энергоносителей в расчете на душу населения, оно про­изводит больше всех промышленной грязи и бытового мусо­ра. Если бы все страны достигли когда-нибудь уровня потреб­ления, существующего в теперешних США, то весь мир был бы разорен в течение одного-двух лет. У него не хватило бы для этого никаких ресурсов. В Древнем Риме вельможи на пи­рах, объевшись, засовывали в рот страусиные перья, вызыва­ли рвоту, после чего вновь принимались за еду. Нечто подоб­ное происходит в обществе потребления, созданном в США. Прекрасно организованное производство товаров и услуг дес­потически требует от человека постоянного наращивания по­требления вещей и удобств. На исходе ресурсы пресной воды, редеет над человечеством защитный озоновый слой, люди за­дыхаются от выхлопов сверхмоторизованной цивилизации, а в странах, считающихся маяками человечества, по-прежне­му без оглядки бросаются в топки последние ресурсы земно­го шара. Этот путь временный с исторической точки зрения и элитарный, годный лишь для горстки стран.

В Библии выражение «кесарю — кесарево, а Богу— бо-гово» закрепляло принцип превосходства божественного над земным, духовного над материальным. В Соединенных Штатах се наоборот. Сколько бы вам ни приходилось ездить по стра-ам христианского мира, в подавляющем большинстве горо-рв кафедральный собор — Божий дом — является центром еловеческой общины. Соборы строились как самые высокие, амые красивые, самые импозантные здания. Чего стоят Вати-ан, собор Парижской Богоматери, храм Святого Павла в Лон-оне, соборы Кремля, новейшая церковь в суперсовременном разилиа и т. д. В США ни одна церковь не высится над горо-ом как символ духовности. Все культовые здания малы, не-азисты, задавлены стоящими рядом монументальными не-оскребами, занятыми страховыми компаниями, финансовы-1и корпорациями. Хотя большая часть американских церквей ыдержана в готическом стиле, чтобы хоть как-то подняться з каменных колодцев, это лишь подчеркивает их придавлен-ость. Они, как тощие картофельные ростки, тянутся к дале-им небесам, к Господу Богу, но так и застывают на полдоро-г. По крупному счету для Бога в США места нет. Церкви изнут-и пустынны, аскетичны. Ни одной лишней копейки, ни одной ишней минуты для Бога. Чахнет в деловой свистопляске не олько Божий дух, но дух всякий, прежде всего дух человеч-ости. Давно уже остроумные люди заметили, что надпись на олларовых банкнотах «В Бога мы веруем» должна бы быть точнена: «В этого Бога мы веруем».

Средний американец живет в постоянной неуверенности своем материальном благополучии, его терзает страх перед астущей преступностью, перед болезнью, перед возможно-тью атомной войны. Он чувствует тоску надвигающейся ста-ости, когда родные дети сдадут его в дом для престарелых будут платить доллары вместо сыновней теплоты и заботы, этой стране самое высокое потребление в мире различных ранквилизаторов. Горстями глотаются таблетки, чтобы уснуть, ной раз навсегда. Кстати, это самая распространенная форма амоубийств среди богемы, интеллигенции. Здесь множество ебят курят наркотики, колются ими. Именно отсюда пошла пидемия наркомании по цивилизованным странам. Борь-а с наркотрафиком и употреблением наркотиков объявле-а национальной целью Соединенных Штатов. Бездуховность общества, тотальная подчиненность фактору наживы делают лично меня невосприимчивым к американскому образу жиз­ни. Воистину, не хлебом единым жив человек.

Уезжая из Вашингтона, я сделал запись: «Не хочу больше никогда в Вашингтон, где все не по мне: и чужие успехи в ма­териальном производстве, и серая беспробудная бездухов­ность, и даже фаст-фуд (быстрая еда) — великолепная для од­ного раза, но отвратительная как ежедневный комбикорм на бройлерной ферме».

Американское общество живет в особом информацион­ном поле. Десятки каналов телевидения, сотни газет и жур­налов, бесчисленные радиостанции почти непрерывно выва­ливают на головы граждан груды информации. Даже в самые скучные, спокойные дни все равно не прекращается звон и гу-деж, но в это время мелкие события искусственно увеличива­ются в размерах и преподносятся по тому же первому разряду. Продукция средств массовой информации — это единствен­ный товар, который продается на Западе ниже своей себе­стоимости. В целом создается довольно любопытное ощуще­ние: вроде бы под ногами, под руками, под задницей, за шиво­ротом — везде шевелится, шуршит, попискивает информация обо всем, а большинство людей в то же время не знают ничего о сущности происходящего в стране и в мире, не видят при­чинной связи событий. Кругом информационная пена, в ко­торой захлебывается нормальный человек, теряющий способ­ность оценивать события, не говоря уж об их прогнозирова­нии. В открытом обществе человек начинает чувствовать себя беспомощным, почти как в Китае, где круг людей, принимаю­щих решение, крайне узок, а большинство народа пребыва­ет в информационном вакууме. И там и там нарушается прин­цип «необходимости и достаточности» информации, который так нужен нормальному человеку.

Постепенно меняется характер американского общества. Почитай, до самого начала Второй мировой войны миграция в

!ША носила здоровый характер. Из Европы туда ехали дейст-(ительно смелые, предприимчивые, энергичные, волевые люди, ©сковавшие по свободе деятельности, по земле. Эти «сливки» ‘крепили и деловой, и, чего греха таить, генный фонд США, делали их (наряду с другими известными причинами) бога-ой и могучей страной. А теперь, когда они стали сладким пи-югом, к ним потянулись совсем другие эмигранты, которые 1лкают просто сытой жизни. Как мухи на варенье, они летят >товсюду. Из них получаются хорошие потребители, но вовсе ie прежние работники. Особенно колоритна в этом отноше-1ии эмиграция, приехавшая из СССР. Брайтон-Бич стал име-юм нарицательным для характеристики таких мигрантов, ко-орые начинают серьезно тревожить американцев. «Нью-Йорк аймс» не раз обращалась к этой теме.

Хорошая страна США, удобная, умело организованная, но I какой-то мере искусственная, как язык «эсперанто», и такая ке синтетическая и чужая для коренного жителя Старого Све-а. 10 октября 1985 года я с облегчением занял кресло в са-юлете Аэрофлота и записал в своей дорожной книжке: «Если ючешь получить от Нью-Йорка эстетическое удовольствие, то <а него надо смотреть только ночью и только с борта родно-о самолета, улетающего домой. Роскошные бриллиантовые 1иадемы огней вокруг заливов постепенно теряют свою яр-юсть и становятся похожими на тлеющие угли покрывающе­еся пеплом костра. Их свет бледнеет, тает и затягивается, на­конец, туманом».