Обреченная революция

Хотя душу уже щемили самые мрачные предчувствия, я тем не менее продолжал делать свое профессиональное дело. Главным занятием для меня оставалось руководство инфор­мационно-аналитической работой, но время от времени я от­влекался от чисто кабинетных обязанностей и с большой охо­той «нырял» в «работу с людьми». Тем временем в Латинской Америке происходили события, которые при других услови­ях стали бы центром нашей политической и иной деятельно­сти. Шутка сказать, в 1979 году восстал целый центральноаме­риканский регион. В Никарагуа летом победила сандинистская революция и к власти пришли патриотические силы, придер­живавшиеся явно антиамериканских взглядов.

Да и как они могли быть иными, если ставленник США дик­татор Сомоса и его сыновья управляли страной как своим лич­ным поместьем в течение почти полувека, отправив за это вре­мя на тот свет десятки тысяч своих политических противников, в том числе и такого незапятнанного патриота, как генерал Ау-густо Сандино. В отчаянной попытке сохранить власть Сомоса бросил против восставшего народа авиацию, танки.

Под влиянием победы сандинистов началось широкое партизанское движение в соседнем Сальвадоре, а в Гватемале оно уже бушевало в течение почти 20 лет. Пожалуй, единствен­ным островком относительного спокойствия оставалась Коста-Рика, правительства которой исстари старались держаться по­дальше от беспокойных центральноамериканских соседей. Ей это удавалось в силу ряда преимуществ. Во-первых, ее населе­ние однородно и состоит почти из одних белых, что освобож­дает страну от возможности этнических конфликтов. Во-вто­рых, там давно укрепились основы буржуазно-демократиче­ского строя в результате широкого развития мелкой и средней земельной собственности. В-третьих, там не пользовались таким безраздельным влиянием американские фруктовые компании, которые в соседних странах грубо и неуклюже вмешивались во внутренние дела, усиливая нестабильность.

С тех пор как была опубликована моя работа по истории Центральной Америки, я считался специалистом по этому ре­гиону. Знакомство с Торрихосом укрепляло такое мнение, по­этому перст начальства неизменно останавливался на мне, ко­гда надо было в регионе Карибского моря искать и устанавли­вать политические и оперативные контакты.

Осенью 1979 года я отправился в Никарагуа, чтобы на мес­те оценить обстановку, создавшуюся в результате победы сан-динистов, внести предложения по политике Советского Сою­за в отношении этой страны и всей зоны, которая была очень чувствительной для США. Операция представлялась достаточ­но сложной. Я выехал в состоянии заметного внутреннего на­пряжения. Для получения необходимых виз пришлось остано­виться в Париже. Пара дней потерянного времени еще боль­ше вызывает раздражение. Это сказалось на моем восприятии красавца города, и вот что я записал в своей книжке:

«Париж такой же, вечный. Его красота, изобилие, слава начинают вызывать раздражение. Это не город-герой, а очень удачливая кокотка. Кто только не грешил с Парижем, кто не топтал свои принципы, чтобы добиться его расположения. Генрих IV сменил свою веру, чтобы эта красотка открыла ему свои чары.

Тучи поклонников спешат в Париж, чтобы потом пронести через всю свою жизнь восторженное обожание его. Для писа­телей и художников громкое восхищение Парижем стало обя­зательным во время экзамена на приобщение к интеллекту­альной и богемной элите.

Но сам-то Париж никогда не отличался верностью и пре­данностью людям и идеалам. Париж отвернулся и предал Жан­ну д’Арк, как потом предавал последовательно республиканцев всех мастей в годы Великой французской революции, предал коммунаров в 1871 году, предавал участников Сопротивления в 1940 —1944 годах. Никто не сыщет могил Робеспьера, Данто­на, Сен-Жюста, Марата, да и не вспоминает о них Париж. Нищие идеалисты противны ему по духу. Голая стена коммунаров на Пер-Лашез с завядшими цветами, принесенными советскими туристами, как скорбь по неблагодарности Парижа к тем, кто «штурмовал небо».

Париж не любит неудачников. Зато с какой собачьей вер­ностью, безотказностью служит этот город Наполеону. Здесь боготворится все, что связано с «корсиканским чудовищем», но во сто крат чтится его вторая — и последняя, имперская — часть жизни. Вот когда Бонапарт стал Наполеоном I, а его мар­шалы — герцогами, когда он стал всесилен, богат, тогда блуд­ливый Париж стал млеть перед ним и млеет до сих пор. Да, та­кого содержателя у Парижа больше не было, и теперь он, как старая гризетка, живет воспоминаниями о своем любовнике.

Город-маркитантка на вопрос «жизнь или кошелек?» обя­зательно ответит «кошелек!» и отдастся любому насильнику. Души у Парижа давно нет, хотя ее пытаются изобретать. Э. Золя убедительно показал нам только «чрево Парижа». Миллионы туристов мнут, тискают, щиплют тело Парижа, не впитывая сей­час почти ничего духовного. Поэтому-то «Фоли Бержер» и «Му-лен Руж» стали символами этого слащавого, сытого города.

Мне сродни города-мученики: Троя, Карфаген, Нумансия, Верден, Сталинград. 15 тыс. погибли за всю историю француз­ского Сопротивления и 900 тыс. отдали жизнь за Ленинград — разве это не крик души? Париж за идею не стоял и стоять не будет. Сытость и плотские радости для него превыше всего. Париж — кумир тех, кто любит не свободу, а распущенность.

На угрюмом, скучном кладбище поклонился могилам Моль­ера, Бальзака, А. Доде, Лафонтена. Париж, как и положено кокот­ке, хорош в молодости, но непривлекателен в старости».

Конечно, я был не прав в такой односторонней оценке Па­рижа, но меня просто злило ставшее почти обязательным его восхваление. Это что-то сродни принудительному культу лич­ности. Как спасительное заклинание от социального психоза я товторял библейское выражение «Не сотвори себе кумира» и ггарался на всех претендующих на эту роль смотреть с крити­ческой точки зрения. Досталось, как видите, даже Парижу.

Длительный перелет через Атлантический океан дал воз­можность успокоиться, выработать примерный план действий. 3 Манагуа я не спешил выходить из самолета: всегда стара­ешься выиграть пару-тройку лишних минут, чтобы зрительно хвоиться с новой обстановкой. В окошко видны были бойцы гандинистской армии, до боли напомнившие солдат кубин-:кой Повстанческой армии, одержавшей победу над Батистой г 1959 году, они в таких же мундирах оливкового цвета, мно-ие так же перепоясаны пулеметными лентами, у всех в руках /1ли за плечами оружие. Здесь, на аэродроме, они, по-моему, делают все сами. К окошечку паспортного контроля выстраи­вается длинная очередь. Одному инспектору работы явно хва-гит надолго. Юный сандинист, по-видимому, старший на кон-гроле, сам встает за свободную конторку и с широкой улыб-<ой приглашает: «Идите сюда!» Его исхудавшее лицо светится эадостью, на тонкой шее болтается большущий деревянный <рест, за пояс заткнут пистолет без кобуры. Он быстр, строг, но че может скрыть удовольствия от того, что его работа помо­гает людям побыстрее избавиться от томительного ожидания зо влажной духоте тропиков. У него нет ручки, он пишет од-4им полупустым стержнем, и я с удовольствием дарю ему свою. Взглядом ясных глаз он благодарит меня. Революции делают 1юдей красивыми, добрыми, душевно щедрыми. Они полны зеры в то, что теперь действительно все будет хорошо, что Зольше никогда не вернется кровавая несправедливость, что геперь народ, их народ, будет и независим, и счастлив. Вспо­минается попутно, что только революционный подъем духа эождает красивые, живущие десятилетиями и веками песни. Гак появились «Марсельеза», песни нашей революции и Гра-кданской войны, знаменитые мексиканские «Аделита», «Кука-эача», кубинский «Марш 26 июля». Контрреволюции, поворо-гы вспять песен не рождают.

Никарагуа — это моя сердечная боль. И вечная любовь. Нет, наверное, на этом свете страны более красивой и более несчастной. Нет народа более доброго и трудолюбивого и в то же время более истерзанного и забитого. На беду никарагуан­цев, Господь Бог поместил их родину в самом стратегически выгодном месте всего Американского континента, там, где бе­рега Атлантического и Тихого океанов близко сходятся друг с другом, а на узком перешейке расположились два глубоковод­ных озера — Никарагуа и Манагуа, соединенные к тому же ре­кой Сан-Хуан с Атлантикой. Не придумать более удобного меж­океанского пути. Но эти преимущества стали источником гро­мадных бедствий. Как только американцы в середине XIX века открыли в далекой Калифорнии золото, они стали искать удоб­ный путь туда: пробираться через прерии, Скалистые горы, без дорог, сквозь не принадлежавшие белым земельные вла­дения индейцев было опасно. Куда проще отплыть из Нового Орлеана, войти в реку Сан-Хуан, пересечь озеро Никарагуа, а там рукой подать до Тихого океана, где уже ждали другие ко­рабли, следующие прямо в Калифорнию. Так и потек через Ни­карагуанский перешеек муравьиный поток авантюристов, ис­кателей золота. Вскоре американцы построили железную до­рогу через перешеек, стали вести себя здесь как дома. Потом увидели, что земли в Никарагуа плодородные, климат жаркий, хлопок растет хорошо, рабочей силы много, и решили при­брать к рукам всю страну.

В июне 1855 года в Никарагуа высадился отряд американ­ских авантюристов-флибустьеров, которые прибыли из Сан-Франциско под предлогом помощи одной из споривших за власть партий в стране. За несколько месяцев главарь этой экспедиции Уильям Уокер практически установил контроль над всей страной, сверг законное правительство, организо­вал свое избрание на пост президента Никарагуа. Его не сму­тило то, что он не знал ни слова по-испански и присягу принес на английском языке. Уокер принял декрет о восстановлении рабства на территории Никарагуа и поставил задачей завое­вание всей Центральной Америки и присоединение ее к рабо­владельческой Конфедерации южных штатов. На несколько лет несчастная Никарагуа превратилась в поле сражения, на ко-гором скрестили оружие все армии центральноамериканских государств — с одной стороны и американские захватчики-авантюристы — с другой. В конце концов флибустьеры были эазгромлены, и лишь прямое вмешательство американского зоенно-морского флота спасло их руководителей от справед­ливого возмездия. Уокер уехал в США, откуда вновь предпри­нял попытку захватить Центральную Америку в 1860 году, но юпал в Гондурасе в плен и был расстрелян.

С 1903 года, когда США приобрели монопольное право на строительство Панамского канала, они стали ревниво сле­дить за тем, чтобы никто в мире не смог начать строительст­во более дешевого канала через Никарагуанский перешеек. Никарагуа рассматривалась ими как запретная зона, обеспе­чивающая безопасность Панамского канала. Под любым пред-югом вмешиваясь во внутреннюю жизнь этой страны, амери­канцы ввели в Никарагуа в 1910 году свои войска, которые ос-га вались там почти четверть века. Они, наверное, и не ушли бы оттуда, если бы в 1927 году не началась партизанская на­ционально-освободительная война, которую возглавил выдаю­щийся патриот генерал Аугусто Сандино. В маленьком, прямо-гаки тщедушном теле генерала жили железная воля и редкое ю политической незамутненности сердце патриота. Он все со­средоточил на одном — добиться военного разгрома амери­канских оккупантов и изгнания их из Никарагуа. Шесть долгих пет в тропических лесах севера страны партизаны вели вой­ну против оккупантов. Народ Никарагуа открыто симпатизи­ровал и помогал Сандино. Отряды партизан окрепли, стали совершать глубокие рейды в далекие районы, нанося удар за /даром по «белокурым бестиям». Наконец американцы сло­мались, не выдержали потока фобов, покрытых звездно-по-посатым флагом. Но, уходя, они оставили страшную мину за­медленного действия в виде сформированной ими наемной армии (под названием Национальная гвардия) во главе со сво­им агентом Анастасио Сомосой.

Чистый до наивности, партизан-победитель Аугусто Сан­дино согласился разоружить своих бойцов после отплытия по­следнего янки, доверчиво приехал в столицу для переговоров о будущем устройстве страны, и тут сработала оставленная американцами мина. Анастасио Сомоса, по-волчьи выслежи­вавший своего врага Сандино, приказал схватить его, безо­ружного, во время поездки в автомобиле по городу, вывезти в район аэродрома и там расстрелять. В 1934 году февраль­ской ночью где-то здесь недалеко от стоянки самолетов был убит Сандино, имя которого теперь носила победившая рево­люция. Бог долго ждет, но сильно бьет. Старый предатель гене­рал Анастасио Сомоса тоже был давно убит патриотом-терро­ристом, а теперь революция свергла его сынка Анастасио Со-мосу. Он будет убит годом позже в Парагвае, где его поселили прежние хозяева.

Господи, сколько же крови пролито на этой земле, исто­сковавшейся по свободе! Только за два года, на заключитель­ном этапе гражданской войны никарагуанского народа про­тив деспотии Сомосы, было убито более 50 тыс. человек!

Еду по городу, и сердце сжимается от боли. Столицы как таковой нет. Она уничтожена жесточайшим землетрясением 1972 года, эпицентр которого был, наверное, под самой цен­тральной площадью. Скелет кафедрального собора стоит по­среди руин, точь-в-точь как известная церковь в Хиросиме. Все пространство вокруг— кучи городских развалин, кое-где покрывшихся травой и чертополохом. В руинах гуляет ве­тер, опасно и жутко поскрипывают переломившиеся бетон­ные стропила, треснувшие наискось стены и покосившиеся колонны.

Манагуа — единственная столица в Латинской Америке, в которой нет президентского дворца. Был когда-то, но преды­дущее землетрясение, в 30-х годах, столкнуло дворец с фунда­мента, и он рассыпался по склону горы. Сомоса не стал стро­ить новый. Он отлил из монолитного цемента на вершине горы свой «бункер» — помесь казармы с тюрьмой — настоя­щее «вольфшанце».

Город убежал от смертельно опасного центра и стал расти ю периферии вдоль шоссе. Но и новые районы столицы вы-лядели изувеченными. Мы непрерывно натыкались на груп-1Ы людей, разбиравших баррикады, сложенные из брусчатки. 1педы войны были на каждом шагу. Не встретилось ни одно-

0  промышленного или складского здания, которое не было >ы сожжено или разбомблено. Попадания были везде прямые. Гомоса бомбил с вертолетов, зависавших над целью, повстан­цы ничем не могли ответить. Рассказывают, что женщины вы-аскивали зеркала и солнечными зайчиками пытались слепить

1              илотов. По воздушным палачам стреляли карнавальными ра­кетами. Почти все дома изрешечены пулеметными очередями, аже те, на которых были надписи: «Пожалейте, в доме дети!»

Люди знали, что стреляли пилоты, обученные в США, из вер-олетов и самолетов, созданных в США, боеприпасами с над­писями «Made in USA». От этого никуда не деться.

Бедность и отсталость имели какой-то беспросветный, за­матеревший оттенок. Даже сами люди походили на узников, олько что освобожденных из-за колючей проволоки концла-ерей. Они еще полностью не верили в то, что пришло нако-(ец освобождение, в борьбе за которое они сами принимали счастие. Недоумение и радость не сходили с лиц. Что-то ждет ►ту страну?..

В мою задачу входило разобраться в создавшейся ситуа­ции, поскольку в стране не было советского посольства, ус­ыновить контакты с руководителями основных политических :ил, понять и определить возможное направление дальней-иего развития событий. Советская разведка имела свою аген-уру среди оппозиционно настроенных по отношению к Сомо-:е людей, но часть из них погибла в боях гражданской войны, 1ругие находились вдалеке от столицы, с третьими не были >бговорены условия встреч в Манагуа — работа обычно ве­юсь с территории других стран, где и происходили встречи. а и зачем нужна теперь агентура, когда приходится работать I дружественной стране? Те задачи, которые раньше решали с юмощью агентуры (против США), теперь становились задача­ми сотрудничества по защите никарагуанской революции.

Времени у меня в обрез. Разрешение на командировку предусматривает лишь 15-дневное пребывание за рубежом. Больше нельзя — нет денег, хотя нам платят 15 долларов в сутки. Перелеты, технические потери времени на получение визы съедают ценные часы и дни. Субботы и воскресенья ста­новятся самыми противными днями. За две недели их наби­рается целых четыре! А тут еще накладка: 12 октября никто в Америке не работает — все празднуют день открытия Колум­бом Нового Света в 1492 году. На все про все остается семь дней. Я готов работать день и ночь, но не вернусь домой с пустыми руками!

Первую встречу я провожу с послом ГДР Герхардом Кор­том. У него сложно складываются отношения со своими вла­стями. Он был послом в Испании, в Мехико, а теперь попал сюда. По дипломатической иерархии ступени ведут явно не вверх. Но что это за человек! Любое государство может гор­диться такими дипломатами. Он прежде всего великолепный профессионал, тщательно и скрупулезно изучающий страну своего пребывания, имеющий широкие и добротные деловые связи, чутко улавливающий малейшие политические дунове­ния. Говорить с такими людьми — все равно что мед пить. По­нимаем друг друга с полуслова, с полужеста. Все лучшее, что есть у немцев, — дисциплина мысли и слова, порядок в де­лах, четкость — сочеталось в нем с прекрасными качествами, встречающимися у наших земляков, — горячей страстностью, самоотверженностью. Он уже находился в Никарагуа несколь­ко недель, а это много, если учесть, что революция победила всего лишь три месяца назад и в городе ночами еще слышна стрельба и действует комендантский час.

Груда окурков и дюжина выпитых чашек крепчайшего кофе скрепляют нашу дружбу. Я впитываю его знания, он — мои. Информация — особый товар. Когда люди обменивают­ся информацией, то каждый из участников становится вдвое богаче: свое остается при себе да приплюсовывается то, что сообщает тебе собеседник. Совсем иное при обычном товар­ном обмене, когда ты безвозвратно отдаешь свое и получаешь что-то чужое. Мы никого не обираем, мы всех обогащаем. Это вообще привилегия интеллектуального общения.

Герхард помогает мне составить список нужных источников информации и обещает содействие в организации некоторых встреч. Начинается лихорадочная работа. Каждую встречу надо гщательно подготовить, заранее составить перечень вопросов л держать их в памяти, продумать, как сделать, чтобы собесед­ник не задерживался на важных, но мне уже известных момен-гах, как управлять всем ходом беседы, чем ее закончить, чтобы встреча стала началом длительного сотрудничества.

Другим моим помощником будет кубинский посол Хули­ан Лопес. Он здесь чувствует себя как рыба в воде, но, похо­же, относится ко мне чуть-чуть покровительственно, как мор­ской волк к салаге. Я не страдаю комплексами, главное — что­бы он был полезен. Через неделю он избавится от ощущения превосходства, а пока окажет мне ценную помощь.

Я провожу по три-четыре важные встречи в день: высоко­поставленные деятели сандинистского движения, экономисты, юристы, писатели, журналисты, дипломаты. Стараюсь в круг своих контактов включать представителей западных стран, чтобы видение политического процесса было стереоскопи­ческим, а не плоскостно-левым. В разведывательной работе всегда необходимо иметь источники информации «с обеих сторон баррикады». Это общее правило, которое часто не со­блюдается в силу того, что приобретение источников инфор­мации в родственных по духу и убеждениям кругах — дело бо-пее простое, нежели обзаведение источниками в кругах, воин­ственно враждебных по убеждениям.

Постепенно, как на фотопленке, опущенной в проявитель, в голове начинают складываться контуры реальной обстановки в стране. Очевидно, что внутриполитические позиции сандини-стов прочны, их безоговорочно поддерживает большинство на­рода. Никакой альтернативы их власти нет. Моральный авто­ритет их велик не только в Латинской Америке, но и во всем мире, кроме, разумеется, США, где их победа встречена с от­крытым недовольством. Остатки разгромленных войск Сомосы ушли за границу, на территорию соседнего Гондураса и час­тично в Коста-Рику. Какое-то время они будут беспокоить но­вую власть, но поколебать ее они не в состоянии.

Руководители победившей революции находятся под силь­ным влиянием социалистических идей. Они верят в то, что об­щественная собственность на орудия и средства производст­ва обеспечивает более быстрое развитие производительных сил страны. Они не собираются копировать чью-либо модель, но склоняются все-таки к социалистическому варианту раз­вития экономики. В результате победы революции под кон­троль правительства сразу попало большое количество земли, предприятий, ранее принадлежавших лично семье бежавше­го диктатора или приближенных к нему военных преступни­ков. (Сомоса рассматривал всю страну как свою частную соб­ственность.)

Прийти к такому выводу в то время было не так просто: сандинисты из тактических соображений не раскрывали все свои карты.

Самой слабой стороной революции, ее ахиллесовой пя­той, оставалась экономика. Страна разрушена гражданской войной. Американцы уже начинают накидывать на ее шею привычную петлю блокады. Вся система внешней торговли, ранее ориентированной на США, приходит в расстройство. Ва­люты нет, казна опустошена Сомосой. Единственная надеж­да — на помощь соцсодружества. Молодые сандинистские ру­ководители еще не знают, что силы Советского Союза уже по­дорваны, пролетарский интернационализм практически умер, европейские соцстраны готовы вести дела только на стро­го коммерческой основе. Китай мог бы оказать кое-какую по­мощь, но у него свое непременное политическое условие — порвать дипломатические отношения с Тайванем. А санди-нистам не хочется сразу начинать с подчинения каким-либо внешним давлениям, они еще не успели как следует вдохнуть свободу, сбросив с шеи американский хомут.

Еду на встречу с Даниэлем Ортегой, Байярдо Арсе, Викто­ром Тирадо. На улице много солдат. Мундиры самые разные, но зсе оливкового цвета, у одних зеленые кепи, у других малино­вые береты, у третьих просто нечесаная копна густых черных золос. Пока это партизаны. Я нигде не видел солдат, идущих проем. Зато у меня не раз екало сердце, когда замечал, как Зойцы без нужды вскидывали на изготовку автоматы, целясь <уда-то на уровне головы. Видно было, что они мало готовы < мирной жизни. У входа в здание надпись: «Часовые не долж­ны играть с оружием. Затворы должны обязательно стоять на предохранителе». Часовые, страшные с виду, очень любезны, дружелюбны и с большой охотой вступают в разговор. Но все-гаки их многовато, тем более что все утверждают в один го-тос: внутренней угрозы нет.

При входе в служебные кабинеты еще одна надпись: «То-зарищ! Мы потеряли 45 лет. Надо наверстать упущенное. Будь краток!» На нас как бы не распространяется содержание этой надписи: мы беседуем три часа. Снимаются последние неясные зопросы. На этом этапе можно считать задачу выполненной.

Ночью я лежу с открытыми глазами. Сон не идет. Я думаю, что эта революция родилась поздно с точки зрения социализ­ма. В грудях у матери-кормилицы уже нет молока. Советский !оюз вряд ли сможет оправдать надежды, которые еще питают з отношении него в странах «третьего мира». Снова бродит в голове мысль, что теперь судьбы революций зависят не от по­зиции народа, а от меры внешней поддержки или от силы ино­странного нажима. Соотношение сил между СССР и США неук-юнно меняется в пользу последних, особенно в экономике. !уммы, которые они выбрасывают на помощь иностранным государствам — своим союзникам, кажутся нам баснослов­ными. А то, что наскребаем с огромными усилиями мы, пред­ставляется мелкими карманными расходами. Казалось бы, сбываются наши давние мечты, о которых мы когда-то писа-1и Андропову, — заводить друзей среди маленьких государств, имеющих важное стратегическое значение. Никарагуа — как раз такое государство. Население насчитывает не более 4 млн. географическое расположение — лучше не придумаешь. Но…

смогу ли убедить Андропова в том, что надо найти средства для помощи… сможет ли Андропов убедить политбюро… За­сыпаю от бесконечного повторения этой мысли.

Возвращаюсь в Москву со смешанным чувством радости за победивший народ и тоскливым предчувствием ожидающих его больших горестей и лишений. Сажусь, как положено, за со­ставление «записки» в ЦК КПСС, в которой я должен изложить свои впечатления от бесед, высказать оценки и внести предло­жения о наших действиях. Моя работа будет подписана членом политбюро, председателем КГБ Андроповым, что придаст ей нужный авторитет. Мнение опытного профессионала-развед­чика, пусть даже с генеральскими лампасами, не имело бы ни­какого веса. Сами мы еще в молодости, выбирая путь разведчи­ка, отказались напрочь от известности, честолюбие не мучает подавляющее большинство из нас. Мы знаем, что наша рабо­та будет всегда анонимной. Это добровольно избранная судь­ба. Разведчик остается разведчиком, пока никому не известен как таковой, а когда раскрыт, то он уже не разведчик.

Пишу в этот раз с особым тщанием. Я не найду себе союз­ников даже в советских ведомствах. Министерство иностран­ных дел меня в упор не захочет видеть. Оно «оскорблено» моим сообщением о скандальном происшествии с советским послом, который прибыл в Никарагуа, как раз когда я там на­ходился для подписания соглашения об открытии посольства. Со стыдом вспоминаю, как меня срочно вызвал в свою рези­денцию кубинский посол. Там я увидел двух представителей высшего руководства Сандинистского фронта национального освобождения, которые были явно взволнованы необходимо­стью заявить официальный протест советскому представите­лю. Из их слов я узнал, что накануне в Манагуа из одной лати­ноамериканской страны прибыл аккредитованный там посол СССР, чтобы выполнить формальную процедуру установления дипломатических отношений. Встречавшие его на аэродроме высшие политические руководители и сотрудники МИД моло­дой республики были поражены, увидев, как посол, едва ус­тояв на ногах на лестнице, свалился на руки ожидавших его людей. От него за версту несло спиртным, он был мертвецки пьян. Кроме спиртного в воздухе запахло скандалом. На по­мощь пришла библейская «ложь во спасение». Было сказано, что послу «стало плохо в результате тяжелого полета». Он был доставлен в гостиницу, где сопровождавшие его дипломаты делали все, чтобы привести в порядок незадачливого шефа: уже вечером должен был состояться политический акт в при­сутствии дипломатического корпуса.

Кое-как посол добрался до театра, где проходило дейст­во, но через полчаса пришлось покинуть ложу, чтобы не ос­рамиться вконец. Но уход посла из ложи — это акт политиче­ский. Даже дети знают, что он означает протест против самого мероприятия, против речей, которые там произносятся. Неза­дачливый дипломат рухнул в постель, и не успели подручные снять с него ботинки, как появился один из министров прави­тельства, пожелавший узнать, в чем дело. Но чрезвычайный и полномочный был уже «бездыханен». Можно себе представить возмущение сандинистов.

Наутро они пригласили меня в дом кубинского посла, что­бы высказать все, что они надумали за ночь. Это были горь­кие, но справедливые речи. Они протестовали против такого поведения, объявили посла персоной нон грата на будущее, потребовали объяснений. Я никак не рассчитывал оказаться в таком положении. Дав возможность моим возмущенным хо­зяевам полностью выговориться, я как можно спокойнее ска­зал, что разделяю их оценки и чувства, однако вряд ли стоит начинать историю наших отношений с протеста и дипломати­ческого конфликта: посол — это человек со своими слабостя­ми, болезнями, возрастом. Его слова и действия могут быть де­завуированы. Официальная нота протеста (она лежала передо мной на столе) не нужна, потому что она не отражает реально­го климата наших отношений, а, наоборот, может подпортить его. Я твердо пообещал поставить в известность о происшед­шем политбюро, но предпочел бы сделать это устно. Ноту мне неудобно принимать, ибо я не имел никакого официального статуса, а посольство еще не было открыто. Я говорил и говорил, чтобы дать времени возможность остудить страсти.

Наконец, по разгладившимся лицам мне стало ясно, что лед растоплен. Я прервал фонтан красноречия. Конфликт пе­решел в эндшпиль и, к величайшему душевному облегчению, рассосался тут же за столом.

Шифровка об этом ушла Андропову с пометкой «лично». Он показал ее Громыко тоже «лично», но об этом вскоре знало пол-МИДа. Никарагуа стала для них страной нон грата.

С какой глубокой благодарностью я вспоминаю советских послов, которые принимали на себя тяжелые удары протестов в связи с провалами наших разведчиков! Нередко им прихо­дилось выслушивать требования о немедленной отправке до­мой наших незадачливых коллег, помогать организовывать их отъезд. Я и сейчас мысленно отвешиваю им глубокий земной поклон. Они прикрывали наши ошибки и неуклюжие иной раз провалы, понимая, что разведка ведет постоянную войну, в ко­торой есть и свои потери, и ошибки, ведущие к неудачам. Я по­бывал в их положении только один раз, тогда в Никарагуа, ко­гда выводил из-под удара нашего посла…

Я пишу и пишу «записку» в ЦК КПСС. На военных рассчи­тывать не могу. Они слишком разбросали свои усилия по белу свету. Вряд ли они решатся на серьезную работу в Централь­ной Америке. Память о Карибском кризисе будет травмиро­вать их. Да и что они могут сделать? Защитить сандинистскую революцию от американского вторжения? СССР никак не может этого сделать, разве что пригрозив всеобщей ракетно-ядер­ной войной, а на такое был способен только Никита Хрущев. Помочь создать современную мобильную, небольшую по чис­ленности, но сильную по огневой мощи армию в Никарагуа мы тоже не можем. Мы умеем воспроизводить только то, что имеем у себя дома. Никаких творческих вариантов у нас не разрабатывается. У нас есть избыток танков и ствольной ар­тиллерии. Мы предложим их к поставке, хотя они там не нуж­ны. Бронетанковые войска, незаменимые на степных просто­рах России, на равнинах Европы, выглядят нелепыми в горах, на сплошном бездорожье, в тропических джунглях. Мы кое-как сумели создать войска, предназначенные для классиче­ской войны с внешним противником, но здесь нужно было создавать войска для борьбы с полувоенными, нерегулярны­ми формированиями, которые одни называют бандитскими, другие — партизанскими. Для такой войны нужны вертолеты, подвижные средства радиоразведки, легкая колесная броне­техника, защитные легкие пуленепробиваемые жилеты, сред­ства минной войны. Но как раз этого у нас нет. Мы никогда не воевали с партизанами. Умеем сами партизанить. Лучиться у западников, веками воевавших в колониях против повстан­цев, мы не хотим.

Наши военные придут на помощь сандинистам. Но при­дут неохотно, как бы по инерции, с типовыми проектами ре­шений, которые уже доказали свою неэффективность в дру­гих странах.

Я заканчиваю работу над «запиской», отправляю ее в сек­ретариат КГБ, потом узнаю, что она подписана и ушла в Полит­бюро. Идут месяцы, медленно поворачивается колесо бюро­кратической машины. Все, что связано с Никарагуа, делается, мне кажется, особенно неспешно. Капля за каплей выжимается из опустевших грудей помощь. Никарагуа надо 500 тыс. т нефти в год. Больше не требуется, такова перегонная мощность един­ственного на всю страну завода. Наша добыча еще равна 600 млн. т в год. Речь идет об 1/1200 части нашей добычи, то есть менее чем о 0,1%. Но и эта ноша невыносимо тяжела для наших паралитических ног. Газеты пишут, что мы в десятки раз боль­ше оставляем нефти на дне цистерн после их небрежной, не­полной разгрузки, но исправить ничего не можем.

Начинаются затяжные сложные «консультации» с европей­скими соцстранами, каждую поодиночке мы уговариваем по­ступиться небольшой частью своей ежегодной квоты импорта нефти из СССР. Если ГДР получает в год 20 млн. т, то мы просим, чтобы она не добирала 60—70 тыс. и как бы пожертвовала их в пользу Никарагуа. Никто не желает добровольно отказывать­ся от своей доли, переговоры идут сложно. Градусник интер­националистских настроений показывает, что каждая страна имеет свою собственную температуру. Мне они представля­ются выстроенными в следующем порядке: ГДР, лучше других откликавшаяся на совместные акции в мире, затем Болгария, потом Чехословакия, и уже в рядах замыкающих идут Польша и Венгрия. О Румынии вопрос давно не возникает, отношения с ней настолько сложные, что, по-моему, все старания наших руководителей сводятся к тому, чтобы ни в СССР, ни в Румы­нии народы не узнали о том, что на самом деле происходит в наших отношениях. В Бухаресте нет представительства КГБ, контакты между нашими ведомствами прерваны давно, и ни­какого сотрудничества не ведется.

Кончаются хлопоты с нефтью (кое-как удается наскрести требуемое количество), начинаются новые — с продовольст­вием, товарами ширпотреба. И повсюду непреодолимой стеной встают наши нехватки материального производства. Я стара­юсь во всех своих встречах-беседах быть крайне сдержанным: никаких иллюзий, никаких, даже самых туманных, обеща­ний, — однако это мало помогает. Слишком распространено, пустило глубокие корни убеждение о неисчерпаемости ресур­сов Советского Союза. Бравурные съездовские речи, реклама несуществующих успехов служат нам плохую службу за рубе­жом. Каждому человеку невозможно объяснить, что мы жи­вем в королевстве кривых зеркал, что между словом и делом у нас большая дистанция. Левонастроенным политическим ру­ководителям за рубежом кажется, что мы недопонимаем на­ших собственных выгод, когда отказываемся оказать им под­держку. Иногда приходится резать правду-матку, чтобы просто не терять времени попусту на взаимные попреки.

Мне не верится, что американские аналитики-советологи настолько неглубоки, что выдают своему правительству, пре­зиденту США противоположные моим заключения. Непонятно, почему пресса США заливается лаем в адрес маленькой Ника­рагуа, почему все шаги Белого дома носят откровенно агрес­сивный характер. Откуда берутся явно провокационные схемы воздушных рейдов советских бомбардировщиков, стартующих с никарагуанских аэродромов с грузом бомб, предназначен­ных для американских городов? Почему ЦРУ начинает созда­вать базы для ведения торпедно-минной войны против редких советских и иных торговых судов, которые будут направлять­ся в никарагуанские порты? Американцы должны знать, что СССР не собирается ни создавать базы в Никарагуа, ни поль­зоваться какими-либо имеющимися. Нет решительно ни одно­го элемента, который бы свидетельствовал о таких намерени­ях. Я убеждаюсь еще и еще раз, что военно-политическое ру­ководство США заинтересовано в укреплении американского преобладания в регионе, а не в установлении истины и адек­ватной реакции на нее.

Временами, однако, у нас возникает сомнение, а так ли уж правы американские эксперты и аналитики, когда они оцени­вают внешнеполитические ситуации. Разве мы не были сви­детелями их грубых просчетов в Индокитае, откуда США при­шлось уходить с крупными потерями в престиже и крови американцев? Разве не мы удивлялись зимой 1978/79 года по­разительной слепоте американских профессионалов и полити­ков, упорно поддерживавших иранского шаха, трон которого трещал под напором народного восстания? Ведь у американ­цев в Иране были тысячи глаз и ушей, под их контролем на­ходились спецслужбы, армия, они должны были знать все и тем не менее действовали вопреки очевидной истине. В ан­налах истории останется вульгарная ошибка в оценке кубин­ской революции 1956—1958 годов, когда американцы реши­ли, что речь идет о тривиальной борьбе за власть, не увиде­ли в ней ни национально-освободительного, ни социального сердечника и позволили себе снисходительно-пренебрежитель­ное отношение к руководителям Повстанческой армии. А ляп­сус с вторжением на Плайя-Хирон? Список этот можно продол­жать сколь угодно долго. Оглядываясь теперь на путь, остав­шийся позади, могу сказать, что американцы, конечно, были сильнее во всем, что связано с материально-технической под­готовкой, с организационной работой. Они последовательнее и методичнее в достижении поставленной цели. Но что каса­ется точности и адекватности политических оценок, выбора бо­лее подходящего инструмента для более тонкого вмешательст­ва в ситуацию, то в этом, мне кажется, советские профессио­налы недавнего прошлого превосходили своих коллег на той стороне Атлантики.

Вспоминается, что, когда во второй половине 70-х годов, во времена президентства Картера, над ЦРУ разразилась гро­за в связи с разоблачениями его участия в подготовке и про­ведении террористической деятельности, в превышении пол­номочий, проводилась и проверка информационно-анали­тической работы в ЦРУ, инспекцию осуществляла комиссия конгресса. Главный вывод, к которому пришли контролеры, состоял в том, что ЦРУ располагает избытком информации и не следует выделять больше средств на приобретение новых ее источников, а самым слабым местом являются анализ соб­ранной информации и выработка правильных рекомендаций. Документ комиссии конгресса был нашим настольным спра­вочным материалом, по которому мы сверяли соотношение возможностей разведок США и СССР. Мы, пожалуй, чаще ощу­щали нехватку конкретной, фактической информации, но не испытывали трудностей в проведении объективного научно­го анализа. Точность прогнозов была достаточно высокой, она превышала 90%. Другое дело, что оценки и прогнозы зачастую оказывались невостребованным интеллектуальным запасом.

Иной раз, когда вдруг выдавалась пауза в работе и было хорошее настроение, кто-нибудь из сотрудников шутя предла­гал направить нашим коллегам из ЦРУ вызов посоревноваться в точности анализа и прогноза конкретной международной си­туации. Мы были уверены, что выиграем такой конкурс и са­мый объективный судья — время, как рефери на ринге, под­нимет нашу правую руку.

США продолжали через усилители убеждать мир и самих себя в том, что в Никарагуа создается континентальная угроза для существования Соединенных Штатов, а мы получили пись­мо из Министерства внутренних дел Никарагуа, в котором го­ворилось, что в стране нет самых элементарных условий для жизнедеятельности. Наши коллеги просили прислать канце­лярские принадлежности, незатейливый спортивный инвен­тарь, мыло, туалетную бумагу и т. п. Поскольку не было надеж­ды на помощь по линии государственной, коллектив обращал­ся к коллективу за товарищеской поддержкой. Нельзя было оставаться глухими, мы собрали, что могли, из наших ресурсов и отправили груз самого мирного, бытового назначения.

Прошли годы, много воды утекло, и Никарагуа нашла свой путь в будущее, вероятно, что этот путь может оказаться са­мым обещающим. Хорошо, что ее не касается больше черное крыло конфронтации Запада с Востоком. Еще лучше, если она не сойдет с тропы укрепления национального согласия в глав­ном — защите своей свободы и создании условий для про­цветания народа. Но сандинисты сделали неоценимо важную работу: они разорвали и уничтожили смирительную рубаш­ку— марионеточную диктатуру Сомосы. За это им вечно бу­дет благодарен никарагуанский народ.