Третья корзина запада

Пиком развития максимальных внешнеполитических ус­пехов Советского Союза представляется сейчас 1975 год. На фоне продолжавшегося перекрашивания стран «третьего мира» в просоциалистические цвета, крушения португальской колониальной империи и драматических событий в Эфиопии тогда произошли два из ряда вон выходящих события. Об од­ном уже говорилось — это поражение США во Вьетнаме, вы­звавшее глубокие потрясения в американском обществе и серьезное временное ослабление внешнеполитической ак­тивности Вашингтона. Второе — Совещание в Хельсинки глав государств и правительств.

Заключительный акт Хельсинкского совещания на пер­вый взгляд оставлял впечатление большой победы Советского Союза, ибо он утверждал послевоенные границы в Европе — предел мечтаний советского руководства. Только специалисты находили в этом монументальном акте слабости, незаметные на первый взгляд, которые грозили в будущем крупными не­приятностями Советскому Союзу. В частности, наши эксперты без труда увидели в документе оговорку о том, что границы в Европе могут, оказывается, изменяться, но лишь мирными средствами. И когда мы в разведке прочитали это, перед нами сразу встал образ разделенной Германии.

В ГДР, несмотря на все внешнее благополучие, давно на­растал заряд недовольства. Разница в материальных услови­ях жизни, обвальная, четко поставленная радио- и телепропа­ганда со стороны ФРГ, естественное желание видеть родину воссоединенной — эти факторы исподволь работали в поль­зу изменения границ. Есть основания полагать, что при международным контролем выборов результат был бы один: население высказалось бы за воссоединение.

Жизнь показала, что всего через 14 лет сработала не ста­тья о нерушимости границ, а именно маленькое исключение из этого общего принципа, и все потому, что исключение ба­зировалось на учете абсолютно реального положения в Гер­мании, а сама статья фиксировала добрые пожелания полити­ков, в первую очередь приехавших из Москвы.

Экономические вопросы (так называемая «вторая кор­зина») были так аккуратно отодвинуты на последний план западными дипломатами, что обтекаемые, ничего не знача­щие формулировки сохранили, по существу, нетронутой всю капитально возведенную вокруг СССР к тому времени сис­тему торгово-экономической блокады, валютно-финансово-го карантина.

Зато уступки по вопросам гуманитарного сотрудничест­ва, свободы передвижения людей, обмена идеями и инфор­мацией («третья корзина») оказались разрушительными для советской системы. Международное сообщество навязывало таким образом Советскому Союзу свои понятия о демократии, вынуждало его принимать игру, к которой он не был готов. В те дни складывалось впечатление, что Брежнев и его окру­жение действовали, рассчитывая на русский авось. Им каза­лось, что они достигли настолько крупной победы в виде при­знания послевоенных границ, что за нее можно поступиться мелочами, составляющими гуманитарные послабления. Я убеж­ден, что на самом деле они рассуждали примерно так: можно признать, подписать соглашения, но вовсе не обязательно их выполнять. Собственно, вся последующая практика показала, что партийно-государственное руководство исходило имен­но из такого понимания «третьей корзины»; хотя соглашение было подписано, в СССР сохранялось большинство унаследо­ванных от прошлого ограничений демократических свобод граждан. Не было учтено только одно обстоятельство — что Запад видел именно в этой «третьей корзине» целую програм­му практической работы по расшатыванию существовавшей в СССР системы. Начиная с Хельсинкского совещания не было ни одной сколько-нибудь значащей встречи между руково­дителями или высшими должностными лицами СССР с его за­падными соседями, в которой бы не поднимались конкретные вопросы, связанные с невыполнением со стороны СССР поло­жений соглашения. Выражаясь спортивным языком, со сторо­ны Запада был организован прессинг по всему полю. Каждая беседа обязательно завершалась вручением списка граждан еврейской национальности, которых непременно надо было отпустить за рубеж. Кончались еврейские мотивы, начинались темы немцев Поволжья, татар и т. д. Вода, говорят в народе, по капле падает, да камень точит. Постепенно под нарастаю­щим давлением большинство послов стали рекомендовать де­лать уступку за уступкой. Непоколебимый А. А. Громыко на­чал говорить о необходимости приведения советского зако­нодательства в соответствие с мировым в части, касающейся гуманитарных прав.

Вся работа США и западноевропейских стран по расша­тыванию устоев монолитного советского общества заслужива­ет высокой оценки и профессионального уважения. Ее можно изучать как образец сочетания четко сформулированной поли­тической цели, маскировки этой цели в привлекательные ло­зунги, навязывания своему противнику правил и условий игры, а главное — многолетней, упорной, последовательной практи­ческой борьбы за осуществление выработанной политики.

Я смотрю на жизнь глазами профессионала и не могу не видеть, что Запад, который яростно защищал права каждого нашего диссидента, каждого «пятидесятника», каждого право­защитника, сразу же после распада СССР потерял всякий инте­рес к защите прав человека или этнических групп на обшир­ной территории бывшего Советского Союза. Никто сейчас не вспоминает о «третьей корзине», никого не беспокоят массо­вые нарушения прав граждан по признаку их этнической при­надлежности или религиозных верований, не волнуют тысячи

«Права человека» как понятие исчезли из арсенала внешнепо­литических отмычек сразу же, как только была достигнута по­литическая цель: уничтожение своего главного противника — СССР. Но это все стало ясно потом, да и то далеко не всем…

Так уж сложилось, что в течение восьми или даже более лет мне пришлось быть членом партийного комитета развед­ки, то есть высшего партийного органа в ПГУ. Там обсуждались так называемые «персональные дела», которые выворачивали такие судьбы и приоткрывали дверь в такие потемки нашей жизни,.что после этих заседаний приходилось дома пить ва­локордин, чтобы заснуть. Одно из таких «дел» пришлось как раз на описываемое время. Слушание состоялось 3 октября 1975 года. Перед парткомом предстал сотрудник управления внешней контрразведки М. (того самого, которым тогда руко­водил молодой генерал О. Калугин), работавший под прикры­тием поста заместителя торгпреда в одной европейской стра­не. По роду службы он должен был обеспечивать соблюдение всеми советскими гражданами в этой стране норм морали и правил поведения за границей. И вот что я записал по свежим впечатлениям от этого разбирательства:

«Трудно представить себе более омерзительного, даже внешне, субъекта. Почти 50-летний мужик с физиономией пла­катного кулака-мироеда был бы находкой для Ломброзо. Жид­кие рыжевато-белесые волосы еле скрывают расползающую­ся лысину. Узкий лоб подпирается резко вздутыми надбровны­ми дугами, которые сразу настораживают: «Берегитесь, перед вами пещерный человек!» Глаза цвета застиранного голубо­го исподнего белья, выпученные, внешне ничего не выражаю­щие, как у лягушки. Мигают редко, но иногда жестко смотрят по углам, как бы выискивая, что можно схватить длинным лип­ким языком.

Приплюснутый, хрящеватый нос вкупе с увесистым подбо­родком говорит о том, что этому неандертальцу «все по пле­чу». Вот про таких-то и говорят: «Способный, очень способ­ный, на все способный!»

Четыре часа мы слушали ответы этого человека, и наша общая ненависть к нему крепла. В июне с. г., уезжая в очеред­ной отпуск после пяти с половиной лет пребывания в стране, он оставил запечатанной сургучной печатью пухлую папку в хранилище резидентуры. Но во время его отсутствия рези­денту срочно понадобились условия агентурной явки, кото­рые должны были храниться именно в папке у М. Папка была вскрыта, и на глазах изумленного резидента из нее вывали­лись пачки банкнотов, золотые, платиновые украшения, изде­лия из драгоценных камней. Сразу вспомнилось, что он недав­но оформил покупку второй «Волги», что его жена по 5—6 раз в году ездила «по семейным обстоятельствам» в Москву, каж­дый раз набивая купе поезда под потолок картонными короб­ками. Было принято решение досмотреть его багаж на тамож­не. В нем оказалось, как в магазине, всего по 50:50 пар обуви, 50 костюмов, 50 плащей, 50 отрезов и т. д.

Четыре часа он врал, выкручивался, потом стал угрожать, что «потащит за собой кое-кого из верхов», а кончил тем, что обмяк, пустил лжеслезу, сказав, что болен раком, хотел обеспе­чить семью, и затем заявил: «Многие делают, как я!»

Так ни в чем он и не признался, а мы ограничились его исключением из партии и, естественно, увольнением из раз­ведки. Надо было бы отдать его под суд, но все понимали, что суд будет бессилен провести расследование за границей и М. удастся выкрутиться.

Дело М. надолго оставило чувство не только гадливости, но и тревоги. «А что, — думалось, — если эти сокровища не про­дукт его взяток с фирм, торговавших с Советским Союзом, а под­ношения спецслужб противника в благодарность за предатель­ство? Почему он держал их за рубежом, а не привез в Москву «для обеспечения семейства»? Значит, намеревался бежать?..»

Не одному мне приходили в голову мысли: «Что же де­лать? Как определить свою позицию?» Не раз мы обсуждали эти навязчивые вопросы в кругу самых близких сослуживцев. Горькие темы завтрашнего дня Отечества занимали основное идея бунтарства, выступления в какой бы то ни было форме против существовавшего строя казалась нам неуместной. Все мы искренне и бесповоротно верили в социализм как в более высокую и гуманную социальную формацию, чем капитализм. Мы также были убеждены, что все наши беды проистекают из-за субъективного фактора — человеческих качеств вождей, надеялись и верили, что придет вскоре к власти новое, моло­дое, просвещенное поколение партийных и государственных деятелей. Вспоминали персидскую поговорку: «Разозлившись на блоху, не стоит жечь кальсоны». Перед нами был пример та­кого человека в лице Андропова, «белой вороны» в тогдаш­нем руководстве, человека беспредельно честного, педантич­но сдававшего в госдоход все поступавшие к нему подарки от коллег из-за рубежа, умного, эрудированного, широко смот­ревшего на все проблемы, без шор.

Вера и надежда не покидали нас. Не сговариваясь, я и мои ближайшие друзья пришли к решению выполнять до конца наш солдатский долг разведчиков: говорить и писать правду, помогать по мере сил формировать критическое отношение к миру и к самим себе.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: