В последних числах июня 1953 года, поздней ночью, в спальне раздался телефонный звонок. Лежащий на кровати человек поднял трубку и сонным голосом назвал себя: «Церетели». «Докладывает полковник Ковалевский! – четко прозвучало в трубке. – Шалва Отарович, из Москвы позвонил генерал армии Масленников. Он срочно просит вас связаться по „ВЧ“. Какие будут приказания?» «Высылай машину», – буркнул Церетели.
Когда усталого человека пятидесяти девяти лет от роду будят в четвертом часу ночи, он не сразу переполняется энтузиазмом. Но дело есть дело, да и Иван Иванович Масленников не кто-нибудь, а второй человек в МВД, он даром тревожить не станет. Поэтому Церетели быстро оделся, по давнишней привычке проверил личное оружие и вышел на улицу. Служебная машина мигом домчала его до штаба погранвойск Грузинского округа, где Церетели, на полуслове оборвав доклад дежурного офицера, проследовал к аппарату правительственной связи и велел соединить его с Москвой. Несколько минут спустя он услышал голос Масленникова и по-уставному обратился к нему: «Товарищ генерал армии, докладывает генерал-лейтенант Церетели!» «Шалва Отарович, я только что вышел из кабинета Берии, – объяснил Масленников. – Лаврентий Павлович велел тебе первым же самолетом вылететь в Москву. Все понял?» «Так точно! – подтвердил Церетели. – Вылетаю!»
В те годы беспосадочных рейсов Тбилиси – Москва не было, самолеты с поршневыми двигателями летали сравнительно медленно, поэтому на дорогу у Церетели ушло 5–6 часов, и я не исключаю, что в воздухе Шалва Отарович мог окинуть мысленным взором свою богатую впечатлениями жизнь.
Родился он в 1894 году в местечке Сачхере Сачхерского района Грузии в семье князя. Его исключили из третьего класса за систематическую неуспеваемость, вызванную тупостью. Но храбростью он ничуть не уступал героям «Трех мушкетеров», что, кстати сказать, проявилось во время первой мировой войны, куда Церетели пошел добровольцем. В 1919 году Церетели заподозрили в сочувствии большевикам и подвергли аресту с содержанием сперва в тбилисской, а потом в кутаисской тюрьме. Церетели объявил голодовку и был помещен в тюремный лазарет, откуда совершил дерзкий побег.
В то же самое время в кутаисской тюрьме сидел Лаврентий Берия, тогда мало кому известный двадцатилетний парень с не вполне ясным прошлым. Церетели знать не знал Берии, а Берия, наоборот, смотрел на Церетели снизу вверх, восхищаясь его мужеством.
В 1921 году Церетели начал службу в рабоче-крестьянской милиции и вскоре возглавил там отдел по борьбе с бандитизмом. Именно здесь обнаружилось его поразительное, вошедшее в легенду бесстрашие. Достоверно известно, что Церетели никогда не прятался за чужую спину, лично проводил наиболее опасные операции и обезвредил множество отпетых бандюг.
В 1938 году Берия был переведен в Москву на должность первого заместителя Ежова и взял с собой десяток особо доверенных сотрудников, в том числе и начальника республиканской милиции Церетели. В НКВД СССР Шалва Отарович стал заместителем начальника 3-го спецотдела, занимавшегося в основном арестами и обысками. Зная способности Церетели, Берия, разумеется, не загружал его мелкой текучкой и поручал только серьезные дела. Так, Шалва Отарович вместе с Берией арестовывал наркома Ежова, а вместе с Панющкиным и Сумбатовым-То-пуридзе – замнаркома внутренних дел Фриновско-го. Он же брал под стражу молодого Кедрова, осмелившегося – бывают же чудаки! – написать Сталину о произволе Берии.
Известно, что в ходе обысков у арестованных пропадали антикварные вещи, деньги, монеты царской чеканки, дамские украшения из золота и драгоценных камней. Шалва Отарович знал много таких случаев и относился к алчным сослуживцам с ледяным презрением. Как-то на следствии его спросили, был ли он знаком с Богданом Кобуловым, правой рукой Берии. «Это очень грязный тип, способный на гадкие дела, – брезгливо ответил Церетели. – Жадный и властолюбивый. Он присваивал вещи осужденных к расстрелу…» С точки зрения Шалвы Отаровича, большей мерзопакости, чем Кобулов, земля не рождала.
Однако аресты и обыски были для Церетели занятием второстепенным, тогда как главным – так называемые специальные операции, о которых речь впереди.
После войны Шалва Отарович работал заместителем министра госбезопасности Грузинской ССР и никогда не конфликтовал со своим шефом Рапавой. Когда же на место Рапавы пришел Рухадзе, между ними сразу же начались распри – Рухадзе обожал подхалимаж, а Церетели не выказал и намека на подобострастие. Но до драки не дошло – считая, что с такими подонками, как Рухадзе, нельзя дышать одним воздухом, Шалва Отарович бесхитростно написал об этом сразу в четыре адреса: Сталину, Берии, Абакумову и Чарквиани, первому секретарю ЦК КП Грузии. Немедленно последовал вызов в Москву, самый вежливый прием в Кремле и на Лубянке, и в итоге – новое назначение: заместителем министра внутренних дел Грузии по войскам. Это, кстати, был единственный случай, когда Церетели обратился с личной просьбой. Других причин для просьб у него не было – его устраивало то, что он имел, а на большее он не претендовал.
Не обходили Шалву Отаровича и при распределении наград. За беспорочную службу его грудь украсили четырнадцатью орденами.
А теперь вернемся в 1953 год и проследим за событиями, развернувшимися в Москве. С аэродрома Шалва Отарович прямиком явился в приемную генерала Масленникова и попросил аудиенции. Однако Масленников не принял Церетели, сославшись на крайнюю занятость. А на следующий день в Министерстве внутренних дел СССР открыто заговорили об аресте Берии. Это известие поразило Шалву Отаровича в самое сердце. Выходит, он опоздал! Опоздал, понятно, не по своей вине, но что это меняет? В решающий момент рядом с батоно Лаврентием не оказалось верного человека, и подлые враги одолели его! Эх, если бы Берия вызвал его хоть на день раньше и дал ему десяток-другой хватких оперативников…
Генерал армии Масленников напрочь отказался принять Церетели. И другие генералы за версту обходили Шалву Отаровича, как прокаженного. Тогда он, недолго думая, подал рапорт на имя нового министра внутренних дел СССР Круглова и попросился в отставку.
Возвратившись в Тбилиси, Церетели сдал дела и, став пенсионером, спокойно прожил дома месяц с небольшим. Ждал он ареста или нет – трудно сказать, но когда 13 августа ему внезапно предъявили ордер, на его лице не дрогнул ни один мускул. Спешно этапированный в Москву, Шалва Отарович явился для следователей сущей находкой: он совершенно не умел лгать и на прямо поставленные вопросы всегда давал правдивые ответы. А если его пытались унизить, он невозмутимо говорил то, что думал. Однажды его спросили, как он, безграмотный человек, мог занимать руководящие должности в органах ВЧК – ОГПУ – НКВД. «Не мне судить о степени собственной грамотности, – ровным голосом ответил Церетели. – Но одно знаю точно – чекистом я был грамотным».
Спросят – ответит, и все, дальше от него слова не дождешься. Поэтому о специальных операциях, в которых участвовал Церетели, впервые услышали от других арестованных.
«Что вы делали вместе с Берией либо по его преступным указаниям?» – спрашивали у бывшего наркома внутренних дел Грузии А. Н. Рапавы.
«Летом 1939 или 1940 года, точно не помню, Л. П. Берия позвонил мне по телефону из Москвы и сказал, что в Тбилиси вместе с женой приедет наш посол в Китае Бовкун-Луганец, которого нужно хорошо встретить и поместить в санаторий Цхалтубо. Одновременно мне было сказано, что прибудут два сотрудника НКВД, которых также нужно устроить в Цхалтубо.
Бовкун-Луганец прибыл поездом один, без жены, был мною встречен и помещен в дом отдыха Лечсанпура Грузии в Цхалтубо. Через день или два, точно не помню, прибыли сотрудники НКВД. Они сказали мне, что по указанию руководства должны ликвидировать Бовкуна-Луганца, что он – враг народа, и если его ликвидацию провести открыто, соучастники могут остаться в Китае. Далее мне было сказано, что Бовкуна-Луганца решено отравить.
Я позвонил по телефону Берии и доложил, что нецелесообразно проводить операцию по задуманному плану, так как внезапная смерть такого ответственного работника неизбежно повлечет за собой вмешательство врачей, вскрытие трупа и т. п. Берия ответил: «Я спрошу и сообщу». На второй день он сказал мне, чтобы сотрудники возвращались назад, а я арестовал бы Бовкуна-Луганца и доставил в Москву. Это указание Берии было мною выполнено скрытно, ночью, так что никто посторонний не знал об аресте.
Через некоторое время Б. Кобулов, в ту пору начальник Секретно-политического отдела НКВД СССР, по телефону передал мне подробный план операции. В Тбилиси прибудет служебный вагон с сотрудниками НКВД, которые привезут трупы Бовкуна-Луганца и его жены. Мне же надлежит инсценировать автомобильную катастрофу, о чем опубликовать в печати. При этом мне был даже передан текст сообщения в печать.
О том, что произошло дальше, мы узнаем из упомянутой выше стенограммы Специального судебного присутствия, где председательствующий, Маршал Советского Союза И. Конев, допрашивал подсудимого Влодзимирского:
«Вопрос : По указанию Берии вы принимали участие в пытках, похищениях и убийствах советских людей?
Ответ : В 1939 году, в июне или июле, меня вызвали в кабинет Берии. Там находился Меркулов и еще кто-то. Берия дал указание Меркулову создать. опергруппу из 3–4 человек и произвести секретный арест жены Кулика. Я был участником этой группы. Меркулов разрабатывал план, как устроить засаду, и предложил жену Кулика снять секретно. Ордера на арест жены Кулика не было.
Вопрос : Значит, вы тайно похитили человека ни в чем не виновного… то есть без всяких оснований?
Ответ : Была ли она виновата или нет, не знаю. Я считал, что ее снимают незаметно, так как не хотят компрометировать ее мужа.
Вопрос : Вы похитили жену Кулика, а что вы с ней сделали?
Ответ : Мы привезли ее в здание НКГБ и сдали. Я больше ничего не делал… Через полтора месяца меня вызвал Кобулов, приказал выехать в Сухановскую тюрьму, получить там жену Кулика и передать ее Блохину. Я понял, что если жена Кулика передается коменданту Блохину, это значит для исполнения приговора, то есть расстрела… Я только теперь узнал, что ее допрашивали Берия и Меркулов…»
Стало быть, Кулик-Симонич допрашивали. А где же протокол ее допроса? Его уничтожили сразу же после того, как миновала надобность. А что такая надобность была, мы поймем из ответов подсудимого Меркулова на вопросы члена суда Михайлова:
«Вопрос : Вы допрашивали Кулик-Симонич? Ответ: Кулик-Симонич я допрашивал вместе с Берией, правильнее сказать – допрашивал ее Берия, а я вел запись протокола. Никаких показаний о своей шпионской работе она нам не дала и была нами завербована в качестве агента.
Вопрос : За что же была убита Кулик-Симонич? Ответ: Я ее не убивал. Берия сказал мне, что о ее расстреле есть указание свыше. У меня не было никаких сомнений в том, что такое указание действительно было получено…»
Кто же заказал убийство жены Кулика? Тот, кто произнес историческую фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселей», – Иосиф Виссарионович Сталин.
Ни в одном документе дела Берии его фамилия не упоминалась с оттенком осуждения, но удивляться здесь нечему – таковы были «правила игры» и на предварительном следствии, и в судебном заседании. Еще бы, в ту пору Сталин – личность неприкосновенная, на нее запрещалось набрасывать даже легкую тень. Судьи и следователи – люди дисциплинированные, что прикажут – то они и сделают, да и подсудимые тоже народ сознательный, как-никак старые члены партии, им и в преддверии смерти надлежит радеть о незыблемости канонов.
Вернемся! могли ли два народных комиссара СССР – внутренних дел (Берия) и государственной безопасности (Меркулов) – по собственной инициативе похитить жену одного из двух живых Маршалов Советского Союза? Утвердительный ответ на этот вопрос даст только человек, совершенно не знакомый с нравами и обычаями кремлевского «двора». И ликвидацию Бовкуна-Луганца исполнили по команде Сталина. Помните, как Парава возражал против отравления посла, а Берия сказал: «Я спрошу и сообщу». У кого же он мог спрашивать? У Сталина, у кого же еще! Да и за проектировавшимися акциями в отношении Литвинова, Капицы и Каплера безошибочно угадывается его злая воля. Литвинов был принципиальным противником пакта Молотова – Риббентропа, мешал установлению тесных контактов с Гитлером и за одно то, по мнению Сталина, заслуживал смерти. Кстати, Берия лично осматривал дорогу, по которой Литвинов ездил на дачу, выбрал поворот, где удобно было устроить автокатастрофу, и не довел дело до конца лишь потому, что Сталин передумал. Капица отличался независимостью суждений, что тоже каралось смертью, но, к счастью, до него не дошли руки – что-то отвлекло Сталина, и он забыл о Капице. Что же касается намечавшегося избиения кинорежиссера Каплера, то тут побудительный мотив у Вождя был, как говорят, проще пареной репы: сукин сын Каплер завел шашни со Светланой Алилуевой, забыв о том, чья она дочь. Казнить за шашни – вроде бы перебор, а вот хорошенько набить морду – в самый раз. Полагаю, что мысль использовать жену Кулика в качестве агента при муже родилась в голове у Берии экспромтом, однако мудрый Вождь отбросил ее, как шелуху, – живая женщина может разболтать, где она побывала и о чем с ней беседовали, а мертвая куда надежнее, та точно ничего не скажет…
Едва ли Берия, Меркулов, Влодзимирский и Церетели размышляли о том, что законно, а что нет. Раз сам товарищ Сталин приказал тайно ликвидировать кого-то, значит, у него были бесспорные основания. А всякого рода бумаженции – вроде ордеров на аресты или решений «троек» – это простые формальности, за которые цепляются только буквоеды. Главное – не рассуждать, а вовремя выполнить приказ и доложить об исполнении.
Приговорили Церетели осенью 1955 года к высшей мере наказания, как это ни странно, за измену родине и принадлежность к контрреволюционной организации, чего, понятно, не было и в помине. На суде Шалва Отарович держался с присущим ему достоинством, а в последнем слове поведал судьям, что в 1919 году с великой радостью вступил в ряды коммунистической партии и до дня ареста в течение 34 лет никаких прегрешений против родной партии не допускал.
Вынужден признать, что князь Церетели говорил чистую правду и верно служил своей партии. А коль скоро осудили его не за убийство ни в чем не повинных людей, от чего ему было бы не отвертеться, а за то, чего он в действительности не совершал, то я допускаю, что приговор по делу Церетели будет опротестован и отменен. Это ли не парадокс?
(К. Столяров. // Совершенно секретно. – 1994. – №9)