– Для меня действия, связанные с прорывом боевиков из села Первомайского, начались 11 января 1996 года. В это время отряд армейского спецназа, которым я командовал, находился в Ханкале (штаб группировки русских войск в Чечне. – Ред.). Мы пристально наблюдали за захватом заложников в Кизляре, очень беспокоились и за тех, кто там оказался в заложниках, и за наших товарищей, которые мучительно находили выход из создавшейся ситуации.
10 января вечерком командующий Объединенной группировкой наших войск генерал Анатолий Куликов вызывает меня и ставит задачку: во содействии с десантниками приготовить вариант проведения операции по освобождению заложников. Причём он, будто бы предчувствуя, что из Кизляра боевиков, по решению русского управления, будут отпускать, предложил атаковать автобусы с боевиками и заложниками по пути в Чечню. Десантники должны были посадиться и перекрыть место проведения операции, а мы должны были штурмом взять автобусы, обезвредить боевиков и высвободить заложников. Только мне не очень понятно было, как их снутри автобуса можно различить – кто заложник, а кто не заложник…
Но задачка была поставлена. Начали мыслить. Времени на размышления у нас было 6 часов. Мы исследовали местность, правда, только по снимкам. Вариант был единственный – как колонна бандитов с заложниками перебегает на местность Чечни, в избранном нами месте мы её штурмуем. Доложили командованию, что избрали самое комфортное место, где утраты посреди заложников будут малые. Все отлично понимали, что вообщем без жертв обойтись не получится. Но также все понимали, что повторять тот позор, что случился в 1995 году в Будённовске, когда нашим пришлось отпустить боевиков, нельзя.
Конкретики к тому моменту ещё не было. По расчётам, на избранном нами участке автобусы должны были оказаться в семь-девять часов утра. Колонна состояла из нескольких автобусов, где в заложниках находились нездоровые и докторы из поликлиники городка Кизляра. По официальным данным, боевиков было от 100 пятидесяти до трёхсот человек. У меня же было 40 разведчиков, и 70 десантников. Засада на дороге – с тактической точки зрения – это классика. Я считаю, что к этому варианту мы подготовились нормально. И по количеству бойцов для выполнения этой задачки с учётом внезапности нас было полностью довольно.
Мы решили штурмовать автобусы уже на местности Чечни. Я думаю, что боевики просчитывали вариант, что будет нападение. Но они наверное задумывались, что это произойдёт на местности Дагестана. Потому для их основным было попасть в Чечню, где их уже ожидали отряды, которые направил им на помощь Масхадов. Но нас эти отряды не нашли.
Но далее действия начали развиваться не по нашему варианту. Колонна боевиков с заложниками прошла через село Первомайское. За селом – мост через канаву, и далее уже начинается территория Чечни. Вдруг экипажи 2-ух наших вертолётов МИ-24 наносят ракетный удар по этому мосту. Колонна здесь же разворачивается и ворачивается в Первомайское назад. Позднее мне удалось задать вопрос командующему 58-й армией генералу Трошеву, который командовал операцией на первом шаге: кто же отдал команду вертолётчикам перед самым носом колонны повредить мост по дороге к тому месту, где мы их ожидали. Трошев ответил: «Я не давал». Ответа на этот вопрос я до сего времени так и не знаю… Но если б мы провели штурм колонны по собственному варианту, то, во-1-х, не было следующего недельного сиденья вокруг Первомайского, а во-2-х, утрат было бы и посреди заложников, и посреди военных еще меньше. Могли быть, но не такие…
Молвят, что в этот момент начался захват самого Первомайского. Но по сути захвата как такого не было. У села стоял блок-пост омоновцев (ОМОН – отряд милиции особенного предназначения. – Ред.) из Новосибирска. Колонну с боевиками и заложниками аккомпанировал местный полковник милиции (его позже пару раз по телеку демонстрировали). Он подошёл к командиру новосибирцев и, очевидно не по своей инициативе, предложил им сложить орудие, что они и сделали. Молвят, правда, что часть омоновцев отказалась сдаваться, и отошла с орудием. После чего боевики собрали орудие, сдавшихся милиционеров присоединили к заложникам, а сами вошли в село Первомайское.
Нам срочно дают команду на взлёт и высаживают в полутора километрах от северо-западной окраины Первомайского. Ставят новейшую задачку – перекрыть северную и северо-западную сторону. Мы избрали малое расстояние до села и начали готовиться – рыть окопы, организовывать оборону. Тот, кто знает, поймёт, что означает вынудить спецназовцев рыть окопы. Но позже многие с благодарностью вспомнили, что мы это всё-таки сделали.
По моему воззрению, задачку по блокированию и штурму села Первомайское мог провести хоть какой опытнейший комбат силами 1-го батальона – ведь это рядовая армейская операция. Но всё пошло совершенно по-другому. К операции завлекли разнородные силы – МВД, ФСБ, Министерства обороны. Но боевой опыт изо всех участников операции имели в главном мои бойцы и офицеры (нас было вкупе с доктором и связистами 50 5 человек), также десантники, которые слева от нас стояли. Главные части Министерства обороны были из 135-й мотострелковой бригады из Будённовска.
По моему воззрению, беря во внимание количество задействованных в операции сил, ею был должен командовать генерал Анатолий Квашнин, в то время командующий войсками Северо-Кавказского военного окрестность. Но на месте событий был и директор ФСБ Миша Барсуков, и министр МВД Виктор Ерин. Так что кто командовал практически – я не знаю. У меня связь была с начальником разведки 58-й армии полковником Александром Стыциной. При прорыве боевиков он находился на позициях нашего отряда и умер в бою. Но поначалу он был на командном пт, и конкретно он давал мне команды.
Но сами задачки ставились не военными. К примеру, прилетает сводный отряд армейского спецназа из Ростова. Но этот отряд не имеет боевого опыта вообщем! А у меня целый отряд стоит на Ханкале. Это существенно поближе, оттуда можно намного резвее доставить всё нужное – имущество, боеприпасы. Итак вот, с ростовским отрядом прилетает мой знакомый Валера. Я его спрашиваю, какая у их задачка. Он отвечает: «По четыре наших лазутчика при штурме села должны обеспечить проход каждому бойцу «Альфы» (спецподразделение ФСБ. – Ред.). Лазутчики должны довести альфовцев к мечети, где сосредоточились боевики, и обеспечить им её штурм». Но что же это все-таки за дурдом?!! Четыре солдата-срочника обеспечивают проход взрослому мужику-альфовцу! Такую задачку очевидно ставил не военный. План с 4-мя лазутчиками для 1-го альфовца отпал – я смог переубедить командование операции, что это нонсенс.
От момента, когда был нанесён ракетный удар по мосту 11 января, и до 15 января продолжалась эта бодяга с переговорами и дискуссиями. Равномерно начали подтягиваться дополнительные войска. Кстати, я до сего времени не понимаю, почему боевики не ушли сходу. Это, естественно, идиотство Радуева. Юг, юго-запад и юго-восток у него были открыты ещё день. Только через день было замкнуто стопроцентно так называемое кольцо. Кольцо это по плотности было приблизительно такое же, как и у нас, – 50 5 человек на полтора километра.
Мы стояли на том месте, где было самое комфортное место для прорыва. Во-1-х, близко к границе с Чечнёй. Во-2-х, конкретно тут через реку, над водой, проходила газовая труба. Я предложил: «Давайте взорвём трубу». А мне: «И оставим целую республику без газа?» Я опять: «Так задачка какая стоит? Не пропустить? Тогда вести войну так воевать». А мне снова про республику без газа. На собственный ужас и риск мы перед трубой мины поставили. Они все потом сработали, когда боевики на трубу полезли.
На 3-ий либо четвёртый денек наши предприняли попытку штурма. «Витязь» (спецназ внутренних войск. – Ред.), «Альфа», «Вымпел» (спецподразделения ФСБ. – Ред.) попробовали войти в село с юго-востока и там зацепились. Позже я с ребятами из «Витязя» говорил. Они ведали: «Зашли, зацепились, ведём бой в селе за каждый дом. А «Альфа» за нами не смогла пройти». Другими словами спина у «Витязя» осталась открытая. Ведь у «Альфы» при таком боевом порядке был приказ идти сзади и помогать «Витязю», сосредоточиться, вкупе атаковать дома и т.д.. В населённом пт идти вперёд с открытой спиной – это просто суицид. (У меня в жизни был таковой же случай, когда в том же, 1996 году, нас так же эмвэдэшники подставили.)
В итоге «Витязь» оказался в окружении, и из этого котла выходил без помощи других, с большенными потерями. После боя командир «Витязя», естественно, произнес альфовцам: «Спасибо! Я больше туда не ходок. Ни с вами, ни с другими…» Там они даже на личности переходили.
На последующий денек командование запланировало очередной штурм теми же силами. Но сначала я с северо-запада был должен имитировать штурм. Нам была поставлена задачка дойти до первых домов, отвлечь боевиков и притянуть на себя их главные силы. А на юго-востоке в этот момент был должен начаться реальный штурм.
Приближались к этим домам мы 20 минут (расстояние было около семисот метров), а отходили четыре с половиной часа. Одна группа наша практически до последних домов прошла по оврагу. Другая – через разрушенное здание некий фермы, а позже – уже к домам. Та группа, в какой я сам шёл, пробиралась через фундаменты какого-то строения. Добежать-то до этих фундаментов успели, а вот высунуться из-за их было уже трудно – штурм по некий причине снова не состоялся. Мы залегли, больше никто село не штурмует, и нам дают команду отходить. Выходит: мы сделали разведку боем. При выдвижении мы не очень себя скрывали, шли с шумом, специально привлекая к для себя внимание. Боевики, как это командованием и думало, пошли на нашу сторону села и начали по нам стрелять. Причём было около 10 утра.
Боевики за то время, которое мы им дали, успели организовать оборону, заложники выкопали траншеи. Мы лицезрели, в каких домах боевики посиживают, убили несколько пулеметчиков, снайперов, начали наводить артиллерию. Сзади появился наш вертолёт МИ-24. Выпускает ракеты по тем домам, которые мы указали. И вдруг две ракеты выходят, но вперёд не летят, а падают сзади нас и взрываются. Мы – вертолётчикам: «Вы чего делаете?» А они: «Извините, ребята, ракеты – некондиция». Но забавно вспоминать это только на данный момент. Тогда было не до смеха…
Когда нам дали команду на отход, я начал группы по очереди отводить: две группы сосредотачивают огнь, прикрывают, а одна потихоньку отходит. Во время так именуемого штурма у нас был один раненый, а при отходе – трое.
Неподалеку от наших позиций десантники стояли. Им тоже досталось, даже погибшие вроде были… Боевики лупят по нам, а гранаты у нас над головами проходят и взрываются у десантников на позиции. Тогда у их две БМП (боевая машина пехоты. – Ред.) сожгли. Мы лицезреем, что боевики наводят по БМП ПТУР (противотанковая управляемая ракета. – Ред.), машем десантникам: «Отходите!». Экипаж успел выскочить, а машину разнесло. Десантники на её место другую поставили, и всё повторяется с начала – боевики наводят, мы машем, экипаж в сторону, ракета в машину попадает. Но вроде в этот момент у их никого не зацепило…
Кто управлял и как управлял всем, я не знаю. Но более малограмотной и безалаберной операции я никогда в собственной жизни не лицезрел. И самое ужасное, это понимали даже рядовые бойцы. Никакого управления фактически не было, и каждое подразделение жило собственной отдельной жизнью. Каждый вел войну как мог. К примеру, задачку нам ставил один, а десантникам справа от нас – другой. Мы – соседи, в 100 метрах друг от друга находимся, а командуют нами различные люди. Отлично, что мы с ними более либо наименее условились. Связь у нас с ними была и зрительная, и по радио. Правда, радиосвязь была открытой, наверное боевики наши переговоры прослушивали.
В ночь с 13 на 14 января наступил старенькый Новый год. С места неизменной дислокации отряда наши прислали гигантскую корзину подарков. Это было как раз кстати, мы ведь направились сюда только с боекомплектом – предполагалось работы по штурму колонны минут на 40. А здесь мы встали в чистом поле, а на дворе – январь… Я попросил, чтоб нам прислали валенки, – их нам скинули с вертолёта. Я позже слышал, как кто-то сетовал: спали в «икарусах», очень неловко было!.. А мы всё это время спали, как обычно, на земле, кто-то – в окопах. Позже привезли спальники, мы из их накидки сделали. Ночкой – мороз, днём – изморозь, целый дёнь ноги и всё обмундирование влажные. С погодой нам очень не подфартило.
Но отряд нам, как мог, помогал. Так и на этот Новый год прислали салаты, винегреты. Мы из двери импровизированный стол сделали. Начальник разведки полковник Александр Стыцина всё удивлялся, как в таких критериях мы смогли «праздничный» стол организовать. Одну бутылку водки на двенадцать человек чисто символически выпили, а другие оставили на позже.
Длилась та же тягомотина, перестрелки. То они постреляют, то мои пулемётчики со снайперами… Так мы держали друг дружку в напряжении. Когда мы сообразили, что операция носит затяжной нрав, то начали сами продумывать варианты операции группами, ночкой, тихонько. Ведь мы были подготовлены конкретно к таким действиям – с базы отряда в Ханкале нам всё бесшумное орудие передали, мины. Но в конце концов использовали нас как пехоту.
И никто не знал перспективы, не знал, что будет далее. Или мы штурмуем, или ждём, когда они выйдут. И вот эта неопределённость повлияла на ряд моих решений. Мы начали каждую ночь перед собой ставить минные поля, чтоб себя прикрыть. Ведь у боевиков был единственный реальный путь – через наши позиции выйти к газовой трубе и по ней перейти реку. Я об этом докладывал полковнику Стыцине, тот просил командование хотя бы укрепить нас бронетехникой. Бронетехника в огне огромного достоинства не даёт, но очень психологически действует на противника. (Я сам был несколько раз под таким обстрелом – очень очень психологически давит.)
Каждую ночь с 15 января до прорыва 18 января над селом подвешивали на парашютах осветительные ракеты. Подсветка эта, естественно, была замечательная. А 17 января мне дали команду: завтра на рассвете будет повторный штурм. Но сейчас мы уже не отвлекаем, а идём до конца совместно с другими по своим секторам. Потому я на ночь мины впереди себя, естественно, не поставил. Группу наблюдателей, которые находились впереди, в 2.30 ночи спрашиваю: «Тихо?». Отвечают: «Тихо». И отдал я им команду отходить на позиции. Оставляю третья часть людей охранять, а остальным даю команду отдыхать, ведь днем – штурм. Прошла уже неделя в таких критериях: естественно, люд стал при ходьбе немного покачиваться. А ведь днем ещё семьсот метров нужно пробежать. И пробежать не просто, а под огнём.
…И здесь практически сходу всё и началось…
Любопытно, что в эту ночь подсветки не было вообщем. Потому боевиков мы увидели метров за 40. В воздухе висит изморозь, в ночной бинокль фактически ничего не видно. В это время группа, которая ворачивалась, шла за нашими окопами. Связисты мои, дежурившие по очереди, запустили ракету и узрели боевиков. Начинают считать – 10, пятнадцать, двадцать… сильно много!.. Даю сигнал: всем к бою! Группа из 12-ти человек, которая шла с наблюдательного пт, была на сто процентов готова и сходу стукнула по боевикам с левого фланга. Тем они дали остальным возможность приготовиться.
А сам прорыв был построен хорошо. У боевиков была отвлекающая группа в стороне, огневая группа с орудием большого калибра, гранатомётчики, пулемётчики. Их огневая группа головы нам не давала поднять. В главном все погибшие и раненые у нас появились конкретно во время этого первого удара. Плотность огня была такая, что офицеру Игорю Морозову палец на руке раздробило. Он, опытнейший офицер, прошёл Афган и стрелял, сидя в окопе, высунув только руки с автоматом. Палец ему здесь и искалечило. Но он остался в строю.
Их огневая группа бьёт, а другие под своим же огнём идут. Подошли к нам впритирку. Мы слышим: «Аллах акбар!» Вероятнее всего, они были под наркотой, позже у каждого в ранце отыскали кучу медикаментов, шприцев. И под нашим огнём они не бежали, а просто шли, как в психологическую атаку. И вот ещё что было плохо. Орудие у наших разведчиков калибра 5.45 мм. Ведь пули калибра 7.62 останавливают, а 5.45 просто прошивают насквозь, а боевик всё равно идёт. А бойцы-то разной подготовки психической. Стреляет он, лицезреет, что попадает в боевика, а тот идёт ещё метров 20, не падает. Это на нервишки очень здорово повлияет, и воспоминание навечно остается у бойцов. Невольно приходит на разум детская притча о Кощее Бессмертном.
У нас образовался разрыв в обороне в две-три стрелковые ячейки. В какой-то из них сходу умер Винокуров, ему во время первого огневого удара пуля в голову попала. Это расстояние метров 30 выходит. Боевики пошли вдоль бруствера наших окопов – та группа, которая возвратилась, огнём принудила боевиков повернуть в оборотную сторону. И здесь мы начали их гранатами забрасывать. Они прошли далее мимо нас – и здесь вдруг поворачивают на Валеру Кустикова. Он позже говорил: «Я вообщем не стрелял, только гранаты кидал». Сержант посиживал, вкручивал запалы и подавал ему. А Валера выдёргивал чеку и кидал. Вот таковой сборочный поток у их вышел. Здесь ещё десантники в бой вступили и тоже начали выдавливать боевиков вдоль полосы к центру.
Боевики, которых Валера своим конвейерным гранатометанием и десантники своим огнём приостановили, ворачиваются к центру наших позиций и через этот тридцатиметровый разрыв начинают проходить. 2-ой полосы обороны у меня не было – нас на полтора километра фронта было всего-то 50 5 человек вкупе с доктором и радистами. За спиной у нас стоял пост из пяти-шести человек Игоря Морозова, который был должен смотреть, чтоб боевики на нас сзади не зашли. Он как раз был начальником ночной смены и в этот момент пришёл чайку попить.
Боевиков ночкой, естественно, никто не считал. Но их было несколько сотен. И они все устремились в этот разрыв. Нам приходилось и по фронту работать, и по флангу, куда боевики прошли. Когда мы уже не успевали это делать, я отдал команду отходить на фланги и сделать коридор, а боевиков в него пропустить. Я сам отошёл в сторону пехоты, другая часть – в сторону десантников. Вызываю артиллерию и говорю: «Бейте по нашему расположению». Они: «Дайте координаты». Даю координаты. Они: «Так там же вы!». Я: «Мы отошли». Они: «Куда вы отошли?» И это всё по открытой связи. Короче, артиллерия так и не стукнула. А для вертолётов было ещё мрачно.
Кое-где минут через 30 этот вал прошёл, мы замкнули оборону и начали осматриваться. Стало понятно, что не прошла 1-ая штурмовая группа боевиков, которую мы забросали гранатами, и огневая группа. Её мы вкупе с десантниками, которые стояли справа, перекрёстным огнём подавили. Ушла только группа, в какой был Радуев. Сам прорыв был организован хорошо. Но на практике это сделал не Радуев, а один араб, которого по телеку нередко демонстрировали. Радуев – просто комсомольский бандит, которого схожие связи подняли.
Бандиты ушли в лес, который с одной и с другой стороны впритирку подходил к реке за нашей спиной. Ширина реки в этом месте метров 50. По ту сторону уже стояли КАМАЗы, лодки были уже приготовлены для переправы.
Светало. Мы досмотрели тех боевиков, кто остался на наших позициях. Покалеченых посреди их практически не было, только убитые. Много покалеченых мы позднее в лесу отыскали, ну и убитых тоже. Это те, кто через нас шли и были смертельно ранены, но по инерции ещё двигались.
К тому моменту мы уже подсчитали свои утраты. Из пятидесяти 5 человек целых у меня осталось 10. Пятеро были убиты. Пятнадцать ранены (их эвакуировали сходу). Другие были приблизительно такие же, как офицер с отстреленным пальцем, – остались в строю, но уже не ходоки. И здесь моим 10 оставшимся лазутчикам ставят задачку – идти в лесной массив находить скрывшихся там боевиков. А сразу 100 новых десантников из резерва посылают на домик лесника. В лесном массиве к северу от нас был дом лесника, хибара какая-то разбитая. Я говорю командованию: «Нет там никого. Боевики же понимают, что если они сядут в домик, то их заблокируют – и всё. Пусть десантников бросят на наш сберегал речки, они выжмут боевиков на меня, а я их здесь встречу». Мой отряд ранее практически 10 дней в боях был, спали на земле в окопах. Ну и после ночного боя получили таковой стресс! Но меня не послушали, а приказ есть приказ – мы двинулись в лес. Только вошли – у нас один «300-й» (раненый. – Ред.), позже – другой. Ах так выходит из-за нашего склада ума российского! Прапорщик, который подошёл и увидел там покалеченых даму и парня, никак не задумывался, что женщина по натуре собственной женской может стрелять. Автоматная очередь прапорщику коленку пробила… Позже то же самое со стариком, который тоже вроде не может стрелять. А он может. Естественно, наши их гранатами закидали, а я отдал команду отходить.
Когда я собственных вывел, прошу вертолётчиков: «Поработайте по лесу». Но артиллерия так и не стреляла. А десантники никого в доме лесника не отыскали, загрузились в вертолёты и улетели с победой.
Когда начало светать, на поле перед селом мы начали собирать заложников, которые шли совместно с боевиками и несли их покалеченых. Как их там отличить: заложник он либо нет? Тем, кто был в милицейской форме, задали пару вопросов. Вроде свои… Костёр развели, чаем поим. Посреди их много докторов было из Кизлярской поликлиники, которую Радуев захватил. Докторам, можно сказать, больше всех подфартило. Они, когда боевики пошли на прорыв, белоснежные халатики надели. Бойцы сходу сообразили. Милиционеры были в собственной форме. Но здесь снова показал себя российский склад ума. Лицезреем посреди заложников даму лет девятнадцати, забитую такую. Сходу ей чай жаркий, сухари, тушёнку. А она тушёнку не ест. Подходят ребята фээсбэшники: «Можно с женщиной переговорить?» – «Да, конечно». А они её под белоснежные рученьки и с собой забирают. Позже кассету с записью захвата Кизляра смотрим, а она – посреди боевиков!
Ещё вспоминаю, как кто-то из высочайшего начальства разъяснял, почему убитые боевики были босоногими. Вроде для того, чтоб подкрасться к нам было удобнее. По сути всё существенно проще. Один из бойцов новосибирского ОМОНа указывает на убитого и гласит: «Ой, мои башмаки, можно снять?» И куртки с убитых бандитов тоже сняли. Я не считаю это мародёрством, если учитывать, во что были обуты омоновцы.
Мы насобирали перед собственной позицией восемьдесят три трупа, ещё 30 два до кромки леса за нами, не считая тех, кто в лесу уже погиб. Пленных мы взяли 20 человек.
У командования такая эйфория была, когда они на месте боя прилетели!.. Я задумывался, меня на руках носить собираются. Картина отменная: трупы, горы орудия. Всё это нормально по военным меркам. Первым ко мне подошёл генерал Анатолий Квашнин, командующий войсками Северо-Кавказского военного окрестность. Мы с ним издавна знакомы. Сначала войны он лично инструктировал 1-ые группы, я был командиром какой-то из них. Когда мы с ним позднее встречались, первой у него всегда была одна и та же фраза: «Ты снова тут?» Он и сейчас так со мной поздоровался.
Но наши мытарства на этом не закончились. Я осознавал, что в течение денька либо ночи бандиты, по законам ислама, должны придти за телами. Будет бой, не будет боя – непонятно, но за телами они непременно придут. Но когда эйфория победная завершилась, все расселись по вертолётам и улетели. Десантники тоже садятся на технику и уходят, мотострелки сворачиваются и уходят. И остаюсь я один со своими, кто ещё цел остался, ведь наших легкораненных тоже выслали. Полковник Стыцина, с которым у меня была связь, умер в этом бою. Спрашиваю командование: «Что мне делать? Команду вперёд вы мне дали, а команду вспять?.. Когда у меня срок выполнения задания завершается?» А мне в ответ: «Занимай оборону, исключительно в оборотную сторону». Я говорю: « Вы что, ополоумели? У меня люд с ног валится, снова мороз начинается!» А мне: «Это приказ, твои люди обстрелянные». Я в ответ: «Да уж, очень отлично обстрелянные, всю ночь обстреливали».
Делать нечего, занимаем оборону фронтом к реке. Поначалу я несколько человек вперёд выдвинул, но, беря во внимание их состояние, позже вспять возвратил – если уснут, никакими пинками не поднимешь. Ночь весёлая была, в особенности для офицеров. Ведь они понимают, что если они уснут, то всё, конец. Двое посиживают у костра, другие прогуливаются вдоль полосы туда-сюда, будят бойцов: «Не спать!» Сам уже практически вырубаешься. Я прохожу и вижу, что один боец дремлет. Я пинаю его в сердцах: «Не спи, сволочь, всех погубишь!» А бойцы вокруг хихикают. Это оказался убитый «дух», их ведь ещё не вывезли. Бойцы позже мне ещё длительно этот случай вспоминали…
Днем подъехала дагестанская полиция. Они всеми методами желали нас задержать. Молвят: «Вы уйдёте на данный момент, духи придут, а мы ничего сделать не сможем». Я им в ответ: «Нет, брат, извини, это уже твоя война». И как мы начали взмывать, сходу узрели, как «духи» выходят из леса. Но боя у их с дагестанскими милиционерами не было. Зато позже весь перечень моего отряда, кто в этом бою участвовал, оказался у дагестанской милиции. Мы как очевидцы проходили по уголовному делу.
Никого из наших тогда заслугами и вниманием не обделили. Офицерам и прапорщикам именное орудие вручили, хотя оно только офицерам положено. Пятерым из нашего отряда звание Героя Рф присвоили, бойцам ордена и медали дали. Мне звание подполковника досрочно присвоили, звезду Героя дали и именной пистолет. В этом плане начальство грехи замаливало отлично. Это я на данный момент понимаю, что они нам просто-напросто закрывали рот.
Я-то с незапятанной совестью ношу эту звезду. И звание своё, и всё остальное тоже я заслужил не только лишь этой операцией, да и всей собственной службой… Моё убеждение таково: геройство 1-го – промах кого-либо другого, который был должен сделать всё нормально. Одно плохо – боевики всё-таки прорвались. Позже мы с товарищами этот бой анализировали и сделали вывод, что можно было не допустить прорыва. И нужна была самая малость – усилить нас бронёй.
По всем военным законам утрат у меня должно было быть намного больше. Но сказалась подготовка и то, что люд был обстрелянный. И важную роль, как оказывается, сыграло то, что окопы выкопали. Бойцы позже благодарили, что мы их заставляли окопы копать, ведь для спецназа – это практически как очередной подвиг совершить.
Я нередко вспоминаю байку, которая прогуливается меж теми, кто участвовал в осаде Первомайского. К тому времени, когда в ночь с 17 на 18 января начался прорыв боевиков, всей операцией командовал Миша Барсуков, директор ФСБ. Ночкой ему докладывают: «Боевики прорываются!» А он поддатым был, командует: «Ко мне их!» А ему ехидно отвечают: «Извините, товарищ генерал, они пока ещё только прорываются».