Естественно, то время, в которое мы живем, – это Средневековье. И не только лишь в образном смысле слова. И даже не только лишь в привычно-цивилизационном. Так как это – время меж веками. Мы живем не в XXI веке и не в XX. Мы сейчас не в веке капитализма и не в веке социализма. Мы очевидно разорвали с веком Просвещения: мы живем не в королевстве Разума, да и не в королевстве традиций.
Ни Наша родина, ни мир не стали ни гуманнее, ни безопаснее, ни разумнее, чем они были в XX веке, т. е. шага вперед не сделали. В XXI век не перебежали, да и в XIX не возвратились. XIX век был веком восхождения, веком движения вперед: и в смысле научно-технического прогресса, и в смысле политического движения от авторитарных систем к демократическим. Последние четверть века, в которые живем мы, стали временем попятного развития, движения вспять и вниз. Наука и техника быстрее оборачиваются гиперболизацией потребительства, то, что объявлялось «новой волной демократии», быстрее припоминает или карикатуру на нее, или торжество воззвания к архаике. И это, естественно, не XVIII век – хотя бы так как XVIII век культивировал Разум и Познание, а сегодняшний – быстрее неизменное ерничанье и невежество.
А в Рф все обернулось разрушением производства и возвратом к торговле «простыми продуктами»: в XVII веке вывозились пенька и лес, сейчас – нефть и газ. Различия, строго говоря, нет: и то и это – составляющие для развития зарубежных производств.
Потому все есть основания сожалеть, что мы – Наша родина – оказались в собственном развитии в эре до века Просвещения. Но исток – не в политических формах, а в разрушении производства и публичного сознания.
Разрушая ту либо иную цивилизацию, вообщем нельзя получить ничего, не считая варварства. Падение Римской империи привело к утверждению варварских королевств, распад империи Карла Величавого – к королевству хаоса баронов-разбойников, падение империи Наполеона – к торжеству Бурбонов.
Естественно, все удавалось преодолеть, но почти все приходилось начинать и проходить поновой. 90-е годы в Рф (и СССР) были в наилучшем случае подобием откровенной феодальной раздробленности – помесью самоуправства феодальных властителей с разбоем денежных баронов. В 2000-е гг. Наша родина сделала шаг вперед – к усилению царской власти. Повелитель уже – не 1-ый посреди равных и даже не просто самый сильный и обеспеченный властитель, но к тому же не абсолютный самодержец. Что-то схожее тому периоду во Франции, когда Людовик XI боролся с Карлом Смелым Бургундским, при этом со словами о братской дружбе и преданности. В чем либо очень похоже на российско-украинские дела. Это еще даже не сословная монархия, а идейный раскол и противоборство коммунистов, либералов и других политических концессий – некоторый аналог следующей эры религиозных войн.
Откуда же тут могут взяться нормы и принципы эры Просвещения и нормы ограничения власти монарха ее духом, если сама она еще не наступила? В этой полосы возвращения к восходящему развитию еще только сам абсолютизм будет шагом прогресса.
Абсолютизм возникает не тогда, когда трон попадает к безрассудному императору, а тогда, когда становится понятно, что борьба за власть ведущих феодальных кланов, вчера еще помогавших королю подавить раздробленное правление местных властителей, угрожает повредить все ранее собранное. Эти герцоги уже желают не поделить страну на уделы, но или править владыкой, или сами занять его место.
При этом, так как прямо объявить о том, чего они желают, они не могут, то они апеллируют как к господствующим верованиям, так и к рассказам о злоупотреблениях царских чиновников и безобразиях царских гвардейцев. Которые, в общем-то, соответствуют реальности – но фавориты кланов говорят их возбужденному простонародью и городским жителям не так как желают их искоренить, а так как желают передать право на него своим бюрократам и гвардейцам. Поэтому что если на дворе – Средневековье, то право на злоупотребление и безобразие – это постоянная плата своим сторонникам за преданность.
Кланы, апеллируя к фео