Начиная с 2001-го в мире не было ни 1-го года без большого конфликта, а политика главных центров силы приобретает всё более конкретный и наступательный нрав. Предпосылки этого носят базовый нрав. Мир заходит в исходную стадию ресурсного кризиса — возможно, самого значимого за последние четыреста лет.
Добыча классической нефти с 2005 до 2011 года возросла только на 3%, стабилизировавшись на уровне около 83 млн. баррелей в денек. При всем этом спрос размеренно рос — на данный момент потребление водянистых углеводородов составляет 88 млн. баррелей, и пятимиллионная разница покрывается за счёт еще более проблемных ресурсов. Объёмы мирового экспорта нефти понижаются с 2005-го года из-за стагнации добычи и роста внутреннего употребления в нефтедобывающих странах.
При всем этом дело не в экономических факторах. Вернёмся в середину 1990-х. За 1995 — 2004 г гг. глобальная нефтедобыча получила 2,4 трлн. баксов, инвестиций, что принесло полностью значимый эффект в виде её роста на 12,3 млн. баррелей в денек. За 2005 — 2010-й ветвь получила столько же, другими словами годичный объём инвестиций фактически удвоился. Но, как было сказано выше, эффект от этих вложений оказался фактически нулевым — добычу удалось удержать на прежнем уровне, и не более того.
При более пристальном рассмотрении ситуация смотрится ещё более жёсткой. Параллельно со стагнацией объемов добычи шло падение EROI — другими словами соотношения меж потраченной и произведённой энергией. Это соотношение поочередно изменялось со 100:1 в 1930 г., 30:1 в 1970-м, и 11: 1 в 2000 до 8:1 к 2012-м. Другими словами, стагнация добычи в реальности значит уменьшение незапятанной энергии, содержащейся в добываемой нефти.
Итак, что все-таки происходит? Вернёмся в 1949-й. На пике золотой эры нефти южноамериканский геофизик Хабберт сделал внезапное заявление, предсказав её неминуемое окончание. Построив математическую модель актуального цикла нефтяного месторождения, он получил график, нареченный его именованием. Кривая Хабберта обрисовывает ситуацию, когда за экспоненциальным ростом добычи на первом шаге следует стагнация, а потом настолько же резкий спад. Спроецировав модель на нефтедобычу в целом, геофизик сделал два догадки — о том, что добыча нефти в континентальной части США достигнет предельных значений в 1970-м, и о том, что глобальная нефтедобыча поделит судьбу американской к 2000-му году. Прогноз в отношении Штатов искрометно оправдался. Пик мировой добычи нефти в 2000-м не наступил, и потребители вздохнули с облегчением — но, уже во 2-ой половине "нулевых" стало ясно, что оно, может быть, было ранним.
Речь, очевидно, не идёт о незамедлительном конце нефтяной эпохи и физическом отсутствии припасов нефти. Формально их хватит ещё на десятилетия добычи. Но добраться до их становится всё сложнее, добыча становится всё наименее действенной, а пробы её наращивания — проблемными. В конечном итоге объёмы добываемого перестают правильно реагировать на рост спроса.
В масштабах отдельных государств "пики нефти" издавна стали элементарными. США прошли пик добычи в 1971-м, Канада — в 1974-м, Индонезия — в 1977-м, Сирия — в 1995-м, Малайзия — в 1997-м. Великобритания в 1999-м, Норвегия в 2001-м (в 2012-м страна добыла меньше, чем половину нефти, от добычи в 2000-м). Компанию перечисленным государствам составляет ещё довольно длиннющий ряд производителей, полностью подчинившихся модели Хабберта. В целом, довольно разумеется, что пик добычи "классической", обычной в добыче и поэтому дешёвой нефти уже наступил.
Но, обычная нефть — это не настолько уж большая часть глобальных припасов углеводородов. Скажем, нефтяные пески только Канады и Венесуэлы содержат практически в четыре раза больше нефти, чем обычные месторождения. Сланцевой нефти — в три раза больше. Какую роль они могут сыграть в мировой энергетике?
По воззрению "Интернационального энергетического агентства", в США добыча "неконвенциональной" нефти достигнет пиковых значений к 2020-му. При всем этом следует учесть, во-1-х, что МЭА в протяжении последних пятнадцати лет отличается безудержным оптимизмом. Так, в 2004-м аналитики агентства заявляли, что в 2030-м нефть будет стоить 35 баксов. Во-2-
х, США находятся в одном из самых привилегированных положений по отношению к сланцевым технологиям — просто так как располагают достаточным количеством воды для внедрения технологии гидроразрыва пласта, и относительно не много населёнными территориями, где вероятна "безнаказанная" добыча и общее бурение шахт. Напротив, тот же Китай с его формально впечатляющими припасами перенаселён и вододефицитен.
В целом, разумеется, что сланцевые технологии могут сделать ценовые флуктуации, но переломить общую тенденцию они не сумеют. Другими словами, даже если веровать МЭА, конец эры дешёвой и просто доступной нефти наступил — и это уже навечно. При всем этом нефть представляет собой личный случай — варианты на тему кривой Хабберта свирепствуют всюду.
Поглядим на обычных соперников нефти. Так, утверждение, что угля хватит практически надолго, отдаёт лукавством. Формально это так, но, как и в случае с нефтью, общие припасы и припасы, извлечение которых имеет экономический смысл — это две огромные различия. Еще наименьшая по сопоставлению с нефтью энергоёмкость угля делает его конструктивно более чувствительным к показателям EROI — для огромной части угольных припасов размен затраченной и приобретенной энергии просто утрачивает смысл. В конечном итоге пик добычи угля тоже довольно недалёк.
Настолько же стремительно придётся распрощаться и с дешёвым ураном. Пик добычи урана себестоимостью до 40 баксов за килограмм придётся на 2015-2017 годы, создание отстаёт от употребления 3-ий десяток лет, а большая часть новых месторождений содержат бедные и трудноизвлекаемые руды. При всем этом накладность углеродного горючего провоцирует циклопическое расширение ядерной энергетики.
Вобщем, отвлечемся от энергетики и займёмся другим минеральным сырьём. Создание ртути достигнуло собственных пределов из-за истощения ресурсной базы ещё в 1962-м, но тогда от ядовитого металла довольно просто "отказались", сократив потребление. Но, начиная с 1980-х один за одним начали наступать пики добычи редчайших и редкоземельных металлов. В "упадке" оказались теллур (1984), свинец (1986), кадмий (1989), таллий (1995), цирконий (1994), селен (1994), рений (1998), галлий (2002). Надвигается пик добычи индия. Меж тем, внедрение редкоземельных металлов — почти во всем база длинноватого ряда сверхтехнологичных производств (так, рутений употребляется в производстве авиационных турбин). Для металлов платиновой группы пик будет достигнут в 2020-х.
Всё более осязаемым становится недостаток и поболее распространённых цветных металлов. для свинца, серебра, цинка в 2030-е, для меди, хрома, никеля, молибдена в 2040-2050-е. При всем этом, к примеру, медь уже на самом деле дефицитна. Рост спроса на неё опережает предложение из-за всё более низкого свойства добываемой руды и ограниченного количества новых больших месторождений. Goldman Sachs: "Мы имеем жесткое убеждение, что рынок движется в сторону острого недостатка с повсевременно расширяющимся кумулятивным недостатком и возрастающими среднегодовыми ценами". При всем этом уже меж 1980-м и 2012-м цены на этот металл выросли в три раза. Цены на металлическую руду за тот же период выросли восьмикратно, и это длительная тенденция.
Но в особенности показательна ситуация с золотом. Его создание практически не подросло с начала нулевых, невзирая на пятикратный рост цен и активную геологоразведку.
В конце концов, собственного рода пиковая ситуация сложилась на рынке продовольствия. Резервов роста душки фактически нет — в конечном итоге на данный момент на 1-го человека приходится в два раза наименьшая площадь посевов зерновых, чем сначала 1960-х. Рост урожайности очень замедлен — в 1990-2010-м он составлял только около 1% в год. Меж тем, мировое население растёт и потребляет всё больше — и разрыв меж ростом употребления и темпами роста производства всё очевиднее. Как следствие, хоть какой форс-мажор вроде большой засухи приводит к коллапсу на рынке. Итогом уже стал мировой продовольственный кризис 2007-2008-го, всплеск агфляции в 2011-м — и та же ситуация воспроизведётся в этом году.
Итак, ресурсный кризис будет иметь впечатляющие масштабы и системный нрав. Схожие симптомы наблюдались, к примеру перед Первой Мировой — но в значительно более мягенькой форме. Нечто вправду схожее типично, к примеру, для огромного кризиса конца XVI — первой половины XVII века, имевшего очень специфичные последствия. Волна войн и восстаний проехалась от Атлантики до Тихого океана (в Тридцатилетнюю войну в Германии умер каждый 3-ий). Миров