Изучая построение сказок Александра Сергеевича Пушкина, убеждаешься, что их сюжеты и символика действительно восходят к «старине глубокой», однако не эта преемственность делает их притягательными для читателя. Интуитивно сопрягая мифы подчас далеких друг от друга культур и сплавляя характеры различных персонажей, поэт словно по волшебству оживляет их. Повествование стремительно раскручивается, а неизменное назидание («добрым молодцам урок») приобретает магическую убедительность. Творчество очищает традицию от наслоений истории, дабы, сопереживая героям, мы в какой-то миг неожиданно постигли красоту вечных идей.
Непосредственным источником сюжетов для поэта служила обширная библиотека, сказки, слышанные от няни Арины Родионовны (к коим он возвращался всю жизнь), народный лубок. Но Пушкин не занимался исследованиями, его волновало не столько содержание сказок, сколько интонация, — то, чего нельзя усвоить, оставаясь пассивным слушателем или тем более читателем. Однажды соседи, граничившие с поместьем Пушкина Михайловское, были шокированы, узрев его в простой красной рубахе, сидящим на церковной паперти и поющим «Стих об Алексее, человеке Божьем» вместе со слепцами-нищими. Поэт настолько приобщился к братству «калик перехожих», что, передавая собирателю фольклора П.В.Киреевскому 40 песен, записанных им на Псковщине, добавил: «Там есть одна моя, угадайте». Так и не обнаружив подлога, Киреевский решил, что Пушкин разыграл его. На самом деле поэт не пытался подделать национальную традицию: он овладел ее ключом и в итоге стал олицетворением русской культуры. Живое дыхание народной речи сильнее всего ощущается в сказках Пушкина — подлинном театре мысли.
Ранняя поэма «Руслан и Людмила» — единственное художественное сочинение прошлого столетия, в котором использованы мотивы русской сказки о Руслане Лазаревиче. Повесть о Руслане впервые записали в 1640-е годы, до того передавали изустно. Она восходит к иранским эпическим сказаниям о Рустеме, особенно распространившимся за время золотоордынского ига. Восточная легенда слилась со свое земными былинами, а Рустем был наделен чертами русского князя. В XVIII веке повесть разделяется на два варианта. Один тяготеет к рыцарскому роману, другой переходит в богатырский сказ.
Ведущим мотивом поведения Руслана является поиск идеальной пары. «Есть ли на сем свете тебя краше, а меня храбрее?» — выпытывает Руслан у встречающихся ему царевен и, заслышав о более пригожей девице, без колебания расстается с прежней. Сражаясь с лучшими воинами, богатырь и себя подвергает суровой проверке: достоин ли он столь прекрасной невесты? Пушкин несколько смещает в поэме смысловой центр: Руслан быстро находит суженую, но Людмилу похищают, и он воссоединяется с ней лишь в финале, когда их любовь выдержала всевозможные испытания. Ближе к источнику другие эпизоды: встреча с богатырской головой, присвоение соперниками Руслановой победы, добывание чудодейственного эликсира (в поэме — живой и мертвой воды; в повести — желчи Вольного царя).
Сказочный цикл 1830-1834 годов — целостное произведение. «Сказка о попе и работнике его Балде» по ритму напоминает скомороший речитатив и опирается на жанр бытовой сказки. Хотя в чисто народных произведениях ложь и несправедливость жестоко наказываются, Пушкин смягчает это правило: жалко и вспотевшего бесенка, и получившего роковой щелчок старика-попа. То же и в «Сказке о царе Салтане…», когда встретившиеся после разлуки отец и сын прощают на радостях злых сестер. Символика этой поэмы очень сложна. Тут и кельтские названия созвездий (царь Гвидон соответствует Caer-Gwydion, Млечному Пути, а с итальянского переводится как «проводник», «гид»), и евангельский подтекст (33 богатыря — 33 года земной жизни Спасителя), и знамения Апокалипсиса (Царевна-Лебедь с месяцем под косой и звездой на лбу явно напоминает «Жену, облеченную в солнце; под ногами ее луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд»). Грызущая кедровые орешки белка — это аллегория разума, питающегося зернами веры («чистым изумрудом») под Древом Жизни. Такую же нагрузку белка выполняла и в древнерусском «Слове о полку Игореве», где «Боян вещий, если хотел кому песнь слагать, то носился мысию по древу…» («мысь» переводится как «белка»).
Действие сказок протекает в воображаемом мире, отличающемся от астрономической модели космоса, но не менее гармоничном: «Земля недвижна; неба своды, /Творец, поддержаны тобой, /Да не падуг на сушь и воды /И не подавят нас собой, /Зажег ты солнце во вселенной, /Да светит небу и земле…» Этот кусок напоминает вселенский храм-скинию из любимой на Руси «Космографии» Косьмы Индиклопова. Океан же у Пушкина, как и в греческой мифологии, предстает первозданной и всеобъемлющей силой.
Правда, в двух поэмах море отсутствует. В лирической «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях», притче о пробуждении в человеке духовного начала (Царевна). И — в последней сказке поэта «О золотом петушке», основанной на новелле Вашингтона Ирвинга «Легенда об арабском звездочете». Горечь от несовершенства людской жизни усиливает здесь мрачная символика братоубийства, женская демоничность (Шамаханская царица) и гностическая аллегория Абраксаса, неотвратимого Промысла, который изображался с петушиной головой (Золотой Петушок). Ряд мест, связанных с любовными переживаниями Дадона, перекликается с библейской Песней Песней. «Горе! смерть моя пришла!» -восклицает он перед шатром неотразимой царицы (сравним: «ибо крепка, как смерть, любовь»). Гибель Дадона — прямая иллюстрация к 7-му псалму: « упал в яму, которую приготовил: злоба его обратится на его голову, и злодейство его упадет на его темя». Петушок же, как известно, «встрепенулся» и тоже клюнул Дадона «в темя».
Труднее всего определить происхождение «Сказки о рыбаке и рыбке», и прежде всего — прообраз центрального персонажа -Золотой Рыбки. Возможно, основным источником этой аллегории послужило сказание о Морском Коньке и Златой Рыбе из славянского «Физиолога». «Физиолог« раскрывал христианскую символику животных; его древнейшие списки — греческие, однако в них это сказание отсутствует. Значит, либо славяне сохранили его в составе более древних изводов, либо сами вписали эту статью, так как символ Морского Конька был у них распространен и нуждался в разъяснении.
Согласно «Физиологу», Морской Конь спереди имеет вид коня, а сзади -рыбы. Он — предводитель морских существ. Каждый год он должен плыть на край земли, где обитает Златая Рыба, владеющая несметными сокровищами. Вслед за Коньком к «крайней земле» идут прочие рыбы и поклоняются своей царице, облизывая ее. На обратном пути рыбы мечут икру и порождают потомство. Рыбаки не трогают тех, кто несет в себе икринки, а тех, кто движется порожняком, отлавливают. Толкование притчи следующее: море — это весь мир, Морской Конек — учитель или же пророк, рыбы — рабы Божии, Златая Рыба — вера христианская. «Облизывая» Рыбу, пророк и остальные верующие получают от нее частицу Святого Духа, которая затем позволяет развить в себе духовные плоды и обогатить ими мир. «Крайней землей» считалось опоясывающее Мировой океан кольцо суши, где на востоке располагался земной Рай. Рыбная ловля, снасти и улов относятся к первым дошедшим до нас символам христианства. Известно, что большинство апостолов были рыбаками, Иисус неоднократно творил чудеса именно с рыбой, а Его полное имя по-гречески также переводилось как «рыба». В более позднее время с рыбаками, вылавливающими божественное озарение из «моря молитв», сравнивали подвижников и аскетов. Образ короля-рыбака, встретившего Парсифаля, когда тот искал Святой Грааль, был хорошо известен у нас уже в конце XVIII веке из артуровского цикла. Предшественник Пушкина, писатель-сказочник Василий Левшин, любовно вывел его как царевича Доброслава в «Приключениях Баламира». С другой стороны, Пушкин часто использовал аллегории сборника «Эмблемата» (несколько раз переизданного в России со времен Петра), а там постоянно варьировался сюжет с Купидоном (богом любви), который разными способами (сетями, на удочку, стрелой) добывает в море улов.
Если учесть, что Святой Дух может быть привлечен к молящемуся только искренней любовью, сказка Пушкина получает необычный смысл. Старик -это молитвенник, духовный труженик, к которому приплывает выстраданная награда — дар Святого Духа (Золотая Рыбка). Однако он абсолютно бескорыстен: чего-то просит у Рыбки старуха, воле которой он смиренно подчиняется. Постепенно возвышаясь, жена ничем не делится со стариком; ее алчность (в черновике) доходит аж до безумного желания стать «римскою папой». Возвратившись с берега, старик видит старуху сидящей на макушке некой вавилонской башни в тиаре католического первосвященника. У братьев Гримм в сходном сюжете о «камбале-рыбе» старуха хочет стать на место Бога. Политическую сатиру, направленную против неуемного властолюбия, поэт сочетает с печальной мудростью: одержимый страстями глух к веянию духа.