В конце XIX в. лесные дебри, покрывающие склоны Южного и Среднего Урала, затерявшиеся в глухомани и красиво обставленные, словно свечками, елями и пихтами в несколько обхватов толщиной и на пару десятков метров уходящими ввысь, глубокие озёра с изумрудно-голубой водой, гремящие пороги больших и малых рек, оставались ещё почти не известны жителям просвещённой европейской России.
Меня вот уже много лет интересует тайна уникальной популяции бобров, о которой несколько столетий из поколения в поколение вогулы передавали сведения, похожие на небылицы. В 1870-х гг. побывавший в бассейне Оби зоолог И.С. Поляков так писал о них: «Есть животное в Обском крае, весьма ценное и доживающее ныне последние дни в истинном смысле слова. Прежде оно было распространено в Западной Сибири на довольно широкой площади, а ныне носятся только слухи о его существовании в нескольких отдельных местах. Животное это — речной бобр. Лет сто назад он водился еще во многих речках, впадающих в нижний Иртыш и Обь; есть еще ныне живые остяки-старички, отцы и деды которых промышляли здесь бобров… Молва гласит, что ныне бобры остались только в верховьях Сосьвы». В одном из селений Полякову удалось-таки приобрести «пять бобровых шкур, к сожалению, плохо снятых и мало годных для научных целей».
Вопрос об уральских бобрах оставался открытым до начала 1890-х годов. Мнению, несмотря на собранные доказательств И.С. Полякова о существовании изолированной популяции этого зверя, многие учёные не доверяли. Дальнейший вклад в изучение уральского бобра сделали два писателя, два знатока жизни северных инородцев Русского Севера и Сибири — Константин Дмитриевич Носилов (1858—1923) и Павел Порфирьевич Инфантьев (1860—1913). Впервые Носилов услышал об уральских бобрах в 1880-х гг., когда путешествовал по Северному Уралу, пробираясь из бассейна Печоры к Оби и находясь в верховьях Северной Сосьвы. «В 1883 году, во время путешествия по Северной Сосьве, мне посчастливилось достать шкурку бобра через одного вогула реки Тап-суй, ходившего нарочно по моей просьбе к жилищам бобров на реке Нюр (приток реки Конды). К сожалению, эта единственная шкурка, добытая для музея, была без головы».
После этой поездки Носилов задался целью добыть шкуру бобра, чтобы затем передать её Зоологическому музею. Он выяснил, что звери обитают на р. Лепле, одном из притоков Большой Сосьвы. . Носилов распросил вогула об охоте и о поселениях бобров на других уральских реках. Доказательством существования здесь бобров «служили привозимые иногда на Ирбитскую ярмарку сибирскими инородцами для продажи шкурки этих животных. Но этот факт не казался убедительным; на это возражали, что эти шкурки могли попадать на ярмарку случайно, Бог весть, из каких мест, но только не из уральских рек».
Вторично попытать счастья и увидеть зверя воочию Носилов решил в 1892 г., благо тут имелся и хороший повод — в августе в Москве должен был пройти Всемирный съезд естествоиспытателей. Неутомимый исследователь взял своеобразное обязательство перед Российской Академией наук — добыть и привезти в Москву специально для этого научного форума уральского бобра. Во время встречи с тогда ещё только начинающим исследователем и писателем П.П. Инфантьевым Носилов предложил ему вместе отправиться на р. Конду, в область проживания «лесных людей» — вогулов Тобольской губернии. Именно поиск зауральских бобров стал целью начавшейся ещё зимой 1892 г. (и продлившейся в 1893 г, несколько месяцев) экспедиции.
Хотелось бы познакомить читателя с выдержками из путевых заметок путешественников за уральским бобром.
Из записок П.П. Инфантьева
«По дороге на Конду мы всюду расспрашивали об интересовавших нас животных и об охотниках, промышлявших ими, и нам указывали на Арантурцев, так как было известно, что бобры около Арантура водились…
Переплыв через Арантурское озеро (долгое время оно входило в состав Кондо-Сосьвинского государственного заповедника. — Н. Вехов), мы прямо вьехали в лес, весь затопленный водой, по которому должны были плыть для сокращения пути верст десять до реки Конды. В воздухе невозмутимая тишина, вода точно зеркало, кругом стволы густого леса, ветви деревьев задевают нас по лицу, и нам то и дело приходилось лавировать, чтобы не засесть между берёз. Внизу и вверху голубая бездна. Так и чудится, что летишь по воздуху среди какого-то воздушного парка, и только струи от скользящих по воде лодок нарушают эту идиллию. По временам то там, то тут вспорхнёт стая диких уток и с криком поднимется над нашими головами.
Наконец, на третий день такого плавания мы достигли речки Ух, в которую направлялись. К полудню показался урман. Урманами вогулы называют места, поросшие исключительно сосной. Огромные деревья здесь были рассажены редко друг от друга, как в парке. Нигде не было видно ни валежника, ни чащи, точно кто-нибудь специально занимался расчисткой леса. Этот урман тянулся на несколько десятков вёрст в глубь материка и изобиловал лосями и оленями. Здесь, в полуверсте от берега, находился охотничий стан.
Мы, не теряя времени, отправились далее, так как бобровые постройки находились всего в двух верстах от становища. Тимофей (проводник-вогул. — Н. Вехов) указал мне на один толстый ствол дерева, лежащий в реке, говоря, что это дерево перегрыз бобр. Сначала я подумал, что он шутит, так как почему-то представлял, что если бобр и в состоянии перегрызть деревья, то, во всяком случае, не толще, как 1 /2 вершка, много 2 в диаметре, между тем как указанное им дерево имело в диаметре более четверти аршина. Но вот он снова указал на другое бревно, ещё более толстое. На этот раз мы плыли очень близко от дерева, и, взглянув на его комель, я увидел, что действительно он был как срезан каким-то острым орудием. Яве изумлением рассмотрел, что это не было дело рук человека: на комле ясно виднелись следы зубцов, которыми бобр работал, как ножом. Скоро нам всё чаще и чаще стали попадаться подобные стволы берёз и осин; сучья у них были тоже, как бы обрезаны, и стволы лежали почти совершенно голыми.
Оба бобровые жилища были в настоящее время необитаемы: осенью прошлого года вогул-охотник убил здесь одного бобра, а остальные переселились, вероятно, куда-нибудь выше. Около этого бобрового поселения сажен, по крайней мере, на двадцать в глубь леса лежало множество сваленных толстых стволов берёз и осин, и густой лес значительно поредел от работы бобров. Стволы некоторых из сваленных деревьев достигали до полуаршинна и более в диаметре. Мы проплыли ещё версты четыре вверх по реке, и на всём этом пространстве, на том и другом берегу виднелись стволы огромных деревьев (берёза и осина), лежащие на земле, и торчали пни, правда, уже потемневшие; свежей работы нигде не было заметно. Очевидно, в настоящее время вблизи бобров не было.
Яма эта теперь залита водой, исследовать её возможно было не иначе, как только при помощи багра, захваченного нами на всякий случай на дорогу. Этим багром я скоро нащупал в жилище бобра нору, выходившую прямо в реку, на самом берегу которой находилась постройка. Кроме того, я достал из ямы несколько обглоданных кусков берёзы и осины, да большой пучок травы, служивший, вероятно, подстилкой.
Тимофей стал уверять меня, что жилище бобров бывает двухэтажное и что под первой ямой должна быть другая, нижняя, в которую бобр уходит, когда вода в реке спадает. Я стал внимательно зондировать яму, и действительно мой багор скоро провалился ещё аршина на полтора в глубину. Насколько можно было заключить на ощупь, первый этаж отделялся от второго палками, хворостом и дёрном.
По словам Тимофея, который и сам когда-то охотился за бобрами и слышал от других охотников, занимавшихся этим промыслом в то время, когда он был выгоден, бобры на зиму уходят в другие жилища, но каковы эти последние, никому ни разу не случалось видеть. По всей вероятности, бобры роют где-то в берегу, под водой, норы и в них замирают. Иногда зимой охотникам случалось встречать недалеко от летних построек, по большей части на противоположном берегу, ряды берёзовых и осиновых кольев, воткнутых в дно реки. Эти колья служат бобрам пищей на зиму. Один из таких кольев мы нашли недалеко от исследуемой нами постройки. Этот кол, хотя и не особенно толстый, имел сажени полтора длины и был воткнут верхним, более тонким концом в дно реки настолько крепко, что нам с лодки едва удалось его вытащить. Кроме берёзы и осины, бобры грызут тальник и иву, других деревьев не трогают. Верстах в двух от построек мы нашли на берегу два толстых, но коротких обрубка (каждый из них был не менее четверти в диаметре и не более полуаршинна длины), назначение которых я никак не мог определить. Вогулы уверяли, что эти обрубки бобры заготовляют себе на зиму для пищи и прячут их под водой, вероятно, в запасных норах».
Из записок К.Д. Носилова
Спутнику П.П. Инфантьева — К.Д. Носилову, повезло больше. Ему удалось увидеть живьём бобров и собрать обширный материал о состоянии бобровой популяции.
«Лет 15—25 тому назад охотников за бобрами здесь было много, потому что этот промысел считался самым добычливым. Тогда бобры водились даже на озере Арантур. Их били, разумеется, всевозможнейшими способами, буквально преследуя повсюду: ставили на их тропах капканы и самострелы, или просто, обнаружив поселения бобров, били их здесь из луков, когда они покажутся над водной поверхностью, выйдя из своих домиков через подземный ход. Это преследование и было главной причиной тому, что бобр стал редкостью даже в этих укромных местах и остался лишь вот на таких речках и то в вершинах их, удалённых от человека…
Только к вечеру второго дня пришли мы на берег Соусмы — маленькой лесной дикой речки с низменными берегами, заросшими берёзовым и хвойным лесом, где и нашли первую бобровую постройку. Она безжизненно стояла на берегу уже кем-то полуразрушенная. Недалеко от этого маленького земляного курганчика виднелись ямы — следы раскопок бобровых жилищ. Промышленники подкрадывались к постройкам, затыкали выходы к воде и выкапывали зверя вместе с детёнышами, самым безжалостным образом истребляя всё его семейство. Продвигаясь вдоль речки Нюр, мы уже постоянно встречали следы бобра, который тут, видимо, когда-то жил довольно многочисленным обществом. Но следы не говорили о существовании тут бобра теперь — он уже был разорён человеком.
Немного выше по этой речке мы нашли место, где бобры заготовляли себе пищу: берёзовая весёлая рощица, выросшая на крутой извилине речки, почти окружённая водой. Вероятно, это обстоятельство и привлекло бобров, потому что по воде можно было без особого труда тащить тяжёлые берёзовые поленья.
Пройдя обе речки, мы убили только одного бобра, скарауливши его светлой ночью на одном омуте. Это оказался изрядный, в пуд весом, самец, чучело которого ныне хранится в музее Московского университета».
Итак, два путешественника за несколько месяцев сделали то, что до них не удавалось никому: они привезли в Академию наук скелет, шкуры и другие вещественные доказательства существования за Уралом, в лесных чащах Приобья, реальной, разреженной по поголовью популяции бобра. Именно по добытому К.Д. Носиловым экземпляру, до сих пор хранящемуся в Зоологическом музее Московского университета, зоолог М.К. Серебренников в 1929 г. описал особый подвид бобра — западносибирский. От номинативного подвида (типичных европейских бобров) он отличается светлорыжеватой окраской и некоторыми особенностями строения черепа. Этот же экземпляр был использован профессором В.Н. Скалоном в его монографии «Речные бобры Северной Азии» (1951).