Что скажут вдовы

В назначенный час я прибыл к Громыко. Властелин при­емной, Василий Макаров, регулировавший поток людей, вхо­дящих и выходящих сквозь двери министерского кабинета, располагался за небольшим столиком. На меня он взглянул сквозь толстые стекла очков привычно-внимательно, силясь определить мою «весовую категорию» с тем, чтобы с самого начала правильно построить отношения.

Как и большинство личных секретарей всемогущих ми­нистров, он давно отождествил себя с тем, кому служил, а по­тому крайне бесцеремонно держался со всеми, кто был ниже, включая при этом и заместителей министра.

Перед лицом же самого министра он неизменно демон­стрировал непререкаемую исполнительность, граничащую со страхом, которого на деле вовсе не испытывал. Неоспори­мым достоинством Василия Макарова был его высокий про­фессионализм.

Моя персона, очевидно, не произвела на Макарова сколь-нибудь серьезного впечатления, поэтому, пока я дожи­дался высокого приема, он, беседуя с заместителем министра Капицей, сидел спиной ко мне и к часам, стоявшим в углу.

Однако стоило стрелке остановиться на цифре «3», как Василий, словно ощущая время спиной, слегка развернулся и чуть заметным жестом указал мне на дверь министерско­го кабинета.

Служебные апартаменты министра представляли собой сравнительно небольшую комнату, отделанную деревянны­ми панелями, с неизбежным зелено-суконным столом, рас­положенным ближе к задней стене, а слева все пространство стены занимал шкаф с книгами в дорогих переплетах, похо­же, полный «Брокгауз и Эфрон». На полу ковер, именно та­кой, как и у всех министров его ранга.

Ковры — вещь особая. Они распределялись в точном со­ответствии с «табелью о рангах», и по ним уже при входе лег­ко было установить, с кем имеешь дело.

Слева и справа на казенном сукне стола — аккуратные папки в разноцветных переплетах, посередине— документ, который министр читал в данную минуту.

В отличие от ковров, документы на столе у Громыко были совсем не такие, как у других министров. Они писались на желтой бумаге. Такого больше никто себе не позволял. Подпи­сывался он только именем, которое включало в себя и титул.

При моем появлении Громыко вышел из-за стола, бросил на меня короткий взгляд и, не найдя ничего интересного, от­вернулся в сторону, небрежно протянув мне руку для пожа­тия. Затем предложил сесть, а сам вернулся на место, дочитал «яичную» бумагу до конца, поставил подпись, захлопнул пап­ку и отложил ее в сторону.

— Я слушаю вас!

Начинать рассказ, собственно, следовало с Бисмарка, но я, под впечатлением неободряющего приема, ограничил­ся Брандтом и выборами 28 сентября 1969 года. Затем сле­довала программа социал-демократов и социал-либералов на предстоящие четыре года нахождения у власти, причем особое внимание я уделил их новой «восточной политике», предусматривавшей качественное изменение в отношениях с Советским Союзом.

Громыко слушал, сидя вполоборота ко мне, разглядывая переплеты книг на самой верхней полке так внимательно, словно рассчитывал на расстоянии проникнуть в их содержа­ние. В заключение я изложил идею и суть установления «кон­фиденциального канала» и разъяснил, как он должен функ­ционировать.

Наступила длинная пауза, которая должна была подчерк­нуть, сколь трудно вести диалог с неискушенным в политике человеком. Затем министр нехотя, медленно заговорил, для начала он процитировал мне наизусть известное ругатель­ство Ленина в адрес немецких социал-демократов, которые чем-то напоминали ему представителей одной из древней­ших в мире профессий. Затем экскурс в историю советско-германских отношений. Но самым оглушительным оказался финал.

—   Если я вас верно понял, вы хотите втянуть меня в тай­ный, я подчеркиваю, в тайный,— сговор с немецким руко­водством, при полном попустительстве которого в Германии возрождается неонацизм, преследуются прогрессивные пар­тии, в первую очередь коммунистическая, и провозглашается идея объединения Германии за счет ГДР, как основная цель государственной политики. Вы предлагаете мне вступить в тайный сговор с теми, кто уничтожил у нас 20 млн. людей! А вы не подумали, что скажут на это вдовы погибших?

Что бы сказали по этому поводу вдовы сегодня, мне ясно, однако тогда, обескураженный демагогическим выпадом ми­нистра, я нашелся не сразу и некоторое время молчал, со­бираясь с мыслями. Было очевидно лишь, что на демагогию нужно отвечать тем же.

—   Простите Андрей Андреевич, но вы лично уже сдела­ли достаточно много полезного для сближения с западны­ми немцами, насколько я знаю. На канцлера В.Брандта, на­пример, произвела большое впечатление ваша беседа с его заместителем Г.Шмидтом во время пребывания последне­го в Москве прошлым летом. У всех осталась в памяти ваша мысль, что туннель сквозь гору нужно пробивать одновре­менно с обеих сторон и таким образом, чтобы идущие на­встречу друг другу обязательно в итоге встретились. Эта по­зиция была зафиксирована в письме Брандта Косыгину.

Министр впервые без удовольствия, но внимательно по­смотрел на меня.

—   Все это я действительно говорил и постоянно повто­ряю. Более того, я утверждаю, что копать туннели есть смысл лишь в том случае, если по завершении работ движение по ним будет двусторонним. Этот принцип должен стать осново­полагающим для нашей, да и не только нашей дипломатии.

После чего Громыко кратко, но назидательно изложил мне принципы советской дипломатии.

—   Что же касается «тайной дипломатии», то, скажу вам от­кровенно, она вызывает у меня массу сомнений. Искусствен­ное ускорение естественно-исторических процессов — это, безусловно, насилие над внешней политикой. Думаю, обос­нованной аналогией здесь станет сравнение с теми фрукта­ми и овощами, которые должны дозреть на кусте или на де­реве, а не в темном чулане, как помидоры.

Не дожидаясь моей реакции, он заявил, что еще раз об­судит проблему с Андроповым.

Таким образом, моя первая встреча с Громыко, понятно, не вызвала во мне большого энтузиазма. Демагогия на выс­шем уровне произвела на меня тяжелое впечатление.

—   Ну, как «миссия мира»? — встретил меня Андропов, и тут же поспешил добавить: — Конечно, непростая вещь — общение с нашей дипломатией… Не расстраивайтесь, я имею с ней дело, начиная с 1953 года, и знаю, что это такое.

Рассказывать мне, к счастью, ничего не пришлось. За то время, пока я добирался, Громыко уже успел позвонить и подробно поведать обо всем Андропову. Более того, он вы­сказался не в самых мрачных тонах и обо мне, что показалось уж и вовсе удивительным.

—   Вы сделали очень полезную вещь, — подвел итог мое­го визита Андропов,— а потому впредь я буду вас называть исключительно «искусным канализатором».

—   Да уж, задачку вы мне поставили не простую. Андропов подошел поближе и пожал мне руку:

—   Дорогой мой, будь это просто, я сделал бы сам. Но, по­нимая, что будет сложно, поручил тебе…

Он впервые обратился ко мне на «ты», что по тем време­нам служило знаком особого расположения руководителя к подчиненному. Сама же шутка вряд ли была экспромтом, но явно нравилась автору.

Закрывая за собой дверь кабинета, я слышал, как он все еще негромко смеялся.

Если выражаться сегодняшними штампами, то в тот день произошел «прорыв» в отношениях между советским мини­стром иностранных дел и руководителем государственной безопасности. В короткое время они из конфронтирующих сторон превратились в союзников, каковыми и оставались до конца жизни.

Я далек от того, чтобы приписывать себе хоть малейшие заслуги в деле их примирения. Тут лавры все у Брежнева: он приказал и они должны были полюбить друг друга. Доля этого благородного чувства окрасила отношения Громыко и ко мне.

В течение десяти последующих лет как минимум дваж­ды в месяц, а порой и чаще, он приглашал меня для обсуж­дения последних новостей из Германии. Будучи больным, он несколько раз звал меня к себе на дачу, и тогда эти обсужде­ния проходили на уютной веранде его загородного дома.

По складу характера Громыко был чрезвычайно замкну­тым во всем, что касалось его личной жизни, а потому, как объ­яснили мне его приближенные, приглашение на обед к нему домой являлось редким исключением. Порой мне казалось, что это была попытка сгладить впечатление от того непозво­лительного фарса, который он разыграл передо мной в пер­вую нашу встречу. По крайней мере, хотелось бы так думать.

Когда активизировались отношения между Брежневым и Брандтом, яснее стала и истинная причина того взрыва него­дования, который позволил себе Громыко на заседании По­литбюро. С установлением прямого канала между главами обеих стран, Громыко утрачивал исключительный контроль за происходящим. Кроме того, он не любил и не умел рабо­тать под прессом времени, которого для решения стоявших проблем и у Брандта, и у Брежнева было не так много. Бранд-ту предстояло в самый сжатый срок реализовать все созрев­шие уже в голове планы по сближению обеих Германий, Бреж­неву — укрепить свое положение в стране и в Политбюро.

Леонид Ильич знал о недовольстве его управлением, ко­торое высказывали некоторые члены Политбюро за его спи­ной. Поэтому он остро нуждался в каком-то заметном успехе, который бы если не переубедил, то, по крайней мере, мог за­ставить утихнуть всех недовольных в высшем руководстве.

Кроме того, весьма непросто складывались отношения Брежнева с его премьер-министром Алексеем Косыгиным. Несмотря на внешнее благополучие, они в действительности с трудом переносили друг друга, прежде всего потому, что являлись полными антиподами.

Косыгин был аскет в личной жизни и на службе. Бреж­нев, наоборот, — широк по натуре, смолоду— лихой гуляка и всю жизнь удачливый карьерист. Во время войны он полу­чил генеральский мундир, который украсил орденами. Позже эта любовь к орденам превратилась в болезненную страсть, дошедшую до полного абсурда.

Вся жизнь Брежнева прошла в служебных кабинетах, и к концу ее он с полным основанием мог горько раскаивать­ся в том, что не занимался воспитанием собственных детей. О судьбе его сына Юрия, который занимал высокий пост в Ми­нистерстве внешней торговли и подолгу пропадал в больни­цах, пытаясь излечиться от алкоголизма, мы уже упоминали.

Дочь Брежнева была замужем за цирковым артистом, в то время, как зятем Косыгина был академик, директор науч­ного института Джермен Гвишиани. Последнего, кстати, фон Амеронген в своей книге «Путь на Восток» безо всяких к тому оснований причислил к сотрудникам КГБ.

Дочь Брежнева страстно собирала бриллианты, дочь Ко­сыгина, кандидат наук,— живопись. Одним словом, с точки зрения общественной морали, счет сводился не в пользу се­мейного клана Генерального секретаря, что, естественно, вы­зывало у него вольную или невольную зависть и усиливало неприязнь к главе правительства.

Брандт и Бар поначалу плохо ориентировались в лаби­ринтах власти в Москве. Нашей основной задачей на первом этапе было помочь им направить усилия кратчайшим, опти­мальным путем.

Прежде, как и сегодня, внутренняя и внешняя политика в России всегда оставались очень персонифицированными.

Косыгин, возглавлявший правительство, на практике был лишен возможности принимать какие-либо внешнеполити­ческие решения. В то время как Брежнев, Генеральный сек­ретарь, то есть глава партии, обладал всей мыслимой и не­мыслимой полнотой власти в стране. Поэтому было крайне важно, чтобы Брандт и Бар как можно скорее ощутили эти политические реалии и успешно прошли между Сциллой и Харибдой, не тратя усилий попусту.