Король умер, да здравствует король!

В середине мая 1974 года канцлерское кресло в ФРГ за­нял Гельмут Шмидт, заместитель Брандта по партии, в про­шлом — министр обороны, на тот день — министр финансов и экономики.

Их отношения с Брандтом не были гладкими. Это и не удивительно, если учесть, о каких ярких личностях идет речь. Перед Брежневым и Андроповым встала проблема: захочет ли Шмидт перенять правила игры, установленные Брандтом или будет добиваться установления своих, новых?

Оба они мысли не допускали об отступлении от начатой перестройки внешней политики в отношениях с Западной Ев­ропой, сулившей принести реальный и столь желанный ре­зультат— стабильность в этом важнейшем регионе. Кроме того, поворот призван был преобразить привычный образ Брежнева как политика, которого историки до сих пор поче­му-то относят к категории «ястребов», приписывая ему автор­ство в формулировании «агрессивной советской внешнепо­литической доктрины».

На самом деле ни о каких агрессивных доктринах, с точ­ки зрения увеличения советских территорий, Брежнев в силу личных качеств и складывавшихся обстоятельств, естествен­но, и не помышлял.

Идея «мировой революции» сошла в могилу вместе со Сталиным. Его преемники видели свою задачу лишь в том, чтобы не растерять наследство, собранное воедино Рюрико­вичами, Романовыми и Сталиным, значительно расширившим зону влияния СССР после победы во Второй мировой войне.

Брежнев не был исключением. Сохранить унаследован­ное — составляло максимум и минимум его внешней и внут­ренней политики.

К сожалению, в Москве о Шмидте знали очень мало, а имевшаяся информация была крайне противоречивой.

Одни говорили, что он настроен откровенно проамери­кански, другие утверждали, что он — немецкий националист. То, что в те времена эти две стороны могли полезно сочетать­ся, никому в голову не приходило. В двух информациях, по­ступивших из противоположных точек, я обнаружил одна­жды одинаковую оценку: «Шмидт— твердый орешек». Она оказалась самой близкой к истине.

У Брежнева к этому времени было две вставные челюсти и положение непререкаемого руководителя одной из двух мировых держав. Так что колоть орехи ему было незачем и нечем. Он слишком уверовал в мощь (в первую очередь, во­енную) стоявшего за ним государства, и поэтому не относился очень серьезно к дипломатическим телеграммам и нашепты­ваниям партийных германистов по поводу антикоммунисти­ческой непримиримости Шмидта, его прагматизма и весьма непростых отношениях, сложившихся между ним и Брандтом. Более сильное впечатление на Брежнева произвел тот факт, что Шмидт в период кризиса, предшествовавшего отставке Брандта, благородно подставил ему свое плечо, и до послед­него момента убеждал его не совершать этого шага.

После долгих часов обсуждения с Андроповым того не­многого, что он знал о Шмидте, Брежнев решил направить ему личное письмо с предложением продолжить налажен­ный его предшественником способ обмена напрямую дове­рительной информацией. С целью сохранения конфиденци­альности, Брежнев предлагал новому канцлеру не менять и тех, кто в течение многих лет сумел сделать канал надежным. В первую очередь это, естественно, касалось Эгона Бара.

Мне предлагалось подготовить проект письма, под кото­рым Генеральный секретарь поставит свою подпись.

Брежнева не слишком раздирали сомнения по поводу, будет ли принято его предложение новым канцлером.

Передавая послание Андропову, Генеральный секре­тарь, видимо, имея в виду рассказы о непростых отношениях Брандта и Шмидта, глубокомысленно заключил:

— Шмидт— государственный деятель, и легко подни­мется над всякого рода предрассудками и дворцовыми ин­тригами.

Он оказался прав. Сочтя прямой канал с лидером СССР полезным, Гельмут Шмидт принял его предложение.

Мы были уверены, что Шмидт продолжит «восточную по­литику» Брандта. Однако с самого начала стало очевидно, что это не станет простым повторением пути, пройденного его п редшествен н и ко м.

Различие в подходе ощутимее всего сказалось на том, что Шмидт перенес основной акцент с взаимоотношений ме­жду нашими странами на проблему военного противостоя­ния между Востоком и Западом.

Брежнев посчитал первое важнее второго и поэтому от­несся к переменам сравнительно спокойно. Андропов объяс­нял позицию Шмидта непременным желанием канцлера от­личаться от Брандта и быть на виду у мировой обществен­ности. Министр обороны СССР Дмитрий Устинов трактовал обращение Шмидта к военной тематике как ностальгию по прошлому, когда канцлер был военным министром ФРГ.

Что касается нас, то смещение акцентов значительно ос­ложняло нашу посредническую миссию: отныне многие во­просы требовалось решать, помимо МИДа, и с Министерст­вом обороны. А в этом ведомстве, как известно, все бумаги, включая туалетную, всегда были строго засекречены.

Брежневу же не терпелось получить доказательства того, что начатое им и Брандтом дело не только не погибло, но и получило дальнейшее развитие.

По просьбе Генерального секретаря, при первой же встрече с новым канцлером ему был задан вопрос, не желает ли он посетить Советский Союз еще в этом году по личному приглашению Брежнева. Приглашение канцлер принял.

Эту, на первый взгляд не столь ошеломляющую новость, Андропов докладывал Брежневу лично. Тот с нескрываемым удовольствием выслушал ответ Шмидта и тут же соединился по телефону с Громыко.

— Послушай, Андрей, — с энтузиазмом начал он, словно идея родилась у него секунду назад, — я думаю, хорошо было бы пригласить нового канцлера посетить нас еще в этом году. Подпишем документы о наполнении «восточных договоров», обозначим, так сказать, преемственность политики со сторо­ны нового канцлера и двинемся дальше…

В середине лета 1974 года помощник Генерального сек­ретаря Александров-Агентов попросил меня зайти к нему. Мы достаточно активно поддерживали связь накануне и в ходе встречи Брежнева и Брандта в Крыму.

Этот сухощавый, небольшого роста человек, глядевший на мир сквозь толстые линзы очков, неизменно поражал всех недюжинной эрудицией. Обстоятельство, выделявшее Алек­сандрова среди брежневской команды и делавшее его бес­спорным ее украшением.

Не менее, чем образованность и эрудиция, восхищали присущие ему такт и воспитанность. Он безукоризненно на­ходил верный стиль поведения в присутствии «сильных мира сего», в первую очередь, Брежнева. В отличие от остальных царедворцев его отнюдь не распирало верноподданичество, отчего и отношение к нему Брежнева было более уважитель­ным, чем к остальным.

Мне всегда казалось, что наблюдение за поведением лю­дей, входящих в окружение любого могущественного авто­крата, чрезвычайно полезно для расширения жизненного кругозора.

По отношениям, складывающимся между обслугой и объ­ектом их профессиональной заботы, нетрудно, например, су­дить о человеческих достоинствах опекаемого.

Брежнев относился к обслуживавшим его людям доста­точно демократично, точнее, по-человечески.

Однажды, когда Генеральный секретарь въезжал в Спас­ские ворота Кремля, некто Ильин, человек душевноболь­ной, выстрелил по брежневской машине. Шофер был убит. Генеральный секретарь остался невредим. Злоумышленника схватили. Сталин в этой ситуации репрессировал бы «за по­терю бдительности» всю охрану вместе с ее руководителем. Склонный к реформаторству Хрущев ограничился бы поло­виной, отправив вторую часть на пенсию. Брежнев отказался от обоих вариантов. Это была заслуга не столько его, сколько изменившегося времени.

И тем не менее, само происшествие по тем временам вы­глядело столь неслыханным, что Андропов решил сам по­ехать в тюрьму, чтобы выяснить у преступника истинные мо­тивы его поступка. Николаев с готовностью объяснил ему, что хотел устранить Брежнева лишь с тем, чтобы открыть до­рогу к власти Суслову.

Историю эту мне рассказал один из заместителей Андро­пова, с которым я как-то столкнулся на улице. «В данный мо­мент, — добавил он, — преступника Николаева обследуют са­мые яркие «светила» советской психиатрии». Не слишком раз­думывая над своими словами, я махнул рукой: если человек предпочитает Суслова Брежневу, то он явный «псих» и нечего врачам, не говоря уж о «светилах», тратить попусту время.

Минут через тридцать, войдя в кабинет, я был тут же вы­зван «на провод», и раздраженный голос Андропова в труб­ке настоятельно порекомендовал мне четче формулировать мысли в разговорах с его заместителями.

Уверен, Юпитер прогневался не потому, что я был не­прав, а как раз наоборот.

Впрочем, доносить при малейшей возможности шефу и бояться Суслова входило в правила игры, которых никто не в силах был изменить.

На сей раз мы с Александровым-Агентовым уже более часа обсуждали самые общие проблемы советско-западно­германских отношений. По всем вопросам у него было заве­домо больше информации, чем у меня, да и анализировать ее он умел куда лучше. А потому, высказывая свое мнение и вы­слушивая его, я напряженно старался понять, зачем он при­гласил меня.

Очевидно, заметив мое смятение, Александров решил не терять больше времени:

— Я хотел сообщить вам сугубо конфиденциально, что нами от немецких друзей получена информация о том, что между Шмидтом и Брандтом существовали и существуют глу­бокие разногласия по многим вопросам, в том числе и во взглядах на перспективу отношений между нашими страна­ми. Одним словом, друзья осторожно предупреждают, что если визит Шмидта в Москву состоится, он может выступить с острой критикой Брандта.

Александрова интересовал вопрос, стоит ли готовить Ге­нерального секретаря к такому повороту дел. Единственный аргумент с моей стороны, убедивший и успокоивший Алек­сандрова, сводился к тому, что даже при наличии противоре­чий нынешний канцлер вряд ли станет сводить счеты со сво­им предшественником в Москве в присутствии Брежнева.

Мне было странно, что даже такому мыслящему полити­ку, как Александров, не пришла в голову простая мысль, что в большинстве государств вновь пришедшему к власти лиде­ру совсем не обязательно уничтожать ни физически, ни мо­рально своего предшественника. Мудрые политики чаше по­ступают как раз наоборот.

Как бы то ни было, 28 октября 1974 года самолет с канц­лером ФРГ Гельмутом Шмидтом на борту приземлился в мос­ковском аэропорту «Внуково-2».

Гостя принимали на самом высоком из всех мыслимых уровне: Брежнев, Косыгин и Громыко лично подошли к тра­пу самолета. Следом, на положенном расстоянии, двигались почти все члены советского кабинета министров. Ясно, была дана команда: «патронов не жалеть».

Учитывая, что Гельмут Шмидт прилетел с супругой, на летное поле, помимо почетного караула, были выведены жены высшего руководства. Редчайший случай — среди них были даже Виктория Брежнева, обремененная множеством комплексов и малоподвижная дама, с большим удовольстви­ем отсиживавшаяся дома.

Присутствовала, конечно, Лидия Громыко, начисто ли­шенная каких бы то ни было комплексов и придерживавшая­ся противоположных взглядов.

Супруга самого долговечного в ту пору министра ино­странных дел отдавала себе ясный отчет в том, какие нечело­веческие перегрузки приходится испытывать ее мужу, вслед­ствие чего немалую долю его служебных забот взяла на себя.

В свое время было много разговоров о влиянии Нэнси Рейган на расстановку кадров в Белом доме. В том, что ка­салось кадровых вопросов МИД СССР, Лидия Громыко ни на йоту не уступала Нэнси, не говоря уже о том, что ее «забота» о советских дипломатических кадрах в СССР длилась многие десятилетия.

Ее нашествия в советские посольства, главным образом в индустриально развитых странах, воспринимались сотруд­никами этих представительств и их глав как стихийные бедст­вия, сравнимые разве что с многолетней засухой и неурожа­ем в среднеразвитой аграрной стране.

Вдовца Косыгина при встрече Шмидта сопровождала дочь— Людмила Гвишиани. После смерти жены советский премьер во всех протокольных случаях появлялся исключи­тельно в ее обществе.

Визит подробно освещался и советской, и западногер­манской прессой, с большим количеством фотоснимков и подробным описанием деталей не только политического, но также и светского характера.

30 октября в Кремле было подписано совместное заяв­ление о визите Шмидта и Геншера в Советский Союз. Брежнев и Громыко, Шмидт и Геншер поставили подписи под Соглаше­нием между Правительствами СССР и ФРГ. Косыгину было от­ведено третье место при подписании. Список приглашенных, составленный согласно алфавиту, возглавлял Андропов.

31 октября состоялись проводы западногерманского канцлера, не менее пышные, чем встреча.

Согласно протоколу, канцлер обошел почетный караул, включавший представителей всех родов войск. Среди вы­строившихся не было, впрочем, представителей ракетных войск, к которым у канцлера было больше всего вопросов. А жаль. Возможно, взглянув в открытые лица молодых лю­дей, представляющих одновременно и военную и интеллек­туальную элиту страны, Шмидт отказался бы от изрядной час­ти предубеждений, которые он испытывал по поводу угрозы, воплощенной в ракетах СС-20, размещенных в западной час­ти СССР. Им, увы, суждено было стать «яблоком раздора» ме­жду Западом и Востоком до конца десятилетия.

Справедливости ради надо сказать, что Шмидт попытал­ся было заговорить на тему о ракетах средней дальности с Брежневым, но тот, не вдаваясь в суть проблемы, сказал что-то о «примерном равновесии между Варшавским пактом и НАТО», после чего счел тему исчерпанной.