Лестница вверх и вниз

4 мая 1978 года самолет «Аэрофлота», имея на борту Ге­нерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева и сопро­вождающих его лиц, совершил посадку в немецком аэропор­ту Кельн-Бонн. Это была его вторая поездка в Германию. Как спустившиеся по трапу гости, так и твердо стоявшие на не­мецкой земле встречающие официальные лица достаточно уже хорошо знали друг друга, и поэтому, быстро перемешав­шись, образовали на летном поле вблизи самолета доволь­но однородную серую толпу. Одни и те же помощники, совет­ники, переводчики, знакомые друг другу дипломаты. Было лишь одно исключение, но существенное — вместо канцлера Брандта первым у трапа стоял теперь канцлер Шмидт. Пред­ставлял он, правда, ту же партию и возглавлял ту же коали­цию, что и Брандт. В значительно усиленную по численности группу советских сопровождающих лиц входил неизменный министр авиации, уже упоминавшийся Бугаев, теперь, прав­да, в чине маршала. Инициатива приглашать в качестве га­ранта безопасности перелета высокопоставленного пред­ставителя от авиации принадлежала не Брежневу. Его пред­шественник, Никита Хрущев, при длительных перелетах за границу брал с собой в качестве заложника конструктора са­молетов Туполева. Брежнев считал министра авиации доста­точно серьезным гарантом в этом отношении и поэтому по­стоянно таскал Бугаева с собой.

Перелет, однако, не представлялся организаторам визи­та с обеих сторон каким-то узким местом. Были трудности и посерьезнее, в частности, с размещением высоких гостей. Во время первого визита в Германию в 1973 году в распоряжение Брежнева была предоставлена правительственная резиденция Петерсберг на высокой горе, откуда окрестности Бонна и сам город можно разглядывать как на своей ладошке. Используя это географическое превосходство. Генеральный секретарь совершил свой знаменитый спуск с горы Петерсберг. На по­даренном ему «мерседесе» он пронесся с недопустимой ско­ростью по крутому серпантину узкой дороги до живописного местечка Кенигсвинтер, протянувшегося вдоль Рейна. Поездка не обошлась без приключений. Стараясь избежать столкнове­ния со состоявший на повороте полицейской машиной, Бреж­нев резко уклонился в сторону и, зацепив бордюрный камень, сорвал масляный картер с новенького «мерседеса».

Очнувшись от шока, брежневские охранники высказали про себя все, что они думали об охраняемом. Но дабы окру­жавшие их немцы не догадались, о чем идет речь, сделали это исключительно на русском языке. Со своей стороны, немцы тоже извлекли урок из случившегося. Чтобы не искушать Ге­нерального секретаря поместили его во время второго при­езда в более спокойном, с точки зрения рельефа, районе. За­мок Гимних, предложенный Брежневу в качестве резиденции, был построен, однако, в те времена, когда роскошь и удобст­во не были синонимами. Поэтому разместить Генерального секретаря и министра иностранных дел под одной крышей, как это было спланировано, оказалось задачей не из простых, поскольку надо было обеспечить в старом здании все много­численные бытовые прихоти двух высокопоставленных ста­реющих гостей. Ситуация с главным из них составляла особую заботу всех его приближенных и особенно охраны.

Политика— вещь циничная. И для советской стороны было абсолютно очевидно, что руководители других стран будут строить свои отношения с Брежневым в значительной степени в зависимости от состояния его здоровья.

Внешний облик Брежнева настраивал их уже тогда на не очень оптимистичный лад. Естественно, они хотели точ­нее знать, сколько времени отпущено советскому руководи­телю, чтобы правильнее построить с ним отношения на бли­жайший период.

Незадолго до визита ко мне зашел мой старый знакомый, в то время заместитель начальника Управления охраны Вик­тор Самодуров, человек очень жизнерадостный, наделенный необыкновенным чувством юмора. Он рассказал, что, соглас­но полученной информации, службы некоторых государств стремятся добыть документы, медицинские анализы или ис­ходные материалы для медицинских анализов, касающиеся советского руководителя. Для этого прибегают к различным ухищрениям, вплоть до подвода к унитазам, которыми поль­зуется высокопоставленное лицо, специальных труб.

Естественно, советские спецслужбы не могли уступить иностранным в изобретательности, препятствуя в данном случае всякими способами утечке к противнику «интимной» информации.

То было время повального увлечения дезинформацией, возникшее одновременно в стане противостоящих сторон — на Западе и на Востоке. Создавались грандиозные службы, вкладывались солидные деньги, выдвигались «талантливые лжецы». В общем, врали все по поводу и без такового. Наибо­лее ценным становилось не добывание правдивой информа­ции, а распространение ложной.

В.Самодуров рассказал очень смешно и в лицах, как кто-то в подразделении охраны Брежнева, не желая отставать от моды, предложил воспользоваться методами дезинформа­ции, подсовывая во время визитов Генерального секретаря ложный материал.

Подобное копание в человеческих «душах» вызывает се­годня справедливое отвращение. В период холодных войн это выглядело совершенно нормально, как всякое средство, оправдывающее цель.

Порой прошлое настолько невкусно, что со временем хо­чется его забыть или, как минимум, поставить под сомнение.

Чтобы этого не происходило, живут на свете люди с хо­рошей памятью.

В марте 1994 г. бывший шеф французской спецслужбы де Маренш публично подтвердил информацию, которую управ­ление охраны Брежнева получило 20 лет назад. Согласно де Мареншу, французская разведка действительно активно со­бирала сведения о здоровье Генерального секретаря, ис­пользуя его заграничные поездки.

Малобрезгливые сотрудники французской спецслужбы дежурили в помещениях, расположенных под покоями, отве­денными советскому руководителю, и там собирали инфор­мацию, поступавшую к ним по специально отведенным ка­нализационным трубам. Их труд не прошел даром. На осно­вании анализа собранного, французы пришли к выводу, что

Л.Брежнев смертельно болен, страдает, как говорят на Запа­де, «алкогольной печенью», что, по их более позднему заклю­чению, и явилось причиной его смерти в конце 1982 года.

Согласно же официальному медицинскому заключению, Л.Брежнев «страдал атеросклерозом аорты с развитием анев­ризмы ее брюшного отдела, стенозирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нару­шениями ритма, Рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов».

Итак, Л.Брежнев умер от внезапно остановившегося сердца, а вовсе не от разрушенной алкоголем печени, кото­рая, как выяснилось, вполне соответствовала его возрасту.

Примечательно также, что если руководитель охраны Ге­нерального секретаря В.Самодуров рассказывал о любопыт­стве, проявляемом западными спецслужбами к здоровью Л.Брежнева с улыбкой, то экс-руководителю французских спецслужб юмора не хватило и, судя по публикациям, он ре­шил на полном серьезе представить события того времени как свою профессиональную победу.

Кроме необходимости тщательного сокрытия данных о здоровье Генерального секретаря была и другая сложность. К моменту второго визита в Германию у Брежнева развился синдром лестницы. Он с большим трудом вскарабкивался по ступенькам вверх и с не меньшим спускался вниз. С течением времени синдром этот обострился, и стал серьезной пробле­мой во многих протокольных случаях, в частности, во вре­мя парадов на Красной площади, которые Брежнев должен был принимать, поднимаясь на Мавзолей по лестнице на гла­зах у многих тысяч людей, собравшихся на плрщади, и сотен миллионов, сидящих у экранов телевизоров. Дело в том, что строили и проектировали Мавзолей — памятник вождю Ле­нину — молодые революционеры, только что прошедшие че­рез баррикады и окопы Гражданской войны. Им и в голову не приходило, что всего полстолетия спустя во главе комму­нистической партии, победу которой они готовы были опла­тить своей жизнью, окажется человек, неспособный преодо­леть несколько ступенек.

В создавшейся ситуации, естественно, возникла мысль о сооружении подъемника, который бы возносил Генерально­го секретаря на Мавзолей невидимым для посторонних глаз способом. Во время государственных визитов за границу применялся другой метод: роль вспомогательного подъем­но-опускающего механизма выполнял один из охранников, следующий по пятам за Брежневым и остававшийся невиди­мым для телевизионных камер. Должен сказать, что делалось это на высокопрофессиональном уровне.

После того, как советский лидер спустился по трапу на бе­тонное поле аэропорта Кёльн-Бонн, обошел в сопровождении президента ФРГ Вальтера Шеля, выстроившийся почетный ка­раул, а затем отбыл в отведенную ему резиденцию, у совет­ской стороны появились все основания считать, что полдела сделано. Вторая половина возлагалась на Громыко, но он чув­ствовал себя вполне уверенно, поскольку в портфеле его ле­жала тщательно согласованная между обеими сторонами со­вместная декларация из 10 пунктов, где взаимоотношения ме­жду нашими странами были разложены по полочкам.

Судя по всему, несколько сложнее было положение у канцлера Шмидта. Сказав в своей лондонской речи «а» по по­воду ракет среднего радиуса, он обрек себя на то, чтобы на­звать Западу и все остальные буквы алфавита. Однако джинн, выпущенный из бутылки, вышел из его подчинения и, воору­жившись доктриной устрашения, стал угрожать новой кон­фронтацией между Востоком и Западом. Наряду с ракетами вылезла на поверхность и проблема доверия советским ли­дерам. В ту пору всех политиков, в том числе и самых круп­ных, было принято разделять не на дураков и умных, а на «го­лубей» и «ястребов». Даже в связи с возникновением пробле­мы советских евроракет Запад был склонен скорее доверять Брежневу, однако, вроде бы, стал серьезно задумываться над тем, как распорядится этими ракетами его преемник. Мы изо всех сил намекали своим немецким собеседникам на то, что тот, кто придет после Брежнева, уже многие годы из-за его спины правит государством и поэтому никаких изменений к худшему быть не может. Что касается «голубей» и «ястребов», то приходилось постоянно твердить, что у нас страна руково­дима общим и строгим порядком, который точно предписы­вает, кому и в чьи перья рядиться.

Сегодня разговор на языке Эзопа выглядит малоубеди­тельным. В те же времена разговоры о перемещениях в руко­водстве, а тем более о замене Брежнева, могли иметь самые неприятные последствия. У Брежнева не было уже сил пра­вить страной. Но до самого последнего момента у него ос­тавалось достаточно власти, чтобы отвернуть голову любому, кто хотя бы в мыслях мог покушаться на его пост.

Чтобы не навредить делу, мы старались проявлять мак­симум осторожности, поскольку, проводя встречи в Герма­нии, у нас никогда не было гарантии, что наши беседы не прослушиваются. Опасность эта значительно выросла с тех пор, как Бар покинул особняк Уполномоченного федераль­ного правительства по Западному Берлину на Пюклерштрас-се, 14, и нам пришлось перенести встречи на частную кварти­ру его школьного приятеля.

Кстати, и невидимками нам остаться не удалось. В одной незначительной западногерманской газетенке появилась ин­формация в связи с тем, что советский журналист Леднев по­дозрительно часто посещает Бонн и, судя по всему, он делает это неспроста, а по чьему-то заданию. Мы хорошо знали, что подобные публикации не являются плодом журналистской проницательности. Кого-то наша деятельность по ФРГ явно раздражала. И судя по всему, этот кто-то совсем неплохо раз­бирался в советской действительности.

Получив эту информацию, Андропов не удержался, что­бы не похвалить самого себя за то, что мы с самого начала выдвинули на хорошо просматриваемую авансцену Леднева, отведя мне, как он сказал, роль «серого кардинала». Он счи­тал, что если бы появилась моя фамилия даже в таком контек­сте и в такой незначительной газетенке, пришлось бы объяс­нять то, к чему «многие были не готовы», а, может быть, и пе­рестраивать всю работу канала.

Возможно, он и прав. То были времена, когда люди строи­ли свои отношения на дезинформировании друг друга.

Как уже здесь говорилось, то было время, когда мозга­ми людей полностью владела идея дезинформации, поэто­му заставить кого-либо поверить в искренность намерений было совсем не просто. А уж убедить, что глава могучего и зловещего монстра, каким слыл КГБ, всеми силами подталки­вал высшее советское руководство к активному и честному сотрудничеству с Западной Германией — и подавно.

В «немецком вопросе» Андропов занимал позицию куда более честную, чем многие чиновники в Министерстве ино­странных дел. Модную тогда идею «забивания клиньев» между ФРГ и ее союзниками он называл «бесполезными хлопотами» и обязательно рекомендовал «не поливать пластиковые цве­ты, они все равно не будут расти». Справедливости ради надо признать, что такую позицию он занимал не во всех случаях.

В отношении США, например, он вполне был готов руко­водствоваться старым принципом: «Divide et impera» — «раз­деляй и властвуй».

Но и в отношении ФРГ он старался не популяризировать свои взгляды, высказывая их лишь в узком кругу. И тем не ме­нее ему удалось убедить Брежнева не драматизировать про­блему размещения ракет в Европе ни во время визита Гене­рального секретаря в ФРГ, ни позже, что и помогло избежать ухудшения отношений между нашими странами. Значитель­ную долю заслуг в предотвращении возможного кризиса в отношениях следует отнести на счет политической гибкости канцлера Гельмута Шмидта. Ему удалось достичь гармонии трех качеств интеллекта: жесткости, логики и личного обая­ния, под воздействие которого так легко поддался Брежнев.

В итоге, Шмидт добился принятия решения о размеще­нии ракет в Европе, не допустив ухудшения отношений с СССР. Цена за успех оказалась минимальной — неприязнь со стороны министра иностранных дел Громыко.

Однажды, если не изменяет мне память, Громыко в при­сутствии Фалина поинтересовался, какую цену потребовали бы западные немцы в ответ на предложение выйти из НАТО. Министр при этом просил с самого начала исключить из тор­гов Западный Берлин и ГДР. Андропов расценил этот разговор как намек на необходимость позондировать почву у немецко­го руководства, и просил ни в коем случае этого не делать, ок­рестив саму постановку вопроса «политическим базаром».

6 мая 1978 года в Бонне Л.Брежневым и Г.Шмидтом была подписана Совместная декларация, в которой отмечалось, что обе стороны не должны добиваться военного превосходства.

Громыко представлялось, что такая формулировка сни­мает остроту проблемы ракет, и он успокоился.

Канцлер же декларацию подписал, но от идеи размеще­ния ракет не отказался.

Вдень подписания декларации большая часть советской делегации вылетела по приглашению канцлера в его родной Гамбург. Это означало окончание официальной части визита, а потому перед вылетом в столичном аэропорту Кельн-Бонн Генеральному секретарю были отданы все положенные по протоколу почести.

В сопровождении президента страны Вальтера Шееля он обошел строй почетного караула и с удовольствием принял огромные букеты цветов, от чистого сердца преподнесенные детьми сотрудников советского посольства.

Сам же советский посол готовился к отъезду домой, ибо хорошо понимал, что по завершении этого визита закончится и его пребывание в Западной Германии, а, судя по тому, как складывались отношения с министром, и его служба в дипло­матическом ведомстве.

В России люди способные и незаурядные во все времена проживали жизнь более сложную, чем посредственности.

В гамбургском аэропорту Брежнев, спустившись по трапу, вновь увидел выстроившийся почетный караул. Значит, опять придется его обходить?! Но ничего не поделаешь, работа…

Утомившись за день от переездов, перелетов и перехо­дов по коридорам, Брежнев в тот вечер с аппетитом поужи­нал и тут же удалился в отведенные ему покои на отдых.

Позже, дома, без конца повторяя восторженные расска­зы о своем пребывании в Германии, он никогда не забывал и эту историю.

То ли под влиянием чудесного климата, то ли поддавшись очарованию дружеской атмосферы, которой окружили его за­падногерманские руководители, но, по его собственным сло­вам, он впервые за долгое время уснул без снотворного.

«Лейб-медик» Брежнева, который, как известно, не лечил, а усыплял его, был настолько потрясен и выбит из колеи этим обстоятельством, что, по рассказам охраны, впервые сам ре­шил воспользоваться снотворным, чтобы уснуть.

На следующее утро Брежнев во главе группы помощни­ков и министров, отправился на завтрак к канцлеру Шмидту домой. Уютная атмосфера и доброжелательность, с которыми хозяин дома встретил высокого гостя, расположили Брежне­ва к непринужденному общению.

Он сам был большим любителем застолий, умел и любил их организовывать, подкупая приглашенных искренней теп­лотой и радушием. А потому сумел до конца оценить вкус и изобретательность Шмидта.

Особую радость у Генерального секретаря вызвало по­явление среди гостей экс-канцлера Вилли Брандта. Надо от­дать должное Л.Брежневу. Он редко изменял возникшей при­вязанности к людям, особенно если социальный статус их не­ожиданно падал. Наоборот, к прежней симпатии добавлялись сочувствие и сострадание, а эти прекрасные человеческие эмоции ему совсем не были чужды.

— Вилли нужно поддержать и почаще приглашать в Мо­скву, — рассуждал он тогда, и повторил это уже по возвраще­нии в Москву.

Со временем до нас стало доходить, что искренняя сим­патия к нему Брежнева не вызвала ответных теплых чувств в душе Брандта. Экс-канцлер высказывался о Брежневе с неко­торым пренебрежением. Его раздражала прямолинейность суждений и недопустимая фамильярность в обращении. К ве­ликому сожалению, Брандт не понял и не ощутил, что при­чиной тому были абсолютная искренность, полное доверие и отсутствие фальши. А ведь за эти качества прощают многое!

Что и говорить, в последние годы жизни Брежнев замет­но деградировал, что стало не только его личной трагеди­ей, но и трагедией всей страны. Во время войны и после нее Брежнев любил и подолгу слушал пластинки с записями из­вестнейшего эстрадного певца Леонида Утесова.

Утесов был не только целой эпохой в отечественной эст­раде, он являлся человеком, обладавшим необычайным чув­ством юмора и огромной житейской мудростью. Если бы Брежнев, возглавив государство, доставил себе труд и удо­вольствие хоть час провести в обществе этого незаурядного человека, ему наверняка удалось бы избежать многих из со­вершенных им ошибок. В первую же очередь, вовремя сойти с политической сцены, оставив по себе лишь самые лучшие воспоминания, о чем он всегда мечтал.

Мне посчастливилось побывать в гостях у Утесова уже после того, как он оставил сцену, и услышать от него мудрую фразу: «Актер и политик должны уйти со сцены, как минимум, за час до того, как их разлюбит публика».