Миллионер на сутки

Началом этой истории из плохого детектива следует счи­тать следующий день после малоприятного разговора с ше­фом, когда руководитель аппарата КГБ в ГДР генерал-лейте­нант Иван Фадейкин пригласил меня в свой служебный ка­бинет в Карлсхорсте, где за хорошо охраняемой оградой размещалась его резиденция.

И.Фадейкин был опытный военный контрразведчик, про­шедший войну, после окончания которой немало потрудил­ся вместе с Э.Мильке для совершенствования системы безо­пасности в ГДР.

Сложившиеся весьма доверительные отношения с Миль-ке помогали ему на первом этапе успешно продвигаться по служебной лестнице. Через какое-то время количество за­висти — этой главной движущей силы интриги — перешло в качество и дало повод недоброжелателям распространить версию о том, что Фадейкин из представителя Москвы в ГДР превратился в представителя Мильке в Москве. Такое смеще­ние акцентов ничего хорошего ему не сулило. Теперь он дол­жен был заплатить за то, что установил «слишком» близкие не только служебные, но и личные отношения с министром гос­безопасности ГДР. Москва плохо разбиралась в подобных от­тенках, придерживаясь старой логики: если с кем-то еще, зна­чит, против нас.

Словом, когда я ясным майским утром зашел в кабинет Фадейкина, над ним уже сгущались тучи, и он не мог не чув­ствовать их приближения.

Будучи человеком крайне осторожным, а также зная о наших отношениях с Андроповым, он никогда не задавал мне каких-либо вопросов по поводу моей миссии. В этой свя­зи прозвучавшее довольно официально приглашение навес­тить его немного насторожило меня.

Вначале беседа шла о положении в ГДР, о растущем не­довольстве населения уровнем жизни. Фадейкин чувство­вал себя здесь во всеоружии. Что и говорить, уровень этот несравненно выше нашего, но восточные немцы принима­ют за эталон не нас, а своих западных собратьев. К нам же обращают взор только тогда, когда нужно дешевое сырье: нефть, газ…

Далее мы перешли к положению в ФРГ, к предстояще­му голосованию по вотуму доверия Брандту, и конечно же к животрепещущей теме подкупа депутатов. Фадейкин оказал­ся на удивление детально знаком с этой ситуацией. Он даже назвал фамилию перекупленного депутата и сумму, которая была обещана «народному избраннику» за этот его шаг. Ос­тавалось неясным, какая из сторон должна была выплатить эти деньги.

—    Можешь не сомневаться в достоверности информа­ции, она исходит непосредственно от Мильке, а у него, как ты догадываешься, надежные источники в Западной Германии.

Сегодня это могут подтвердить многие.

Мы сидели более часа, а я все никак не мог понять цель нашей встречи, пока неожиданно Фадейкин не задал тот же вопрос, на который мне пришлось отвечать Андропову нака­нуне: почему социал-демократы не возьмут на вооружение методы своих противников и не купят голоса нескольких де­путатов. Я без ссылок на автора повторил ответ Бара. Фадей­кин задумался, а затем предложил:

—    Послушай, давай соберем необходимую сумму, полу­чим согласие Центра и, не теряя времени, будем действовать. Иначе может оказаться поздно, останется лишь, как обычно, кусать локти от досады.

Такой службист как Фадейкин никогда бы не отважился на подобный разговор, не заручившись согласием «сверху».

Теперь все вставало на свои места. Что же касается лич­но меня, то реализация подобного плана не сулила ничего хорошего. Во-первых, Бар уже высказал свое принципиаль­ное отношение к подобной сделке и, думается, не отсутствие денег являлось основой занятой им позиции; так что возвра­щаться к этой теме было бы более чем навязчиво. Во-вторых, я довольно рано усвоил, что любая комбинация с казенны­ми деньгами — это основание быть подозреваемым в нечис­топлотности.

С другой стороны, если Брандт провалится на выборах, недополучив один-два голоса, на меня «спустят всех собак», обвинив, в лучшем случае, в отсутствии идей, инициативы, а в худшем и в трусости.

Рано утром мне позвонил из Москвы человек, занимав­шийся организационно-финансовыми вопросами, и сообщил, что в соответствии с указанием начальства он на следующий день отправляется на прием к Косыгину, чтобы получить офи­циальное распоряжение на выделение определенной суммы в валюте. При этом он добавил, что премьер резко отрица­тельно относится ко всей этой затее и нет уверенности, что поход увенчается успехом.

Тем большим было мое удивление, когда на следующий день я вновь получил приглашение Фадейкина зайти, а он, увидев меня, молча вынул из сейфа портфель с пачками дол­ларов США.

— Есть распоряжение шефа, надо вручить этот портфель, кому следует. Если нужна помощь, ну там, подстраховать в За­падном Берлине — мы готовы, если нет, то действуй.

И он ободряюще похлопал меня по плечу.

Зачем понадобился Москве вторичный разговор с Баром на малоприятную для обеих сторон тему, было тогда неясно. Более поздний анализ навел меня на мысль, что Брежневу не доложили в свое время отрицательную реакцию Бара на сде­ланное нами предложение и затем пытались исправить дело вторичным заходом, придав ему более «конкретную форму».

Делать было нечего, и мы тут же связались по телефону с Баром. Выяснилось, что в течение трех ближайших дней он не сможет отлучиться из Бонна, и предложил нам, если дело срочное, прилететь к нему.

Мы отправились в аэропорт и, купив билет на ближай­ший боннский самолет, оставшиеся до его вылета часы ско­ротали за обсуждением возникшей ситуации.

В силу редкостной легкости характера, о которой я уже упоминал, Валерий был далек от того, чтобы драматизиро­вать ситуацию.

—   Не вижу причин для переживаний, — безапелляцион­но заключил он. — В конце концов, давать — не брать, пред­лагать — не просить. Согласятся взять деньги, в чем я сомне­ваюсь, — я сделаю тебе намек по телефону. Мы приедем в Берлин, и ты вручишь сумму на Пюклерштрассе из рук в руки. Ну, а откажутся — я вернусь один, и забирай меня, как обыч­но, из аэропорта.

Примерно с шести вечера я стал названивать в Бонн по телефону. Леднева разыскать долго не удавалось. Лишь око­ло полуночи я обнаружил его в гостинице.

Следует заметить, что в те времена по своей форме раз­говор человека, связавшегося по телефону из Западного Бер­лина с кем-то в Западной Германии, значительно отличался от телефонного диалога между жителями западных стран. Берлинцы прекрасно осознавали, что городской телефонный кабель прежде, чем выйти в «свободный мир» вначале долго петлял по городским зонам союзников, а затем проделывал длинный путь по территории ГДР, и что в связи с этим к нему было подключено больше желающих подслушивать, чем го­ворить. По крайней мере во много раз больше, чем это пре­дусматривается цивилизованными нормами в цивилизован­ных государствах.

«Диалог двоих в присутствии многих» заставлял людей прибегать ко многим смысловым и словесным ухищрени­ям. Старались не упоминать имен, заменяя их словами «зна­комый», «приятель». Места и время самых невинных встреч тоже конспирировали: «как всегда», «на том же месте» и т.п.

Однажды я сидел в кабинете очень респектабельного берлинского архитектора, когда тот договаривался о встрече со своим коллегой, прилетающим из Парижа.

—   Мы встречаемся как обычно у итальянца, но не у того, где были последний раз, а у того, где ужинали, когда ты при­летал с блондинкой две недели назад.

Прошло достаточно много времени, пока парижский кол­лега, видимо изрядный потаскун, разобрался в своих блондин­ках и ресторанах, которые посетил за последние две недели.

—   Не проще ли было назвать ресторан, — поинтересо­вался я у архитектора, когда он закончил разговор, — или ты забыл, как именуется твой итальянец?

— Ресторан «Ля Бока». Я не могу забыть его, хотя бы по­тому, что через день обедаю или ужинаю там. Ich bin dort Stammgast (Я его постоянный посетитель), — возбудившись, объяснил мне хозяин. А тебе бы пора уже знать, что здесь, в Западном Берлине, записывают на пленку каждое слово, ска­занное по телефону, и переводят его тут же на французский, английский, русский и немецкий с восточногерманским ак­центом.

— Твой коллега везет в Западный Берлин наркотики? — не унимался я.

—   Чертежи для строительства отеля в Аммане.

Надо признаться, что в разговорах по телефону мы не блистали изобретательностью и мало чем отличались от за­падноберлинских обывателей.

—   Только что расстались с нашим другом после хоро­шего ужина, — доложил не совсем твердым голосом Вале­рий, хотя последнее обстоятельство не требовало поясне­ния. — Все в порядке, мы обо всем договорились. Завтра вылетаем дневным рейсом. Встречаемся, как обычно, в том же месте.

Я с трудом мог поверить своим ушам. Ведь Бар хоть и тактично, но достаточно категорично сформулировал свое «нет».

На другой день, в полдень, я въехал на машине в Запад­ный Берлин. На сиденье рядом со мной лежал портфель, на­битый упругими тонкими пачками долларов в банковской упаковке. При обмене по тогдашнему благосклонному к дол­лару курсу на марки получалась сумма, на которую мож­но было прикупить минимум четырех депутатов бундестага. Именно из этого расчета и исходил тот, кто определял коли­чество выделяемых денег.

Чтобы не привлекать к себе внимание, мы обычно при­езжали в особняк на Пюклерштрассе на такси. И на сей раз я правилу не изменил.

Оставив машину на платной стоянке позади ресторана «Три медведя», я облюбовал в нем пустынный уголок.

В Берлине выпало несколько жарких дней, и посетители предпочитали занимать столики на улице, под тентом.

В небольшой газетенке, по-моему, «BZ», которую я раз­вернул в ожидании официанта, на первой полосе аршинны­ми цифрами извещалось о количестве кружек, выпиваемых берлинцами в связи с повышением температуры. Я решил до­бавить к этой круглой цифре еще одну, а заодно осмотреться и рассчитать время.

До прибытия самолета оставалось тридцать минут. Если добавить столько же на дорогу от аэропорта до Пюклер­штрассе, в моем распоряжении оставался еще целый час.

Неожиданно в ресторан вошли двое сравнительно моло­дых мужчин. Увидев меня, они без видимых колебаний напра­вились в ту же часть необитаемого зала и решительно заня­ли столик в противоположном углу. Один из них, демонстри­руя свой анфас, бесцеремонно уставился на стоявший рядом со мной на стуле портфель. Другой, с далеко не римским про­филем, тоже постоянно косился на него. Я проследил взгляд обоих и пришел в уныние.

Рядом со мной стояло реликтовое чудище. Потертое до безобразия, старомодное, неуклюжее, утратившее былую форму и краски кожаное вместилище, точная копия (не удив­люсь, если бы он оказался оригиналом) того самого знамени­того портфеля Конрада Аденауэра, который сегодня с инте­ресом разглядывают в Бонне посетители музея-кабинета пер­вого германского послевоенного канцлера.

Вопреки предположениям тогдашних сослуживцев о том, что канцлер хранил в нем наиболее ценные государ­ственные бумаги, которые не мог доверить даже стально­му сейфу, Аденауэр носил в нем съестное, приготовленное дома.

Что могло быть содержанием портфеля сегодня, четверть века спустя, не мог придумать и самый догадливый. На чи­новника, которому жена в целях экономии готовила его лю­бимые бутерброды на весь служебный день, я не тянул.

В крайнем случае можно было рассчитывать на бессмерт­ный образ немолодого холостяка, систематически навещаю­щего знакомых вдов с портфелем, в котором аккуратно сло­жены свежая рубаха, старая электрическая бритва «Браун» и зубная щетка с пастой «Колгейт».

Принесли пива, за которое я поспешил немедленно рас­платиться. Минут за двадцать до расчетного времени я пре­рвал свои психологические экскурсы, поднялся и направил­ся к выходу. Мои соглядатаи продолжали оставаться на месте и лишь внимательным взглядом проводили меня до дверей. Выйдя на Ку-дамм, я повернул налево. Здесь, у «Кранцлер-эк», обычная цепочка такси ожидала своих клиентов. Голов­ную машину я, по обыкновению, уступил полной негритянке с двумя детьми, и не без труда втиснулся в миниатюрный са­лон второй, назвал адрес и с облегчением откинулся на спин­ку сиденья.

Водитель, увлеченно жевавший бесконечную сосиску, ку­пленную здесь же, на углу, и почерневшую от долгого пребы­вания в перегоревшем масле, не поворачивая головы, кив­нул, подтверждая, что адрес ему знаком и им уважаем. Про­глотив пережеванное и дождавшись, когда светофор сменит красный цвет на зеленый, он тронулся в путь.

Мы успели проехать всего несколько метров, когда про­изошло нечто непредвиденное.

Двигавшаяся навстречу автомашина с включенным сиг­налом поворота направо тем не менее продолжила движе­ние по прямой и наехала на такси, в салоне которого я уже было позволил себе расслабиться. Раздался удар, послышал­ся звук разбитого стекла.

— Попрошу вас быть свидетелем.— Водитель позволил мне разглядеть его профиль, после чего не спеша вышел.

Тут же откуда ни возьмись, выросли два полицейских. За долгие годы прогулок по Ку-дамм я никогда не видел их на этом перекрестке. Немедленно собралась толпа зевак. Дви­жение по главной западноберлинской улице в обоих направ­лениях застопорилось. Наехал же на такси старый, видавший виды американский лимузин непристойных по европейским понятиям размеров, выпущенный на просторы прерий, ви­димо, не позже середины нашего века и скорее напоминав­ший небольшой комфортабельный автобус, чем легковой ав­томобиль. На его задних крыльях, как у самолета, размеща­лись воздушные стабилизаторы, вследствие чего, судя по сильно избитым бокам, водитель постоянно путал тесные за­пруженные людьми и машинами берлинские улицы с просто­рной взлетной полосой аэродрома. Наконец из этой некогда роскошной громадины вылез маленький смуглый человечек восточного типа в туфлях на высоких каблуках. Водитель так­си что-то сказал полицейскому, и тот жестом пригласил меня выйти из машины.

Я повиновался и встал по левую руку от служителя зако­на. События развивались точно в соответствии с ярко приве­денными примерами в пособиях по контрразведке, выпускав­шимися учебным заведением КГБ. Сомнений в подстроенной провокации почти не оставалось. Следующий этап — поли­цейский участок, где неминуемо будет задан вопрос по пово­ду содержимого портфеля, и происхождения столь значитель­ной суммы. Нашел? На счастливчика, нашедшего портфель с миллионом, я не очень походил. Следующим вопросом неми­нуемо станет адрес, по которому я ехал. Его назовет шофер, память у них профессиональная.

Я почувствовал, как неприятный холодок ящерицей кра­дется по спине. В моем воображении уже обозначилась пер­вая полоса «BZ» с моей физиономией, а рядом вилла Уполно­моченного по Западному Берлину…

Это совсем плохо.

Но тут я с облегчением вспомнил, что, руководствуясь видимо шестым чувством, назвал водителю не адрес виллы, а магистральную улицу Клее-аллее, откуда рассчитывал про­гуляться пешком. Ну, хоть это утешение! Аллея, названная в честь американского генерала времен Второй мировой, на­ходится в парковой зоне Берлина, а стало быть, я вполне мог отправиться туда, чтобы подышать воздухом. Конечно, при всей западной дороговизне для прогулок по парку вряд ли надо иметь при себе такое количество денег. Но это уже, из­вините, дело хозяйское.

Пока я соображал, что меня ждет, миниатюрный владе­лец лимузина вытащил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда визитную карточку вместе с несколькими стомарко-выми купюрами, и передал таксисту.

Тот быстренько принял извинения, однако, осмотрев бо­лее пристально помятое крыло, затребовал еще одну сотню марок. Прежде терпеливо и молчаливо ожидавшие автомо­били принялись гудеть. Таксист и восточный человек не спе­ша вернулись к своим машинам. Толпа начала расходиться. Я обратился к полицейскому:

—   Извините, у меня встреча, на которую я опоздал из-за этой истории…

Тот повернулся и посмотрел на меня с таким изумлени­ем, словно я пожаловался ему на мучившую меня икоту.

—   Не знаю кто вас здесь удерживает? Инцидент, как види­те, исчерпан, и я не понимаю, что делать здесь любопытным.

Несколькими минутами позже я размашисто шагал по Фазаненштрассе, не думая о направлении, а лишь с целью уйти подальше от места происшествия.

Добравшись наконец до Пюклерштрассе, 14, нажал кноп­ку звонка.

Дверь долго не открывалась, затем замок натужно затре­щал, калитка открылась, и я оказался внутри дворика. Про­шуршав по гальке, подошел к входу в дом. В вестибюле меня встретила служительница в наскоро накинутом голубом пе­реднике.

—   Господин Бар? Он звонил сегодня утром и сказал, что будет не раньше, чем через неделю. Вы проходите, я соеди­ню вас с его секретарем, фройляйн Кирш, она ведает всеми делами.

Фройляйн Кирш любезно объяснила, что господин Бар отправился на заседание бундестага, что же касается госпо­дина Леднева, то автомобиль господина министра пару часов назад доставил его в аэропорт…

Приехав в Темпельхоф, я без труда разыскал Леднева в баре за кружкой пива. На лице его не было и следа упрека за мое опоздание. Удивил его лишь портфель в моих руках:

—   Что ты с этой хламидой по городу бродишь? Купил бы себе что-нибудь поприличнее…Ну, а в остальном все пре­красно: ни о каких деньгах они и слышать не хотят, думаю что Бар Брандту об этом и словом не обмолвится, чтобы тот не воспринял наши благие намерения, как обиду. Относительно голосования по вотуму доверия, все остается по-прежнему: пятьдесят на пятьдесят.

Я не стал объясняться с Ледневым по поводу недоразу­мения. Единственным моим желанием тогда было как можно скорее вернуть портфель в Восточный Берлин.

Фадейкин принял портфель обратно без восторга:

— Ну, вот так мы и тешим себя. Сначала придумываем операции, потом отказываемся от них!.. — проворчал он, за­талкивая портфель в сейф.

Спорить я не стал, а уж тем более рассказывать о проис­шедшем. Теперь это не имело никакого значения.

Я был вполне доволен жизнью и наслаждался сознанием своей исключительности. Немного в этом мире таких, кто, ос­вободившись от миллиона, чувствовал бы себя столь же уют­но, как я в тот вечер. Естественно, и сон был крепким, но не долгим. И вновь, без учета двухчасовой разницы во времен­ных поясах, меня поднял из кровати все тот же ранний голос из Москвы и сообщил, что распоряжение пока что премьер не подписал, но как только деньги будут получены, их немед­ленно переправят в Берлин.

Я так долго соображал, что говоривший из Москвы осве­домился о моем самочувствии, после чего положил трубку.

Мне показалось, что я все еще нахожусь в объятиях Мор­фея и теперь второй раз смотрю уже пережитый недавно не­приятный сон.

Наяву же хотелось понять смысл моей бездарной про­гулки с антикварным портфелем по Западному Берлину, в то время как его содержимое по какому-то дьявольскому за­мыслу оставалось в Москве. В голову лезли самые невероят­ные мысли. Чтобы избавиться от наваждения, я позвонил в Москву и попросил своего раннего собеседника не пересы­лать деньги в Берлин, поскольку в них отпала надобность.

Поначалу это вызвало удивление, а затем облегчение.

Просить всегда неприятно, а если непонятно для кого — то вдвойне.

К сожалению, история этим не исчерпывается. Она име­ла для меня краткое, но неприятное продолжение. Два дня спустя я ненадолго оказался в Москве. Андропов тут же при­нял меня, по обыкновению вышел из-за стола и, искренне по­жимая мне руку, с несвойственной ему грубоватой прямотой сказал:

— Ну что ж, после такой проверки тебя можно посылать хоть на Марс.

Он произнес это искренне улыбаясь, уверенный, что сде­лал мне комплимент. Я, видимо, заметно помрачнел, ибо он тут же попытался все сказанное превратить в шутку.

Через несколько минут мы расстались. Для него я ока­зался несколько порядочнее, чем он предполагал. Для меня он в тот день перестал быть столь совершенным, каким пред­ставлялся ранее.

Чуть позже я пришел к твердому убеждению, что вся эта детективная история, разыгравшаяся в Западном Берли­не, имела лишь формальное отношение к событиям, связан­ным с вотумом доверия к Брандту и вообще к немцам. Про­сто кому-то понадобилось подвергнуть меня испытанию на верность и на честность.

26 апреля 1972 года состоялось голосование по вотуму до­верия Брандту. История никогда не узнает, что определило ре­зультат: недостаток денежных средств у одной из сторон или наличие совести у отдельных депутатов. Как известно, с пере­весом в два голоса Брандту удалось сохранить свой пост.

Сидя у телевизора в Берлине, я передавал по телефону в кабинет Андропову весь ход голосования как футбольный ре­портаж со стадиона. Когда все прояснилось, Андропов облег­ченно вздохнул, поблагодарил и тут же доложил Брежневу.

23 мая президент ФРГ Хайнеманн скрепил своей подпи­сью Восточные договоры. Еще неделю спустя они были рати­фицированы Президиумом Верховного Совета СССР.

На заседании выступил Брежнев, предварительно выслу­шавший немало самой беззастенчивой лести по поводу его лидирующей роли в процессе разрядки напряженности во всем мире и особенно в улучшении отношений СССР-ФРГ.

Особым красноречием блеснул первый секретарь ЦК КП Белоруссии Машеров. За ним старались угнаться другие. На­чиналась эпоха безудержного прославления Генерального секретаря.

Брежнев постепенно набирал политический вес, а с ним росла и его уверенность в себе. Игра в кошки-мышки с соб­ственным премьером по поводу того, кто должен представ­лять страну, близилась к концу. Уже Коммюнике по Крымской встрече с канцлером ФРГ Брежнев подписал единолично. Не задумываясь, поставил он свою подпись и под договоренно­стями с президентом США.

8 бесконечных хлопотах по поводу ратификации время пролетело незаметно, и тут все спохватились, что в Германии не за горами новые выборы.

Громыко, впервые посетивший в июне 1972 года то, что он привык называть «новообразованием», и там со всячески­ми почестями принятый, о вдовах более не поминал, а сосре­доточился на том, чтобы оказывать необходимое влияние на руководство ГДР.

Кстати, это оказалось весьма полезным и для укрепле­ния позиций Брандта на посту канцлера и для блага немцев в обеих частях Германии.

9 ноября того же, 1972-го, года состоялось парафирова­ние договоров между ФРГ и ГДР. Эти договоренности в опре­деленной степени облегчали общение людей в обеих частях страны.

19 ноября социал-либеральная коалиция одержала вну­шительную победу на выборах, а социал-демократы набрали небывалое количество голосов в условиях максимальной ак­тивности избирателей за всю послевоенную историю страны.

Казалось бы, все складывалось благополучно. Однако, сразу после того, как лидеры обеих стран поздравили друг друга с успехом, «серый кардинал», Михаил Суслов, решил, что пора напомнить о своем существовании и о том, что именно он является идеологом ЦК КПСС.

Суслову удалось убедить Брежнева и своих товарищей по Политбюро в том, что, идя на политическое сближение с ФРГ, СССР должен во имя сохранения чистоты идеи мирово­го коммунистического движения решительно размежеваться с немецкими социал-демократами идеологически.

Тут вспомнили подходящий и общеизвестный лозунг Ле­нина: прежде, чем объединяться, надо размежеваться.

Брежнев был надежным партнером и предупредил че­рез нас Брандта о предстоящем идеологическом размежева­нии между КПСС и германскими социал-демократами. Бранд­та ленинский подход к делу нисколько не расстроил, а ско­рее наоборот. Он давно созрел для любого размежевания, поскольку немецкие социал-демократы несли серьезные по­тери от того, что их часто сознательно или без того валили в одну кучу с коммунистами. В целом же несложно было заме­тить, что возня с идеологическим смыканием или размежева­нием его не очень интересовала.

В середине ноября Брежнев заявил, что коммунистов объединяет с западными социал-демократами борьба за раз­рядку, но это отнюдь не означает, что коммунисты готовы идти с ними на компромиссы в области идеологии.