Представления о россии элиты восточноевропейских народов

Как говорят, Запад «изобрел Восточную Европу» как са­нитарный кордон, отделявший от него Россию. Восточной границей Европы стала граница между Пруссией и Польшей.

Граф де Сегюр, ехавший послом в Петербург в 1784 г., описывал, как он «совершенно покинул Европу» и «перенес­ся на десять веков вспять» при пересечении границы Прус­сии и Польши. Американский путешественник Джон Ледь-ярд, ехавший в противоположном направлении, приветство­вал Европу, пересекая «великий рубеж между азиатскими и европейскими манерами» на той же самой прусско-польской границе. Они были убеждены в принадлежности Пруссии За­паду, а Польши — Востоку [51].

Австрийский канцлер Меттерних говорил: «Азия начи­нается за Ландштрассе», то есть австрийцы-немцы живут в прифронтовой полосе Европы. Отправляясь из Вены в Пра­гу, Моцарт считал, что едет на Восток, к славянам (хотя Прага находится западнее Вены).

Мнение элиты восточноевропейских стран было и оста­ется важным аргументом в цивилизационных представлени­ях Запада о России. А. Безансон пишет: «Поляки, венгры, при­балты — народы, принадлежность которых к Европе отри­цать невозможно и которые знают на собственном опыте, что такое жить под властью России, — имеют на этот счет свое мнение, и мы не вправе этим мнением пренебречь. Они объ­яснят вам, что «кожей чувствуют» нечто особенное, о чем им трудно говорить с вами именно потому, что вы — европеец и «вам не понять». Об этом можно прочесть у Густава Херлин-га («Особый мир»), у Чеслава Милоша, у Адама Чапского. Ко­нечно, большую роль тут играет идеология, но дело не толь­ко в ней; просто все эти люди знают, что такое Россия, изнут­ри. Они не питают к России ненависти, нередко они ее даже любят, но попробуйте сказать им, что Россия — часть Европы. Они будут сильно удивлены» [1].

Даже друг Пушкина и декабристов Адам Мицкевич, близкий ко многим литераторам России, писал о русских, о русской земле и городах строки, которые можно счи­тать типичным литературным образом варваров. Вот стро­ки из главы «Дорога в Россию» поэмы «Дзяды» (1823 г.). По­сле описания мрачной, безжизненной природы говорится о людях:

А вот — что-то странное: кучи стволов, Свезли их сюда, топором обтесали, Сложили, как стены, приладили кров, И стали в них жить, и домами назвали. Домов этих тысячи в поле пустом, И все — как по мерке…

Стоят эти срубы, и в каждом живут, И все это городом важно зовут.

Но вот наконец повстречались мне люди, Их шеи крепки, и могучи их груди. Как зверь, как природа полночных краев, Тут каждый и свеж, и силен, и здоров. И только их лица подобны доныне Земле их — пустынной и дикой равнине.

И пламя до глаз их еще не дошло

Из темных сердец, из подземных вулканов,

Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув,

Той дивной печатью отметить чело,

Которой отмечены люди Восхода

И люди Заката, вкусившие яд

Падений и взлетов, надежд и утрат,

Чьи лица — как летопись жизни народа.

Здесь очи людей — точно их города. Огромны и чисты. И, чуждый смятенью, Их взор не покроется влажною тенью, В нем грусть состраданья мелькнет без следа. Глядишь на них издали — ярки и чудны, А в глубь их заглянешь — пусты и безлюдны. И тело людей этих — грубый кокон, Хранит несозревшую бабочку он…

Перевод с польского В. Левика

Установки прозападной интеллигенции восточноевро­пейских стран открыто представлены в известной статье чешского писателя Милана Кундеры «Похищенный Запад, или Прощальный поклон Культуры», напечатанной в 1984 г. в «Нью-Йорк тайме», а также в Англии, Франции и Германии. Эта публикация была важной операцией завершающей кам­пании холодной войны против СССР, но здесь мы не касаемся ее политического смысла. Речь именно об отношениях Запа­да и России как цивилизаций.

Текст статьи был составлен как «послание» Западу. Кун-дера обвинял Запад в том, что тот вступил в сговор с Россией и отдал часть Европы на растерзание неевропейским варва­рам: «Три мудреца в Ялте разделили ее надвое и приговори­ли к смерти. Им было все равно, что станет с великой культу­рой». Долг Запада — воссоединиться со своей «похищенной» частью, иначе угаснет европейская культура.

В варварстве Кундера обвиняет именно Россию, а не СССР. Он рассматривает СССР как «органичное» воплощение «русских черт». Кундера — боец холодной войны, статья на­писана по заказу. Дело в другом — почему она была идеоло­гически эффективной? Потому, что она точно отвечала сте­реотипам сознания среднего класса Запада. Азиаты похити­ли кусочек Запада, и поход за спасение плененных «братьев меньших» должен быть поддержан каждым благородным че­ловеком.

Однако эта операция важна тем, что за ней стояло реше­ние об интеграции части «санитарного кордона» в Запад, по­скольку цивилизационная угроза со стороны России (СССР) устранялась с предполагаемым победоносным завершением холодной войны. В представлениях Запада Польша, Венгрия, Чехия принадлежали к одному «цивилизационному ареалу» Восточной Европы, который с XVIII века находился за лини­ей будущего «железного занавеса», так что Сталин в Ялте во­все не «крал» их у Запада, а Черчилль с Рузвельтом не преда­вали «Центральную Европу» уже потому, что таковой просто не было.

Запад «принимал» к себе эти страны, и их население это­го желало. Но население России этого не желает, а Запад не собирается ее к себе «принимать» (да и сил на это у него не хватит). А. Безансон пишет об этом безвыходном, с его точки зрения, положении: «Есть всего один разумный путь, по ко­торому русским следует идти, — европеизироваться, рефор­мироваться на западный лад. Однако цель эта кажется поч­ти недостижимой. Если всего богатства ФРГ не хватило на то, чтобы за десять лет поднять до нормального уровня жизнь в Восточной Германии, территория которой не так уж вели­ка, всего богатства мира не хватит на то, чтобы преобразо­вать Россию» [I]1.

Надо учесть, что Кундера, Безансон и другие крайне идеологизированные авторы вовсе не выражают социокуль­турной реальности восточноевропейских стран и не дают ни­какой меры их цивилизационной близости к Западу. Единст­венным аргументом для их вывода о том, что эти страны — «похищенный Запад», служит стремление существенной части интеллигенции вырваться из «советского блока» и перебе­жать на Запад. Это стремление обострилось в 80-е годы, но нет никаких оснований утверждать, что причиной этого было

1 Это идеологическое суждение А. Безансона интересно для нас именно своей установкой. Сточки зрения рациональности оно некогерентно. Раз­витие Запада потребовало мобилизации почти «всего богатства мира» (как выразился Леви-Стросс, «Запад построил себя из материала колоний»). Рос сия тем и отличается от Запада, что для своей модернизации, индустриапи-зации, разгрома Наполеона или Гитлера, выхода в космос и пр. она всегда обходилась своими ресурсами и не грабила полмира. «Преобразовать Рос­сию» в Запад невозможно не потому, что «денег не хватит», а потому, что она сопротивляется.

сходство мировоззренческих матриц населения восточноев­ропейских стран (или хотя бы их интеллигенции) и стран За­падной Европы. Для рационального вывода требуются об­ширные исследования.

Такие интенсивные исследования процесса социокуль­турной трансформации обществ восточноевропейских стран велись после 1989 г. социологами этих стран при участии за­падных ученых. В России результаты этих исследований обоб­щены в книге Н.В. Коровицыной «С Россией и без нее: восточ­ноевропейский путь развития» (2003). Эти результаты очень важны для нашей темы, и потому имеет смысл уделить пару страниц для того, чтобы дать выжимку наиболее существен­ных положений. Они сводятся к следующему.

«Восточная часть европейского континента и в середи­не XX в. оставалась экономической периферией его запад­ной части. За исключением Чешских земель страны, всту­пившие на путь форсированной индустриализации по со­ветскому образцу, составляли регион сельского типа с высоким аграрным перенаселением и низкими показателя­ми грамотности.

На этом фоне осуществление программы социалистиче­ской индустриализации как основы «перехода к современно­сти» и экономического соревнования с Западом приобрело для стран региона историческое значение. Рост промышлен­ного производства привел к ликвидации аграрной перенасе­ленности села, как и городской безработицы.

Период строительства «основ социализма» вошел в ис­торию прежде всего как время массовой восходящей соци­альной мобильности. Ее определяют как «исключительную», «беспрецедентную». Эта ситуация отчетливо контрастирова­ла с межвоенной.

Вместе с тем общественная система советского типа по своей сути недалеко ушла от традиционной, построенной по принципу семьи или крестьянского сообщества с характер­ными для них солидарными связями и коллективистским на­чалом. Поэтому главным компонентом советской модели раз­вития стало обобществление, или «коллективизация», всех видов материальной и интеллектуальной собственности. Она охватила практически все аспекты жизни Восточной Европы, позволив быстро и относительно безболезненно трансфор­мировать преимущественно крестьянские общества в инду­стриальные и городские.

Коммунистический строй, несмотря на репрессии в от­ношении части «старой» интеллигенции в начале 1950-х го­дов, создал ее «нового» аналога в виде полутрадиционного слоя с ориентацией на «высокую», элитарную культуру. Бо­лее того, соцмодернизация сформировала массовую основу этого типа культуры благодаря широко распространившему­ся культу учебы.

Крестьянская традиция, акцентирующая роль семейно-дружеской общины, и традиция дворянско-интеллигентская сохраняли свою силу и при «развитом социализме». Исходя из этих двух традиций, строились жизненные стратегии вос-точноевропейцев, их «массовый» и «элитарный» типы. Кол­лективизм, эгалитаризм и патернализм были естественным содержанием обоих их на этапах и индустриального, и пере­хода к постиндустриальному развитию.

Культурно-историческая традиция дворянских наций, прежде всего польской, содержала выраженный романти­ческий компонент. В условиях консервативной модерниза­ции эта традиция не только не угасала, но, напротив, полу­чила развитие под влиянием широко пропагандировавшейся идеологии формирования «нового человека». Этот светский аналог христианства тоже ориентировал человека на жерт­венность во имя служения высшей — духовной — цели, на альтруизм, деятельность на благо всего общества. Надлично­стные интересы усиливал синтез религиозно-романтической традиции с «социалистическим идеализмом». Массовая ос­нова такого рода синтеза возникла в среде интеллигенции и распространялась на широкие слои общества.

На исходе соцмодернизации в Восточной Европе уве­ренно господствовали ценности, дающие ощущение безопас­ности и устойчивости. Образованную восточноевропейскую молодежь 1970-х годов, выросшую в условиях государствен­ного и семейного патернализма, отличало и от всех предше­ствующих, и от последующего поколения ощущение финан­сово-экономической и физической безопасности, близкое к абсолютному.

В опыте этой генерации воплотилось и доиндустриаль-ное прошлое, и наступающее постсовременное будущее, дав ослепительный, но короткий всплеск духовной энергии в виде специфического историко-культурного феномена чело­вечества — «социалистического постмодерна». «Марксизм-ленинизм и построенный на его основе соцреализм превра­тились в социалистический гуманизм и базирующийся на нем социдеализм»… Причем жители крупных польских городов, «передовая» часть общества, обладали наиболее нематериа­листическим складом мировоззрения… Господствовало ощу­щение преддверия новых грандиозных перемен, «атмосфера нарастающего праздника».

То, что Польша первой в восточном блоке отказалась от системы советского типа, М. Жюлковский связывает не столь­ко с приверженностью ее граждан так называемым совре­менным ценностям, сколько, напротив, со всплеском ценно­стей традиционных.

Оппозицию коммунистическому режиму в Польше, как впоследствии и в других странах региона, составляли не кон­кретные социальные силы и не интересы отдельных групп общества, а эмоционально окрашенные идеалы и ценности. Приоритет ценностей над интересами отличает человека традиционного общества, как до известной степени и обще­ства постмодерна, от материалистически и рационалистиче­ски ориентированного человека эпохи модерна.

Самое поразительное, что все действительно «бархат­ные», эмоциональные всплески сознания, составлявшие сущ­ность этой революции, были инспирированы самой господ­ствующей идеологией, сформировались на ее основе и были направлены на ее обновление и развитие, но никак не крах. Социальную основу движения обновления составили круп­нопромышленные рабочие и высококвалифицированные специалисты, госслужащие, воспитанные системой советско­го типа, образованные ею и «буквально воспринявшие тезис о своей ведущей роли в обществе». Более того, у них сформи­ровалось исключительное чувство независимости и самоуве­ренности, которое проявлялось в амбициозных личных и об­щественных устремлениях.

В 1980 г. (на Гданьской судоверфи) движение имело вы­раженный патриотический и социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценно­стей, идущих вразрез с существующей стратегией общест­венного развития».

Из этого следует, что желание существенной части но­вой интеллигенции восточноевропейских стран вырваться от России на Запад было вызвано не ценностной близостью к Западу, а взрывом традиционализма и «социалистического идеализма», а также романтическим национализмом. В циви-лизационном плане это вектор, противоположный траекто­рии западной цивилизации1.

Вот резюме исследований хода трансформации 90-х го­дов, данное в книге Н.В. Коровицыной:

«Экспансия рыночных структур так и не дала ожидаемо­го роста индивидуализма в Восточной Европе. В период ры­ночных преобразований первой половины 1990-х годов на­блюдался, как ни странно, даже некоторый спад индивидуа­листических наклонностей. Их «золотой век» пришелся на завершающий этап существования коммунистического режи­ма. Желание работать в частном секторе начало снижаться в Польше уже с 1991 г., в других странах— на 1—2 года поз-

1 Заметим, что Западная Европа сдвигается к принятию принципов мультикультурализма, которые уже введены в действие в США и Канаде. Они предполагают, что в обществе складываются замкнутые инокультурные (иноэтнические) общины, которые могут не интегрироваться в общий циви-лизационный контекст страны. Это вынужденная мера в странах, приняв­ших большие контингенты иммигрантов как дешевой рабочей силы. Их кон­центрация в составе населения в конце XX века превысила тот пороговый уровень, до которого была возможна культурная ассимиляция (в США — «плавильный этнический тигель»). Но это — совсем иная проблема, неже­ли объявить Россию частью западной цивилизации. Здесь невозможно ни «сплавление», ни практика мультикультурализма.

же. «Увлечение» капитализмом оказалось в Восточной Евро­пе непродолжительным, а предпринимательская активность прочно ассоциируется теперь с необходимостью нарушения закона и моральных норм.

Величайшим парадоксом трансформации в Чехии назы­вают обществоведы этой страны существующее здесь «явное отвращение к западноевропейской модели капитализма». Даже на пике реформаторских устремлений в июле 1968 г., по социологическим данным, только 5% отвечало положи­тельно на вопрос о том «хотели бы вы возвращения капита­лизма?» Самое любопытное, когда в следующий раз решалась судьба страны в ноябре-декабре 1989 г., опросы продемонст­рировали завидную стабильность взглядов чешского чело­века: те же 5% хотели бы установления капиталистического порядка. А 90% разделились на две примерно равных части. Одна предпочитала «социализм с человеческим лицом», дру­гая — «экономику смешанного типа».

Уже вторая половина 1990-х годов вернула привычное для восточноевропейца отношение к государству, его роли в общественной и экономической жизни, как и к проблемам социального равенства. Проэтатистский, антилиберальный сдвиг массового сознания, зафиксированный польскими со­циологами, сопровождался сдвигом проэгалитарным. Эгали­таризм, чрезвычайно сильный в начальный период револю­ционных преобразований в Польше в 1980—1981 гг., пони­жался вплоть до 1990 г., чтобы еще через десятилетие вновь вернуться к исходному высокому уровню. В период всплеска либерализма рубежа 1980—1990-х годов было трудно пове­рить, что труд наемного работника в госсекторе опять станет более предпочтительным по сравнению с аналогичной дея­тельностью в частном секторе.

Западная модель развития и стратегия жизни с ориента­цией на «индивидуальный успех» во второй половине про­шлого десятилетия перестала в глазах людей служить безус­ловным образцом для подражания. В определенном смысле пути социокультурной эволюции двух частей Европы — За­падной и Восточной — на этом историческом этапе не сбли­зились, как ожидалось в 1989 г., а разошлись» [52].

Культурная травма, которую пережили народы восточ­ноевропейских стран при форсированной смене цивилиза­ционного контекста, смягчается той экономической помо­щью, которую из политических соображений оказывает этим странам Запад. Эти страны приняты в Евросоюз. Аналогич­ная травма, которую переживают народы России, смягчается за счет продажи советского наследия (хотя бы в виде нефти и газа). По мере исчерпания этого ресурса его обезболиваю­щий эффект будет ослабляться.