Русофобия запада

Люди осознают себя как народ только в сравнении себя с другими народами («иными»). Прежде всего с теми народами, которые оказывают наибольшее влияние на их судьбу. Начи­ная с XVI в. главными иными для русских стали народы За­пада, в целом — западная цивилизация. С Запада приходили теперь захватчики, представлявшие главные угрозы для су­ществования России. К Западу же русские относились с на­пряженным вниманием, перенимая у них многие идеи, тех­нологии и общественные институты. По поводу отношения к Западу в среде самих русских шел непрерывный диалог и возникали длительные конфликты, так что даже появились два философских течения — западники и славянофилы.

Самосознание русских никогда не включало ненависть к Западу в качестве своего стержня. От такого комплекса рус­ских уберегла история — во всех больших войнах с Западом русские отстояли свою независимость, а в двух Отечествен­ных войнах одержали великие победы. Это укрепило и рус­ское ядро, и ту полиэтническую нацию, которая складыва­лась вокруг этого ядра в XIX и XX веках.

За исключением части интеллигенции, в сознании рус­ских не было комплекса неполноценности по сравнению с Западом. Да, многое есть у Запада, чем можно восхищать­ся, но есть и духовная пропасть, возникшая с отходом его от православного представления о человеке. Русские филосо­фы даже видели в этом трагедию Европы. Русский национа­лист К.Н. Леонтьев, скорее западник чем славянофил, выска­зал глубокую мысль: «И как мне хочется… воскликнуть не от лица всей России, но гораздо скромнее, прямо от моего лица и от лица немногих мне сочувствующих: «О, как мы ненави­дим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой все великое, изящное и святое и уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного твоим заразительным ды­ханием!» [15].

Но этот упрек с состраданием, которого Запад от русских мыслителей никогда не просил, так что оставим его. Здесь для нас важнее тот факт, что и Россия была для Запада этни-зирующим его значимым иным. Национальное и цивилиза-ционное самосознание Европы во многом отталкивалось от образа русских (вообще россиян) и России. Этот образ ри­совался, за исключением коротких исторических периодов, черными красками. Так возникла русофобия Запада — широ­кий спектр отрицательных чувств и установок по отношению к русским, от страха до ненависти. Она присутствует как важ­ный элемент в основных идеологических течениях Запада и непосредственно оказывает большое влияние на отношение к России и русским и в массовом сознании, и в установках элиты и правящей верхушки. Поскольку Запад является в то же время «значимым иным» в формировании национального сознания русских, игнорировать этот фактор нельзя, он явля­ется важным качеством той «окружающей среды», в которой существуют Россия и русские.

Этот фактор надо изучать, следить за его динамикой, ста­раться на него воздействовать соответственно нашим нацио­нальным интересам, но при этом относиться к нему рацио­нально, как и к другим факторам окружающей среды. Нельзя давать волю эмоциям и тем более исходить из эмоций при вы­работке своих установок и конкретных решений. Обижаться на русофобию, испытывать неприязнь к ее носителям, тем бо­лее отворачиваться от их «культурных продуктов» — глупо.

Западная русофобия имеет примерно тысячелетнюю ис­торию и глубокие корни. Это большая и сложная идеологи­ческая концепция, составная часть евроцентризма — лежа­щей в основе западного мировоззрения доктрины, согласно которой в мире имеется одна цивилизация. Эта цивилиза­ция — Запад (не в географическом, а в культурном смысле). Он берет свое начало от Древней Греции и Рима (античности) и прошел в своем историческом развитии единственно пра­вильный путь («столбовую дорогу цивилизации»). Остальные народы («варвары») отстали или уклонились с этого пути.

Всякого рода фобии — страхи и ненависть к иным — ста­ли с раннего Средневековья важным средством в формирова­нии самосознания народов Запада. Это были прежде всего фо­бии к тем, от кого исходил вызов («варвары на пороге»), и к тем, кого Запад подавлял и угнетал — и потому ожидал угрозы, которая до поры до времени таится под маской покорности.

Почему «Россия как зеркало» так возмущала Запад?

Культура России корнями уходит в православие. Ран­ним основанием русофобии и стала ненависть к восточно­му христианству (православию), от которого с VII века стала отходить Западная (католическая) церковь. В 1054 г. римский папа Лев IX и константинопольский патриарх Кируларий пре­дали друг друга анафеме— произошел формальный раскол (схизма). Анафема — это не размолвка двух королей. В Сред­ние века она проводила духовную границу1.

Но расхождение двух больших цивилизаций началось раньше— разделением в IV веке на Западную и Восточ­ную Римские империи. Наследницей Восточной, Византий­ской империи и считала себя Россия (в духовно-религиозном смысле Москва в момент становления Московского государ­ства была даже названа «Третьим Римом»).

Еще в XVIII веке все восточноевропейские народы обо­значались понятием «скифы», пока историк Гердер не по­заимствовал у варваров древности имя «славяне». Славяне долго еще были для западных европейцев скифами, варвара­ми, Востоком.

Систематическая очистка Запада от славян продолжалась четыре века— с кровавых походов короля франков Карла Великого (VIII век). В хрониках, которые писали сопровож­давшие его аббаты, славяне назывались не иначе как жаба­ми и червями. Главы западных учебников всемирной истории о том, как Альберт Медведь и Генрих Лев очищали от славян центр Европы, читать страшно. Хотя моравы, венды и сербы уже были крещены, их уничтожали в качестве язычников. Ос­тановили этот напор Александр Невский на севере и монго­лы в Венгрии в XIII веке.

1 Эта анафема была «предана забвению» только в 1965 г. — папой и кон­стантинопольским патриархом.

Православие было объявлено языческой ересью, и норманны опустошали побережья Византии и Балкан, следуя указаниям св. Августина: поступать с язычниками так же, как евреи с египтянами, — обирать их. В XII веке начались крес­товые походы против славян, и дело поставили на широкую ногу. Важнейшим для русской истории стал IV Крестовый по­ход в 1204 г. — против Византии, христианского государства.

Таким образом, одним из первых истоков русофобии за­падных европейцев было представление о славянах Руси как религиозных отступниках. Из факта принятия христианства на Руси от Византии выводилось и мнение об «азиатскости» и даже язычестве восточных славян.

В среде просвещенных западников в самой России ду­ховная связь Руси с Византией считалась причиной «умствен­ной незрелости» русских. Чаадаев, который считается первым русским философом, писал: «Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими [запад­ными] народами Византии за тем нравственным уставом, ко­торый должен был лечь в основу нашего воспитания».

Историк Н.И. Ульянов пишет в эмиграции: «С давних пор отшлифовался взгляд на сомнительность русского христиан­ства, на варварство и богопротивность его обрядов, на от­ступничество русских, подлость их натуры, их раболепие и деспотизм, татарщину, азиатчину, и на последнее место, кото­рое занимает в человеческом роде презренный народ мос­ковитов» [16].

Но вспомним судьбу самой Византии. Накал ненависти к ней Запада сейчас понять трудно. В XI томе «Всемирной ис­тории», по которой сегодня учатся на Западе, дается такое объяснение: «При виде богатства греков латинский мир ис­пытывает восхищение, зависть, подавленность и ненависть. Комплекс неполноценности, который будет удовлетворен в 1204 г., питает его агрессивность по отношению к Византии».

Давайте прочтем в XIII томе «Всемирной истории», чем кончился в 1204 г. IV Крестовый поход против Византии. Опи­сан он в хрониках самих аббатов. Вот что было после того, как штурмом был взят и сожжен Царьград: «Наконец рыцари и солдаты дали выход традиционной ненависти латинского мира к грекам. Грабежи, убийства и изнасилования охвати­ли город. Невозвратны были утраты сокровищ искусства, на­копленных в стенах Византии за ее почти тысячелетнюю ис­торию. Целиком сжигались библиотеки, из церковных пред­метов были выломаны драгоценные камни, переплавлено в слитки золото и серебро и разбит мрамор.

Воины, начавшие свой поход как крестоносцы, не уважи­ли религию: монахини были изнасилованы в монастырях; в соборе Святой Софии пьяные солдаты разбили молотками и топорами алтарь и серебряный иконостас; проститутка усе­лась на трон патриарха и распевала французские песни, вино пили из священных сосудов».

В отдельной хронике описано, как аббат Мартин из Эль­заса, угрожая настоятелю церкви Пантократора смертью, за­ставил его открыть тайник с реликвиями и «набил карманы своей сутаны» сокровищами. Он вывез 52 бесценные релик­вии, список которых прилагается. Венецианцы увезли брон­зовую квадригу, которую император Константин установил в своей новой столице. Сегодня она украшает вход в собор Св. Марка в Венеции. Хроники отмечают, что, когда в 1187 г. сарацины захватили Иерусалим, они не тронули христиан­ских храмов и разрешили христианам выйти из города со всем их имуществом.

Все это прекрасно знал Александр Невский (многие пра­вославные монахи, свидетели дел крестоносцев, ушли на Русь). В 90-е годы в России его поносили за то, что он вел войну с тев­тонами. С чем же шли на Русь тевтоны? В булле от 24 ноября 1232 г. папа Григорий IX призвал ливонских рыцарей-мече­носцев идти в Финляндию «защитить насаждение христиан­ской веры против неверных русских». В булле от 9 декабря 1237 г., после объединения Ордена меченосцев с Тевтонским орденом, этот же папа призывает организовать «крестовый поход». В походе должны были участвовать датские кресто­носцы в Эстонии, тевтонцы и шведские рыцари. В этой кампа­нии и произошла битва со шведами 1240 г. на Неве, за кото­рую Александр получил свой титул. В булле от 6 июля 1241 г. Григорий IX просит и норвежского короля присоединиться к «крестовому походу против язычников».

В Средние века главным цивилизационным признаком была религия, и все эти походы против православных славян надо рассматривать именно как цивилизационную войну.

Это отношение к православию и православным славя­нам в принципе не изменилось в Новое время, да и до сих пор — оно просто ушло в подсознание. В XIX веке Карла Ве­ликого, «очистившего» Центральную Европу от славян, назва­ли главной фигурой истории Запада — выше Цезаря, Алек­сандра Македонского и христианских святых. Когда Напо­леон пошел на Россию, его назвали «воскресшим Карлом». В 1942 г. фашисты пышно праздновали 1200 лет со дня рожде­ния «Карла-европейца», а в разгар эры Аденауэра кардинал Фрингс из Кельна назвал холодную войну «реализацией идеа­лов Карла Великого».

Враждебное отношение к православию и представление об «азиатскости» русских на Западе усилились после мон­гольского нашествия на Русь. Русских представляли «варва­рами на пороге», жителями восточной и мифологической не­понятной страны. Казавшееся европейцам таинственным ос­вобождение от монгольского ига и быстрое укрепление Руси лишь усилили русофобию— на Востоке вдруг неожиданно возникло огромное государство.

Тогда в Европе стало складываться ощущение восточной границы Запада, за которой находится таинственный чужой. Русофобия стала формироваться как большой идеологиче­ский миф. В первой половине шестнадцатого века писатель возрождения Рабле ставил в один ряд «московитов, индей­цев, персов и троглодитов». Большие культурные силы для идейного и художественного оформления русофобии были собраны с началом первой войны России и Европы, получив­шей название Ливонской войны (1558 — 1583). Считается, что эта война окончательно обозначила для западного челове­ка восточные пределы Европы. Европа кончалась за рекой Нарвой и Псковским озером.

Ливония была объявлена «восточным бастионом» ци­вилизации, в союзе с Ливонским орденом выступили Литва, Польша, Дания и Швеция, много наемников из всей Европы. Русские были представлены дьявольскими силами, напол­зающими с Востока. Можно сказать, что на этом этапе идео­логи русофобии уже отдавали себе отчет в евразийском ха­рактере возникающей Российской империи. Во время Ли­вонской войны татарская конница составляла существенную часть русского войска, а одно время касимовский хан чинги­зид Шах-Али (Шигалей) даже командовал всей русской арми­ей [17, с. 18].

На Западе было объявлено, что цель России в Ливонской войне — «окончательное разрушение и опустошение всего хоистианского мира». Был выдвинут лозунг «Священной вой­ны» Европы против России. Тогда была создана первая раз­витая технология психологической войны. Было широко ис­пользовано книгопечатание, и изобретен жанр «летучих ли­стков» (листовок). Это короткие иллюстрированные тексты для массового читателя. Они были дешевы, написаны про­стым образным языком и охватили значительную часть насе­ления. Для создания в листках черного образа русских были применены все художественные средства описания зла, най­денные Возрождением. Главные из них такие.

Прямо или косвенно русских представляли через образы Ветхого Завета. Спасение Ливонии сравнивалось с избавле­нием Израиля от фараона. Утверждалось, что русские — это и есть легендарный библейский народ Мосох, с нашествием которого связывались предсказания о Конце Света. Говори­лось, что московиты есть искаженное слово «мосох»: «Потому что Мосох или москвитянин означает, ни больше ни меньше, как человек, который ведет страшную жизнь, напрягает, про­тягивает свой лук и хочет стрелять; то же делают и москвитя­не». Или, у другого автора: «Нечему удивляться, так как сам народ дик. Ведь моски названы от Месха, что означает: люди, натягивающие луки»1.

Другая тема — «азиатская» природа русских. При изо­бражении зверств московитов использовались те же эпите­ты и метафоры, как и при описании турок, их и рисовали оди­наково [15].

1 Миф о происхождении славян от Мосоха культивировался даже в кон­це XVIII века в Императорской Академии наук, где большое влияние имели немецкие историки. М.В. Ломоносов в осторожной форме оспаривал приме­нение библейского мифа к истории России: «Мосоха, внука Ноева, прароди­телем славенского народа ни положить, ни отрещи не нахожу основания».

Особо надо сказать о черном мифе об Иване Грозном, который создавался с XVI века. Фигура Ивана IV должна была символизировать Российское государство вообще, на все времена. Его устойчиво определяли как тирана, так что сло­во «тиран» стало нарицательным для определения всех пра­вителей России в принципе. Масштаб этого мифа и его идео­логического применения таков, что, по выражению немец­кого историка, он с XVI века по наши дни составляет «нерв русской истории».

Отметим лишь несколько мотивов этого большого мифа. Первый— патологическая жестокость, невиданная на Запа­де. Масштабы казней при Грозном преувеличены на два по­рядка (в десятки и сотни раз). С самого начала была дана и ка­чественная оценка— царь Московитской державы «превос­ходит своей жестокостью Нерона, Калигулу и, наконец, всех тиранов, которые описаны и ославлены историками, а также поэтами».

Большая литература посвящена красочным деталям зверств царя. В первой биографии Грозного, изданной на За­паде (1585), говорится, что он любил играть в шахматы и про­игравшим отрезал уши, нос и губы. Тех, кто отказывался иг­рать, убивали сразу. В Ливонии царь «сжигал и убивал все, что имело жизнь и могло гореть, скот, собак и кошек, лишал рыб воды в прудах, и все, что имело дыхание, должно было умереть и перестать существовать».

Особый жанр разоблачений «Тирана Васильевича» назы­вается «Тиранство над женщинами». Тут рассказы об изнаси­лованиях и похищениях женщин. Когда они царю надоедали, их возвращали мужьям, подвешивали над обеденным столом и заставляли бедного мужа кушать за этим столом. На улице знатные женщины при проезде царя должны были задирать подол и стоять так, пока не проедет вся свита.

Третий важный раздел — антихристианский и «азиат­ский» характер Грозного. Он обычно изображался на Запа­де в костюме турецкого султана, часто с пикой в руке, на ко­торую насажена отрубленная голова. Писали о его гареме из 50 жен, причем надоевших он убивал самыми изощренными способами.

Конечно, жестокостей и зверств хватало, таковы были нравы. Сам же Иван Грозный в этом каялся. Но так ли отлича­лась в этом Россия от Запада? Не только западные обывате­ли в массе своей, но и многие в России уверены, что по срав­нению с Европой Россия Ивана Грозного была чуть ли не лю­доедской страной, где кровь лилась рекой. И это убеждение стало символом веры, его не поколебать разумными довода­ми. Если такому человеку сказать, что за 37 лет царствования Грозного было казнено около 3—4 тысяч человек — гораз­до меньше, чем за одну только Варфоломеевскую ночь в Па­риже тех же лет, он не возразит, но его убеждение нисколь­ко не поколеблется. Нисколько не смутится он, если напом­нить, что в тот же период в Нидерландах было казнено около 100 тысяч человек. В Англии тогда как раз проводилось «ого­раживание»— сгон крестьян с их земли и «приватизация» этой земли лендлордами (помещиками). Многие согнанные с земли крестьяне уходили бродяжничать. При Генрихе VIII без суда и следствия было казнено около 72 тысяч таких бродяг. Все это известно, но многие не могут отказаться от образа России как «империи зла». Такова сила черных мифов.

На Западе образ Грозного использовали, по контрасту, для восхваления своих государств. Выходили, например, кни­ги о политическом строе— и тут же «симметричная» книга «О Российском государстве» (1583). Автор пишет, что цель — показать противоположный режим: «Подлинное и странное лицо тиранического государства, так непохожего на наше, без истинного знания о Боге, без письменного законодатель­ства, без социальной справедливости».

Заметим, что точно так же использовался образ Грозного и у нас в перестройке.

На Западе изложение «мифа Грозного» часто заверша­лось планами военной интервенции в Московию— чтобы «освободить народ, ставший жертвой тирана». Эти планы за­мечательны и местами остроумны. В одном из них предусмот­рен такой хитрый ход: в оккупированной России повсюду должны строиться каменные немецкие церкви, а для моско­витов — только деревянные. Они быстро сгниют, московитам придется ходить в каменные немецкие, и так они незаметно для себя сменят религию.

После Ливонской войны русофобия полтора века пита­лась наработанными штампами и мифами. Самое популярное на Западе описание России в XVII веке было сделано Олеари-ем, который путешествовал в поисках торгового пути в Пер­сию. Его отчет был издан по-немецки в 1647 г. и затем непре­станно переиздавался почти на всех западных языках. Олеа-рий писал: «Наблюдая дух, нравы и образ жизни русских, вы непременно причислите их к варварам». Затем он по шабло­ну осуждал русских за недостаток «хороших манер» — за то, что «эти люди громко рыгают и пускают ветры», за «плотскую похоть и прелюбодеяния», а также за «отвратительную раз­вращенность, которую мы именуем содомией», совершае­мую даже с лошадьми. Он также предупреждал будущих ин­весторов, что русские «годятся только для рабства» и их надо «гнать на работу плетьми и дубинами».

Вольтер, проявлявший с 1745 г. большой интерес к Петру Великому и желавший написать историю его царствования, получил этот заказ от Елизаветы. Работа началась в 1757 г., из России Вольтеру доставлялись исторические материалы. Ломоносов писал критические замечания на текст Вольте­ра и готовил часть материалов, посылавшихся Вольтеру. Ис­правления, касающиеся фактической стороны дела, Вольтер принимал, но Ломоносов жаловался на общую тенденциоз­ность. В смягченной форме Вольтер следовал той установке, которую выразил раньше в своей «Истории Карла XII, коро­ля Швеции».

Там он писал: «Московия, или Россия… оставалась поч­ти неизвестной в Европе, пока на ее престоле не оказался царь Петр. Московиты были менее цивилизованы, чем оби­татели Мексики при открытии ее Кортесом. Прирожденные рабы таких же варварских как и сами они властителей, вла­чились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел и не разумея пользы оных. Древний священный закон воспре­щал им под страхом смерти покидать свою страну без дозво­ления патриарха, чтобы не было у них возможности восчув­ствовать угнетавшее их иго. Закон сей вполне соответство­вал духу этой нации, которая во глубине своего невежества и прозябания пренебрегала всяческими сношениями с ино­странными державами» [19].

Дипломаты, именитые путешественники и писатели со­общали о России самые нелепые сведения. В «Записках о России» (1754), хранящихся в архиве французского МИДа, ди­пломат говорит о русских: «Поскольку они по натуре своей воры и убийцы, то не колеблясь совершают одно или другое из этих преступлений, если случай представится, и это в ту пору, когда они постятся и даже водки себя лишают. Имен­но в это время напускной набожности особенно опасно нахо­диться на улице в двух городах, в Москве и Санкт-Петербур­ге; большой риск, что ограбят и даже убьют. В обычае русских убивать тех, кого грабят; в объяснение они говорят, что мерт­вые не болтают».

Авантюрист Казанова в своих мемуарах описывает фан­тастическое зрелище: в праздник Богоявления на льду Невы перед Зимним дворцом строят Иордань, где пьяный поп кре­стит детей, окуная их в прорубь. Уронив случайно младенца в воду, он говорит родителям: «Другого!»

Даже достоинства русских объяснялись их предосуди­тельными отличиями от цивилизованного западного человека. Д. Дидро написал для большой книги аббата Рейналя «История двух Индий» (1780) раздел о России. Он таким образом объяс­няет, почему русский солдат столь отважен: «Рабство, внушив­шее ему презрение к жизни, соединено с суеверием, внушив­шим ему презрение к смерти». Поразительно, но эта формула XVIII века почти без вариаций действовала двести лет [20]1.

Однако деятели Просвещения некоторое время накану­не Французской революции проявляли повышенный интерес к российской монархии как «просвещенной деспотии», от ко­торой ждали радикальной европеизации страны. А. Безан-сон пишет: «При Екатерине русскому правительству удалось приучить около сотни тысяч семейств к европейской одеж­де, нравам и манерам; европейцы имели дело только с этими русскими, вкусившими плодов цивилизации (дипломатами и офицерами), и потому признавали за русским дворянством

1 В апреле 1942 г. Геббельс писал: «Если бы в восточном походе мы име­ли дело с цивилизованным народом, он бы уже давно потерпел крах. Но рус­ские в этом и других отношениях совершенно не поддаются расчету. Они по­казывают такую способность переносить страдания, какая у других народов была бы совершенно невозможной» [21, с. 98].

право считаться составной частью европейского дворянства, хотя и отстающей от более передовых его отрядов… Екате­рина расширяет состав академий и университета, приглашая ученых-немцев. Дидро, Даламбер и даже мудрый Блэкстоун принимают всерьез законодательные проекты Екатерины и превозносят в ее лице Северную Семирамиду. Эти востор­ги объясняются не знакомством с реальной Россией, а про­тестом против неразумного устройства западных государств при Старом порядке» [1].

Сама Екатерина отходила от деятелей Просвещения по мере вызревания Французской революции. Уже с середины 60-х годов XVIII века она не признавала Руссо, в 1785 г. порва­ла с Дидро, при известии о штурме Бастилии велела убрать бюст Вольтера из своего кабинета. Взятие Бастилии обнару­жило раскол между российской монархией с европеизиро­ванной элитой. Посол Франции де Сегюр писал о реакции на новость: «При дворе она вызвала сильное волнение и общее неудовольствие. В городе впечатление было совершенно об­ратное, и хотя Бастилия не грозила никому из жителей Пе­тербурга, я не могу передать энтузиазма, вызванного среди негоциантов, купцов, мещан и нескольких молодых людей из более высокого класса падением этой государственной тюрь­мы, этим первым триумфом бурной свободы. Русские и ино­странцы восторженно обнимали друг друга на улицах столи­цы, поздравляя со взятием Бастилии» (цит. в [22]).

Второй краткий период благосклонности к российской монархии был связан с имперскими амбициями Наполеона. По выражению А. Безансона, «вся Европа поистине теряет рассудок от любви к русскому самодержцу и объявляет его идеальным представителем рода человеческого. Ведь он из­бавил Европу от тирана Бонапарта, он даровал Польше кон­ституцию. Бентам восхищается Александром, Джефферсон украшает свой кабинет его бюстом, г-жа де Сталь отправляет­ся в Россию, чтобы вдохнуть там «воздух свободы» [1].

Но вскоре после Отечественной войны 1812 г. русофо­бия принципиально обновилась. Казалось бы, русская армия освободила завоеванную и униженную Наполеоном Европу. Более того, русская армия сразу же покинула оккупирован­ную Францию и освобожденные земли Германии, что было необычно. Но тут же в столицах стали шептать, что Россия планирует создать всемирную монархию и что царь опаснее Наполеона. Стали поминать, что Наполеон перед походом в Россию сказал, что после него «Европа станет или республи­канской, или казацкой».

А. Безансон пишет: «Усомнившись в легитимности рос­сийского государственного строя, европейцы внезапно осоз­нали, что Россия принадлежит к иной цивилизации. В Евро­пе либеральное мнение почти повсеместно одерживает по­беду, во Франции свершается революция 1830 года, в Англии происходит реформа избирательной системы, а Россия в это время самым безжалостным образом подавляет восстание в Польше. В сравнении с XVIII столетием европейцы решитель­но меняют свое отношение к России. Кюстин, Мишле, Уркхарт, Маркс рисуют Россию самыми черными красками. Более глу­бокими размышлениями делится с читающей публикой Гизо; он утверждает, что История — это процесс, который, посред­ством создания и укрепления среднего класса, ведет к уста­новлению конституционной свободы; имя этому процессу — цивилизация. Отсюда следует, что Россия — страна, чуждая этому цивилизующему процессу. В России даже находится достаточно независимый мыслитель, осмеливающийся под­твердить этот диагноз, — Петр Яковлевич Чаадаев» [1].

После 1815 г. русофобия стала раскручиваться и реакцио­нерами, и революционными силами Европы. Если в XVIII веке о России говорили как о стране просвещенного деспотизма, то теперь она слывет страной «деспотизма восточного». Ре­волюционеры проклинали Россию за то, что она мало помо­гает монархам, которых они сами пытались свергать. Монар­хи — за то, что не торопится помочь им подавить революцию. В 1849 г. царь по настойчивым просьбам Австрии послал, со­гласно договору, войска на подавление революции в Венг­рии. Эта акция ничего уже не решала, но возмущение было всеобщим. Как пишет А. Безансон, «после 1848 года Европа начинает относиться к России с особым ожесточением».

Справа пугал реакционный философ Доносо Кортес: «Если в Европе нет больше любви к родине, так как социа­листическая революция истребила ее, значит, пробил час России. Тогда русский может спокойно разгуливать по на­шей земле с винтовкой под мышкой». Слева пугал Энгельс: «Хотите ли вы быть свободными или хотите быть под пятой России?» На попытки русских демократов воззвать к здраво­му смыслу неслись ругань и угрозы. Дело было не в идеоло­гии — одинаково ненавистны были и русские монархисты, и русские демократы, а позже русские большевики. Об этом пе­риоде пишет Л. Люкс [23].

Ключевой идеей русофобии этого периода становится концепция, согласно которой Россия стремится покорить Ев­ропу и увековечить свое «монгольское господство над совре­менным обществом». В развитие этой концепции существен­ный вклад внес Маркс. Свою неоконченную работу «Разобла­чения дипломатической истории XVIII века» (она написана в 1856 — 1857 гг.) он завершает так: «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в ис­кусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политиче­ское искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осу­ществить свой план завоевания мира… Так же как она посту­пила с Золотой Ордой, Россия теперь ведет дело с Западом. Чтобы стать господином над монголами, Московия должна была татаризоваться. Чтобы стать господином над Запа­дом, она должна цивилизоваться… оставаясь Рабом, то есть, придав русским тот внешний налет цивилизации, который подготовил бы их к восприятию техники западных народов, не заражая их идеями последних» [24]1.

Прошло десять лет, но этот антироссийский штамп при­меняется Марксом без изменения. На митинге в Лондоне он произнес патетическую речь: «Я спрашиваю вас, что же изме­нилось? Уменьшилась ли опасность со стороны России? Нет. Только умственное ослепление господствующих классов Ев­ропы дошло до предела… Путеводная звезда этой полити-

1 Это соединение «Европы и Азии» — один из главных мотивов русофо­бии. Задолго до Маркса Кюстин писал: «Нужно приехать в Россию, чтобы во­очию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии» [17, с. 464].

ки — мировое господство, остается неизменным. Только из­воротливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы. …Итак, для Европы существует только одна альтерна­тива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восста­новить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадца­тью миллионами героев» [25, с. 206, 208].

Представление России как азиатской империи, стремя­щейся покорить Европу, — примитивный исторический миф, сложенный в рамках идеологии евроцентризма в XVIII веке. Удивительно, что он был оживлен в конце XIX века практиче­ски без изменений. Руссо писал в работе «Об общественном договоре»: «Русские никогда не будут народом истинно ци­вилизованным… Русская империя захочет покорить Европу и будет покорена сама. Татары, ее подданные или соседи ста­нут и ее и нашими господами» [26].

Этот миф был очень устойчив. Так, еще при подготовке войны наполеоновской Франции с Россией появилась фаль­шивка под названием «Завещание Петра Великого». Говори­лось, что якобы французский дипломат ДЭон добыл эти ма­териалы в русских архивах в 1756 г. (изучение этого текста ис­ториками показало, что он сфабрикован). Для нас интересен смысл «завещания», в котором излагаются, в частности, такие «планы и рекомендации»:

«Ничем не пренебрегать, чтобы придать русскому наро­ду европейские формы жизни и обычаи, и с этой целью при­глашать из Европы различных людей, особенно ученых, или ради их выгод, или из человеколюбивых принципов филосо­фии… Втайне приготовить все средства для нанесения силь­ного удара, действовать обдуманно, предусмотрительно и быстро, чтобы не дать Европе времени прийти в себя… Сре­ди всеобщего ожесточения… послать по Рейну и морям «не­сметные азиатские орды». Корабли внезапно появятся для высадки этих кочевых, свирепых и жадных до добычи наро­дов… одну часть жителей они истребят, другую уведут в не­волю для заселения сибирских пустынь и отнимут у осталь­ных всякую возможность свержения ига» [27].

В образе России как «варвара на пороге» снова усилил­ся мотив представления русских как азиатского народа. Это сближало образ России с образом другого «варвара на по­роге»— Османской империи. Некоторые авторы утвержда­ли, что для Европы «русские хуже турок». У Маркса эта мысль приобрела концептуальную четкость, по его выражению, «Турция была плотиной Австрии против России и ее славян­ской свиты» [28, с. 247].

В Англии во время русско-турецкой войны соратники Маркса занимались организацией «национальной демонстра­ции сочувствия Турции и осуждения русской политики». Сам Маркс, находясь на отдыхе, писал им: «Пожалуйста, информи­руйте меня об успехах, которых вы добились в этом направ­лении». Он писал В. Либкнехту (4 февраля 1878 г.): «Мы самым решительным образом становимся на сторону турок…».

Об этой единодушной антироссийской позиции западно­го общества писал в 1879 г. Н.Я. Данилевский. По его словам, на стороне Турции выступила не только «банкирствующая, биржевая, спекулирующая Европа — то, что вообще понима­ется под именем буржуазии», но и «Европа демократическая, революционная и социалистическая, начиная от народно-ре­волюционных партий… до космополитической интернацио-налки» [29].

Европейцев сплачивали мифом, будто им приходилось издавна жить бок о бок с варваром непредсказуемым, ход мыслей которого недоступен для логического анализа. В пре­дисловии к книге Л. Вульфа «Изобретая Восточную Европу» А. Нойман пишет о том, как менялась эта трактовка России в разные исторические периоды: «Неопределенным был ее христианский статус в XVI и XVII веках, неопределенной была ее способность усвоить то, чему она научилась у Европы, в

XVIII веке, неопределенными были ее военные намерения в

XIX и военно-политические в XX веке, теперь неопределен­ным снова выглядит ее потенциал как ученика — всюду эта неизменная неопределенность» [30].

Поразительно, что и во время Второй мировой войны правители враждующих стран иногда высказывали о России почти буквально одни и те же суждения. В январе 1942 г. по­сле беседы с генералом СС Йозефом Дитрихом Геббельс еде­лал такую запись: «От подробностей, которые Зепп Дитрих рассказывает мне о русском народе в оккупированных облас­тях, прямо-таки волосы встают дыбом. Величайшей опасно­стью, которая угрожает нам на востоке, является тупое упор­ство этой массы. Оно наблюдается как у гражданского насе­ления, так и у солдат. Попав в окружение, солдаты не сдаются, как это модно делать в Западной Европе, а сражаются, пока их не убьют. Большевизм только еще усилил эту расовую предрасположенность русского народа. Стало быть, мы здесь имеем дело с противником, с которым надо держать ухо ост­ро. Что сталось бы, если бы этот противник наводнил Запад­ную Европу, — этого человеческий мозг вообще не в состоя­нии представить» [21].

А в Англии Черчилль в октябре 1942 г. написал: «Все мои помыслы обращены прежде всего к Европе как праро­дительнице современных наций и цивилизации. Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство унич­тожило культуру и независимость древних европейских го­сударств. Хотя и трудно говорить об этом сейчас, я верю, что европейская семья наций сможет действовать единым фрон­том, как единое целое под руководством европейского сове­та» (цит. в [31]).

Здесь надо отметить, что всякий раз, когда Россия вовле­калась в европейскую или мировую войну, хотя бы и оборо­нительную. Отечественную, западную элиту охватывал пара­ноидальный страх, что результатом будет русское нашествие, которое поглотит Европу.

Так было после Отечественной войны 1812 года. В связи с той войной Маркс и Энгельс попрекали Россию даже тем, что обычно считается благородным делом, — освобождени­ем российскими войсками германской территории, оккупи­рованной армией Наполеона. Об этом они пишут так: «Про­ливала ли Россия свою кровь за нас, немцев?.. Она достаточ­но вознаградила себя позже грабежом и мародерством за свою так называемую помощь… Если бы Наполеон остал­ся победителем в Германии… французское законодательство и управление создали бы прочную основу для германского единства… Несколько наполеоновских декретов совершен­но уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяй­ство и всю патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств» [32]1.

Так было и во время Первой мировой войны. Безансон писал: «Вообразите только Россию, выигравшую мировую войну, завоевавшую половину Европы, получившую, как обе­щали ей союзники, в безраздельное владение всю Польшу, Балканы и Константинополь: в результате мы, возможно, име­ли бы дело с той смесью нигилизма, крайнего национализма, расизма и антисемитизма, какая впоследствии возникла в на­цистской Германии, — и весь этот кошмар в масштабах цело­го континента, да вдобавок освященный религией!» [1].

Эти установки были настолько общеизвестными, что даже Керенский, масон и западник, так начинал в эмиграции в 1942 г. свою рукопись «История России»: «С Россией счита­лись в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали… Нашей музыкой, литературой, искусством увле­кались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей» (цит. в [33]).

На основании всего этого будет разумным принять, что в течение многих веков в правящей элите Запада складыва­лось и совершенствовалось устойчивое представление о Рос­сии как об иной, чуждой и таящей угрозы цивилизации. Ника­ких признаков того, что это представление было подвергнуто пересмотру, не наблюдается.

Признанный в США идеолог войны цивилизаций Хан­тингтон писал, что после окончания холодной войны вопрос о восточной границе Европы оказался открытым. «О ком сле­дует думать как о европейцах, а значит как о потенциальных членах ЕС и НАТО?»— вот, по мнению Хантингтона, смысл этого вопроса. Отвечая на него, Хантингтон проводит «куль­турную границу Европы, которая в Европе после холодной

1 Вот наглядный пример нашей отсталости. В известном анекдоте мос­ковский западник упрекает ветерана в том, что тот слишком хорошо воевал, иначе бы в Москве пили баварское пиво. А немцам баварского пива было не надо— если бы русские не так хорошо воевали, то немцы получили бы «французское законодательство».

войны является также политической и экономической грани­цей Европы и Запада», по линии, «веками отделявшей запад-нохристианские народы от мусульман и православных».

Эта линия идет по границе России с Финляндией и с рес­публиками Прибалтики, разрезает территорию современных Белоруссии, Украины, Румынии и Боснии, упираясь в Адриа­тическое море на побережье Черногории.

Как видим, нынешняя Россия в цивилизационное про­странство Европы (Запада) не включается.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: