Русская революция: первая попытка конвергенции с западом

Первым революционным движением в России, которое имело связный проект переустройства общества и государ­ства, были декабристы. Их идеалы были сформированы под влиянием французского Просвещения и его русских после­дователей. Образ благой жизни сложился у них в результа­те близкого знакомства с Западной Европой и общения с за­падной интеллектуальной элитой (в частности, через полити­ческое масонство, активное в России с конца XVIII века). Не имея широкой социальной базы и традиций политической оппозиции, декабристы пошли по пути организации военно­го заговора («военной революции») и были разгромлены.

Однако «из искры возгорелось пламя». Революцион­ные демократы 30—50-х годов уже вели теоретическую работу и борьбу на идейном фронте. Революционная ли­тература (в эмиграции и в подполье) и близкая к ней публи­цистика формировали весьма широкий слой политических сторонников. Образцы для революционной мысли брались в основном с Запада. А.И. Герцен, М.А. Бакунин и Н.Г. Черны­шевский начинали как радикальные западники. Хотя затем они вступили в острую дискуссию с западными революцион­ными идеологами и мыслителями (как, например, Бакунин в полемике с Марксом), их проекты оставались в рамках пара­дигмы Просвещения.

Входе реформы 1861 г. революционное и оппозицион­ное движение в России разделилось на две принципиально различные ветви. Либеральная часть западников разрабаты­вала радикальный проект переустройства России по запад­ным канонам. Другая часть выдвинула концепцию «русского общинного социализма»— в основном исходя из собствен­ного анализа национальных укладов хозяйства и быта в Рос­сии. Это был проект народников. В ряде отношений к нему был близок проект анархистов, которые первоначально и вышли из среды народников.

Таким образом, русское революционное движение по­шло по двум несовместимым траекториям, хотя движение по ним сопровождалось непрерывным диалогом, перетоком людей и временными союзами. Проект народников стимули­ровал развитие цивилизационного подхода к истории, осно­вы которого заложил идеолог неославянофильства Н.Я. Да­нилевский.

На Западе с конца 40-х годов XIX века росло влияние тру­дов Маркса и Энгельса, на базе которых сложилось огромное по масштабу и небывалое по качеству рациональных рассуж­дений и художественного изложения учение об обществе — марксизм. Именно в рамках марксизма и, прежде всего, при активном личном участии Маркса и Энгельса формировались главные для русского революционного движения установки Запада в XIX и начале XX века. Как же складывались отноше­ния с марксизмом у двух ветвей русской революции?

Ведущие деятели обеих ветвей хорошо знали марксизм, многие из них в эмиграции близко знали Маркса лично или находились с ним в переписке. Ряд либеральных западников, ставших впоследствии членами руководства партии кадетов, в молодости «прошли» через марксизм (С. Булгаков даже счи­тался «надеждой русского марксизма»). У этой «ветви» ника­ких проблем не возникло, и в начале XX века она без кон­фликтов сдвинулась от марксизма к сотрудничеству с запад­ными либералами.

Часть народников, не ведущих непосредственную под­польную деятельность («экономисты»), поддерживали с Мар­ксом тесные научные контакты, переводили на русский язык его труды или даже были связаны личной дружбой (как, напри­мер, П.Л. Лавров). Многие из следующего поколения народни­ков (как Г.В. Плеханов и П.Б. Аксельрод) перешли на позиции марксизма и стали идейными противниками народничества.

Но в целом проект народников вызвал у Маркса катего­рическое и страстное неприятие. Судя по активности Маркса и Энгельса в полемике с народниками, их нетерпимости и ос­корбительной риторике, проект «русского общинного социа­лизма» был для них не просто альтернативой их концепции, он был цивилизационно неприемлем. Он был вызовом Западу, и народники выглядели экзистенциальными противниками.

Маркс определил, что необходимым условием для социа­листической революции является глобальное господство ка­питалистического способа производства. Поступательное раз­витие капитализма перестанет быть прогрессивным только тогда, когда и капиталистический рынок, и пролетариат ста­нут всемирными явлениями. Революция созреет тогда, когда полного развития достигнет частная собственность. Народ­ники же, напротив, видели в революции способ не допустить глобального господства капитализма. Проект народников, су­тью которого была организация борьбы крестьян против ка­питализма, был, согласно учению Маркса, реакционными

В отличие от марксовой теории классовой революции народники создали концепцию революции, предотвращаю­щей разделение на классы. Для крестьянских стран это была революция цивилизационная — она служила средством спа­сения от втягивания страны в периферию западного капита­лизма. Это— принципиально иная концепция, она является частью другой парадигмы, другого представления о мироуст­ройстве, нежели у Маркса. Между этими теориями не могло не возникнуть глубокого когнитивного конфликта, то есть конфликта двух разных познавательных систем. А такие кон­фликты всегда вызывают размежевание и даже острый кон­фликт сообществ, следующих разным парадигмам.

Первая открытая полемика относительно роли крестьян как основной социальной группы в антикапиталистической революции была начата книгой М. Бакунина «Государствен­ность и анархия» (1873 г.). Маркс тщательно изучил эту книгу, и ее конспект с его комментариями сам стал довольно боль­шим трудом (конец 1874— начало 1875 г.), в котором, как считается, высказан ряд важнейших положений марксизма.

1 Вспомним формулу «Манифеста Коммунистической партии» (1848): «Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не ре­волюционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории» [65, с. 436].

Маркс отмечает в конспекте, что, согласно Бакунину, «марксисты должны проклинать всякую народную револю­цию, особенно же крестьянскую, по природе анархическую и идущую прямо к уничтожению государства. Как всепогло­щающие пангерманисты, они должны отвергать крестьян­скую революцию уже по тому одному, что эта революция спе­циально славянская». Выписав эти слова Бакунина в свой конспект, Маркс не дает на них никаких комментариев. Он от­вечает так: «Ученический вздор! Радикальная социальная ре­волюция связана с определенными социальными условиями экономического развития; последние являются ее предпо­сылкой. Она, следовательно, возможна только там, где вместе с капиталистическим производством промышленный проле­тариат занимает, по меньшей мере, значительное место в на­родной массе… Он [Бакунин] абсолютно ничего не смыслит в социальной революции, знает о ней только политические фразы… Он хочет, чтобы европейская социальная револю­ция, основывающаяся на экономическом базисе капитали­стического производства, произошла на уровне русских или славянских земледельческих и пастушеских народов и чтобы она не переступала этого уровня» [66, с. 613, 615].

В книге «Кнуто-германская империя и социальная рево­люция», которая послужила ответом на серию статей Энгель­са о революционных народах, славянах и крестьянах, Баку­нин выдвинул тезис о том, что национальный шовинизм (не­нависть к «реакционным народам») и социальный шовинизм (ненависть к «реакционному крестьянству») имеют одну и ту же природу. Оба они отражают расизм западного капитализ­ма, который оправдывает присущую ему эксплуататорскую сущность своей якобы цивилизаторской миссией.

Бакунин пишет: «По-моему, как то, так и другое притяза­ние одинаково гнусно, и я заявляю вам, что и в международ­ных отношениях, и в отношениях между классами я всегда буду на стороне тех, кого хотят цивилизовать таким спосо­бом. Я восстану вместе с ними против всех этих высокомер­ных цивилизаторов, будь то рабочие или немцы, и, восстав против них, я тем самым буду служить делу революции про­тив реакции» [67, с. 223 — 224].

Бакунин категорически отвергает представления Мар­кса и Энгельса о крестьянстве, об «идиотизме деревенской жизни». Он предупреждает рабочих, что этот социальный ра­сизм в отношении крестьян не имеет под собой никаких ра­зумных оснований. Более того, он выдвигает пророческий те­зис о том, что социалистическая революция может произой­ти только как действие братского союза рабочего класса и крестьянства. Этот тезис Ленин развил в политическую док­трину (которая и стала основанием ленинизма).

Бакунин отвергает представление Энгельса о том, что на­роды как целое являются носителями или революционных, или реакционных качеств (немцы, мадьяры и поляки револю­ционны, южные славяне и русские— контрреволюционны). Бакунин видит в революционности не этническое, а социаль­ное качество, причем исторически обусловленное. Но при этом в определении революционности человеческих общно­стей он отвергает и этнический, и классовый детерминизм. Да, во Франции буржуазия в какой-то исторический момент была революционным классом, но это— вовсе не естествен­ное свойство буржуазии, эта революционность была про­дуктом французской культуры в конкретных условиях. Более того, в ходе исторического процесса может меняться харак­тер даже отдельных сословий— дворянство рождает рево­люционеров, а буржуазия оказывается реакционной незави­симо от стадии развития капиталистической формации. Ис­торическая реальность делает нелепой попытку приписать немцам революционный дух, а русским — природную реак­ционность.

Присутствующий в классическом марксизме этнический и социальный расизм, а также открытая ненависть к отдель­ным народам и странам получили недвусмысленный отпор из среды русских революционеров. И этот отпор был дан несмотря на искреннее уважение к Марксу и Энгельсу как создателям господствующего в революционном движении XIX века философского учения.

В 1875 г. народник П. Ткачев пишет брошюру «Открытое письмо г-ну Фр. Энгельсу», в которой объясняет, почему в России назревает революция и почему она будет антикапита­листической. Маркс пересылает эту брошюру Энгельсу и про­сит публично ответить на нее. Тот отвечает, сравнивая Ткаче­ва с «зеленым, на редкость незрелым гимназистом».

Ответ этот полон грубых личных выпадов против Ткачева с иронией, оснований для которой брошюра не дает. А ведь, как писал через полвека Н.А. Бердяев, «замечательнейшим теоретиком революции в 70-е годы был П.Н. Ткачев». Даже те выдержки из его брошюры, которые Энгельс цитирует как не­что несуразное, удивляют сегодня своей прозорливостью и здравым смыслом.

Для нас Ткачев интересен тем, что он, будучи народни­ком, шел дальше их. Он, по словам Бердяева, «первый проти­воположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуаз­ную революцию и пр., точку зрения очень близкую русскому большевизму. Тут намечается уже тип разногласия между Ле­ниным и Плехановым… Ткачев, подобно Ленину, строил тео­рию социалистической революции для России. Русская рево­люция принуждена следовать не по западным образцам… Ткачев был прав в критике Энгельса. И правота его не была правотой народничества против марксизма, а исторической правотой большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова» [68, с. 59 — 60].

Ответ Энгельса Ткачеву, работа «О социальном вопросе в России» [42], был опубликован в 1875 г. в Лейпциге и, как сказано в предисловии к 18-му тому сочинений Маркса и Эн­гельса, «положил начало той всесторонней критике народни­чества в марксистской литературе, которая была завершена В.И. Лениным в 90-х годах XIX века и привела к полному идей­но-теоретическому разгрому народничества» [69, с. XXIX].

Энгельс издевается над прогнозами народников: «Г-н Тка­чев говорит чистейший вздор, утверждая, что русские кресть­яне, хотя они и «собственники», стоят «ближе к социализму», чем лишенные собственности рабочие Западной Европы. Как раз наоборот. Если что-нибудь может еще спасти русскую об­щинную собственность и дать ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, то это имен­но пролетарская революция в Западной Европе» [54, с. 546].

Утверждая, что «лишенные собственности рабочие За­падной Европы революционны», Энгельс противоречил оче­видности, которую сам не раз констатировал. Так, 7 октяб­ря 1858 г. (!) Энгельс писал Марксу: «Английский пролетари­ат фактически все более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную ари­стократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно» [70, с. 293].

В 1882 г. Энгельс пишет Каутскому, что «рабочие преспо­койно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке» [60, с. 297]. Как же в таких условиях Энгельс мог требовать от русских, чтобы они дожидались пролетарской революции в Англии? Из его утверждений прямо следовало, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капита­лизма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобре­тала не только антикапиталистический, но и национально-ос­вободительный характер.

Энгельс не только отвергает «чистейший вздор» о социа­листических установках русских крестьян, но и предупреж­дает, что революция в России, согласно марксизму, имела бы реакционный характер: «Только на известной, даже для на­ших современных условий очень высокой, ступени развития общественных производительных сил становится возмож­ным поднять производство до такого уровня, чтобы отмена классовых различий стала действительным прогрессом, что­бы она была прочной и не повлекла за собой застоя или даже упадка в общественном способе производства. Но такой сте­пени развития производительные силы достигли лишь в ру­ках буржуазии» [54, с. 537].

Уже в «Немецкой идеологии», которая была сжатым ре­зюме всей доктрины марксизма, Маркс и Энгельс отвергали саму возможность социалистической революции в «отстав­ших» незападных странах, возможность такой революции, со­вершенной угнетенными народами. Они писали: «Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное «сразу», одновременно, что пред­полагает универсальное развитие производительной силы и связанного с ним мирового общения… Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историче­ском смысле, подобно тому как коммунизм— его деяние — вообще возможен лишь как «всемирно-историческое» суще­ствование» [71, с. 33 — 34].

Отсюда прямо вытекает вывод о том, что, согласно уче­нию марксизма, коммунистическая революция в России была невозможна, поскольку:

—  русские не входили в число «господствующих народов»,

— Россия не включилась в «универсальное развитие про­изводительной силы» (то есть в единую систему западного капитализма),

— русский пролетариат еще не существовал «во всемир­но-историческом смысле», а продолжал быть частью общин­ного крестьянского космоса.

— господствующие народы ни в какой момент не произ­вели пролетарской революции «сразу», одновременно.

Ни одно из условий, сформулированных Марксом и Эн­гельсом как необходимые, не выполнялось к * jMeHTy созре­вания русской революции. Основоположники марксизма на­ложили запрет на то, чтобы русская революция выходила за рамки буржуазной революции — раньше, чем это будет по­зволено пролетариатом «господствующих народов». Ученики Маркса и Энгельса считали своим долгом выполнять этот за­вет, ставший для них священной догмой. Это во многом пре­допределило раскол революционных социалистических сил в России, который привел к Гражданской войне1.

Н.А. Бердяев писал, что при строгом следовании прин­ципам марксизма социальной революции в России пришлось

1 Руководитель партии эсеров В.М. Чернов в своих воспоминаниях пи­шет о либералах, социал-демократах и эсерах, собравшихся в коалиционном Временном правительстве: «Над всеми над ними тяготела, часто обеспложи­вая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто буржуазной и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вред­ной авантюрой… Соглашались на все, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответствен­ностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной» [72]. Но это Чернов написал через много лет после революции. А в 1917 г. приня­тие марксистской догмы привело к краху российской социал-демократии.

бы ждать очень долго: «И наиболее революционно настроен­ные марксисты должны были иначе истолковывать марксизм и построить другие теории русской революции, выработать иную тактику. В этом крыле русского марксизма… произош­ло незаметное соединение традиций революционного мар­ксизма с традициями старой русской революционности… Марксисты-большевики оказались гораздо более в русской традиции, чем марксисты-меньшевики» [68, с. 86].

Как же объяснить, ввиду всего сказанного выше, тот факт, что Маркс и Энгельс с энтузиазмом встретили сообщения о назревании революции в России? В предисловии к русскому изданию «Манифеста» (1882) они писали: «Теперь он [царь] — содержащийся в Гатчине военнопленный революции, и Рос­сия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе» [73].

О какой же революции здесь идет речь? Речь идет об убийстве народовольцами 1 марта 1881 г. Александра II. Что же это за революция? Еще сравнительно недавно (1870) Маркс и Энгельс говорили о ее социальной базе в издева­тельском тоне. Маркс пишет о России: «У меня никогда не было радужных представлений об этом коммунистическом Эльдорадо». А Энгельс пишет Марксу: «Каким несчастьем было бы для мира — не будь это невероятной ложью, — что в России якобы насчитывается 40 ООО революционных сту­дентов, не имеющих за собой пролетариата или даже рево­люционного крестьянства, а впереди — иной карьеры, чем выбор между Сибирью или эмиграцией в Западную Европу. Уж если что и могло бы погубить западноевропейское движе­ние, так это импорт этих 40 ООО более или менее образован­ных, честолюбивых, голодающих русских нигилистов… Ясно, как день, что опасность налицо. Святая Русь будет ежегодно выбрасывать некоторое количество таких русских «без пер­спективы на карьеру», и под предлогом интернационально­го принципа они повсюду будут втираться в доверие к рабо­чим, добиваться роли вождей, вносить свои, неизбежные у русских, личные интриги и споры» [74, с. 357, 404].

Противоречие между двумя столь разными оценками од­ного и того же явления неустранимо. С одной стороны, отри­цание русской революции, которая строилась бы на собст­венных цивилизационных основаниях и была бы неподкон­трольна западным центрам авторитета. С другой стороны, революция «направленного действия» в России рассматри­валась как важнейшее средство ослабления, а то и разруше­ния Российской империи, которая в глазах Маркса и Энгель­са была «империей зла».

В 1860 г. в большой работе Энгельс перечисляет все беды, которые Россия якобы принесла Германии с начала XIX века. Список обид завершается призывом к возмездию: «Вот чем мы с начала этого столетия обязаны русским и чего мы, нем­цы, нужно надеяться, никогда не забудем… Неужели мы долж­ны и впредь допускать, чтобы с нами вели эту игру? Неуже­ли мы, сорокапятимиллионный народ, должны еще дольше терпеть, чтобы…? Так стоит вопрос. Мы надеемся, что Герма­ния скоро ответит на него с мечом в руке. Если мы будем дер­жаться вместе, то уж выпроводим и французских преториан­цев, и русских «капустников»…» [75].

Эта работа интересна тем, что в ней Энгельс впервые вы­двигает тезис о том, что подорвать возможности России оби­жать Германию должна назревающая в России революция. Он пишет: «Между тем, мы получили союзника в лице русских крепостных. Борьба, которая в настоящее время разгорелась в России между господствующим классом и порабощенным классом сельского населения, уже теперь подрывает всю сис­тему русской внешней политики… Вместе с Россией, которая просуществовала от Петра Великого до Николая, терпит кру­шение и ее внешняя политика. По-видимому, Германии сужде­но разъяснить это России не только пером, но и мечом. Если дело дойдет до этого, то это будет той реабилитацией Герма­нии, которая возместит политический позор столетий» [75].

Именно такую революцию как оружие в войне народов, причем направленную конкретно на свержение российской монархии (или хотя бы на убийство царя), приветствовали Маркс и Энгельс. Классовый характер такой революции был Марксу и Энгельсу совершенно не важен, пусть бы ее совер­шали хотя бы и «голодающие русские нигилисты» и реакци­онные крестьяне. Но прогноз Энгельса более благоприятен. Он писал: «Здесь [в России] сочетаются все условия револю­ции; эту революцию начнут высшие классы столицы, может быть даже само правительство, но крестьяне развернут ее дальше» [54, с. 548].

От «нигилистов» и «высших классов» Маркс и Энгельс не ожидали способности совершить социалистическую револю­цию, а буржуазно-демократическая революция (то есть унич­тожающая империю) была Западу не страшна. Эта сторона доктрины народников, направленная на уничтожение импер­ского государства, очень даже поощрялась. Энгельс пишет: «Существующая ныне Российская империя образует послед­ний сильный оплот всей западноевропейской реакции… Па­дение русского царизма, уничтожение Российской империи является, стало быть, одним из первых условий окончатель­ной победы немецкого пролетариата» [54, с. 567].

Задача уничтожения Российской империи, с точки зре­ния Энгельса, так важна, что он даже обещает народникам снисхождение при наказании за их коммунистические бред­ни: «Этих людей мы не потянем к ответу за то, что они счита­ли свой русский народ избранным народом социальной ре­волюции. Но разделять их иллюзии мы вовсе не обязаны» [76, с. 451].

Таким образом, отношение Маркса и Энгельса к русской революции сводится к следующему:

— они поддерживают революцию, не выходящую за рам­ки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю; структура классовой базы такой революции несущественна;

— они категорически отвергают рабоче-крестьянскую народную революцию, укрепляющую Россию и открываю­щую простор для ее модернизации на собственных цивили-зационных основаниях, без повторения пройденного Запа­дом пути.

В этой формуле выразилась прозорливость основопо­ложников марксизма. Они увидели главное — в России па­раллельно назревали две революции, в глубине своей не просто различные, но и враждебные друг другу. На первых этапах они могли переплетаться и соединяться в решении общих тактических задач, но их цивилизационные векторы расходились.

Перед нами стоит большая и для нашей темы необходи­мая задача — понять, почему развитие капитализма в России привело к революции, которая взорвала сословное общест­во и государство, но в то же время открыла дорогу вовсе не рыночной экономике и буржуазному государству западно­го типа, а совершенно иному жизнеустройству — советскому строю. Почему триумфальная буржуазная Февральская рево­люция, открывавшая простор прогрессивному строю, вдруг сникла настолько, что небольшой по величине и очень незре­лый пролетариат вдруг смог вырвать власть?

Первым критическим моментом стала революция 1905 — 1907 гг., которая явно пошла по тому пути, который был от­вергнут и осужден Марксом и Энгельсом. Марксисты ока­зались перед историческим выбором— включиться в эту революцию или остаться верными учению Маркса и проти­водействовать этой революции («будущему Октябрю»). Фрак­ция большевиков, возглавляемая Лениным, извлекла уроки из первого акта русской революции и примкнула к револю­ционным народным массам.

В 1908 г. Ленин пишет статью, само название которой на­полнено большим скрытым смыслом: «Лев Толстой как зерка­ло русской революции».

Что отражает Толстой как «зеркало»? По словам Лени­на, «протест против надвигающегося капитализма, разоре­ния и обезземеления масс, который должен был быть поро­жден патриархальной русской деревней». Не буржуазная ре­волюция, а протест против капитализма! Не мог быть Толстой зггжалом буржуазной революции. Можно даже сказать, что крестьянская революция более антибуржуазна, нежели про­летарская, ибо крестьянство и капитализм несовместимы, а капитал и труд пролетария — лишь конкуренты на рынке.

И именно по вопросу о крестьянстве стала проходить линия, разделявшая большевиков и меньшевиков, которые все сильнее тяготели к блоку с западниками-кадетами. И во­прос стоял так же, как был поставлен в двух Нобелевских ко­митетах (по литературе и по премиям мира), которые отка­зали в присуждении премий Льву Толстому— самому круп­ному мировому писателю того времени и первому всемирно известному философу ненасилия. Запад не мог дать Толстому премию, ибо он «отстаивал ценности крестьянской цивили­зации» в ее борьбе с наступлением капитализма («Запада»).

Назревающая революция, казалось бы, объективно при­званная расчистить путь для буржуазно-демократических пре­образований, изначально несла сильный антибуржуазный за­ряд. В 1905 г. Вебер высказал мнение, что грядущая русская революция не будет буржуазно-демократической, это будет революция нового типа, причем первая в новом поколении освободительных революций.

И дело было не только в том, что в массе крестьянства господствовала идеология «архаического аграрного комму­низма», несовместимого с буржуазно-либеральным общест­венным устройством. Сама буржуазия не получила России и того религиозно освященного положения, которое дали за­падной буржуазии протестантизм и тесно связанное с ним Просвещение. В России идеалы Просвещения распространи­лись, уже утеряв свою роль носителя буржуазной идеологии (скорее наоборот, здесь они были окрашены антибуржуаз­ным критицизмом).

Российские буржуазные либералы были романтика­ми, обреченными на саморазрушение. Поэтический идеолог крупной буржуазии Валерий Брюсов сказал тогда:

И тех, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном…

М. Вебер, объясняя коренное отличие русской револю­ции от буржуазных революций в Западной Европе, приводит фундаментальный довод: в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол для представителей буржуа­зии в либеральном движении. Это понятие даже не фигуриру­ет среди главных программных требований этого движения.

В результате русская интеллигенция, проведя огромную работу по разрушению легитимности российского самодер­жавия, не взяла на себя легитимацию государства буржуаз­ного. Напротив, значительная часть интеллигенции заняла определенно антикапиталистические позиции. Сегодня это покажется странным, но даже либеральные интеллигенты об­виняли социализм именно в «буржуазности». Очень пока­зательна позиция С.Н. Булгакова. Он к 1907 г. вобрал в сво­ей философии главные и, казалось бы, взаимоисключающие части мышления русской интеллигенции — либерализм, кон­серватизм и прогрессизм. В 1917 г. в своей известной рабо­те «Христианство и социализм» С.Н. Булгаков посвятил целый раздел именно критике «буржуазности» социализма — «он сам с головы до ног пропитан ядом того самого капитализма, с которым борется духовно, он есть капитализм навыворот». Впрочем, далее он пишет о социализме: «Если он грешит, то, конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он от­рицает его недостаточно радикально, сам духовно пребывая еще в капитализме» [77, с. 225].

Вспомним историю. Согласно официальной версии, в Феврале 1917 г. в России произошла буржуазно-демократи­ческая революция, которая свергла монархию. Эта револю­ция под руководством большевиков переросла в социалисти­ческую пролетарскую революцию. Эта картина неверна, не в деталях, а в главном. Не могла Февральская революция «пе­рерасти» в Октябрьскую, поскольку для Февраля и царская Россия, и советская были одинаковыми врагами. Для Февра­ля обе они были «империями зла».

В России созревали две не просто разные, а и враждеб­ные друг другу революции. Одна из них— та, о которой и мечтали Маркс и Энгельс. Это революция западническая, имевшая целью ликвидацию монархической государствен­ности и империи, установление демократии западного типа и свободного капиталистического рынка.

Другая революция — крестьянская (советская), имевшая целью закрыть Россию от западной демократии и свободного рынка, отобрать бывшую общинную землю у помещиков и не допустить раскрестьянивания. К этой революции примкнули рабочие с их еще крестьянским общинным мировоззрением и образом действия. Такую революцию Маркс и Энгельс счи­тали реакционной, поскольку она прямо была направлена на то, чтобы остановить колесо капиталистического прогресса. Ей была враждебна и правящая верхушка Запада.

Обе революции ждали своего момента, он наступил в на­чале 1917 г. Февральская революция началась как переворот в верхах, проведенный Госдумой и генералами. Либералы в союзе с марксистами-западниками, пришедшие к власти, раз­рушили государство Российской империи сверху донизу и разогнали саму империю. Как и предполагал Энгельс, «эту революцию начали высшие классы столицы», а управляющей структурой было подконтрольное Западу политическое ма­сонство и верхушка либеральной буржуазии. Эта революция и поощрялась Западом.

Ленин писал в марте 1917 г. то, что было тогда известно в политических кругах: «Весь ход событий февральско-мартов-ской революции показывает ясно, что английское и француз­ское посольства с их агентами и «связями», давно делавшие самые отчаянные усилия, чтобы помешать сепаратным согла­шениям и сепаратному миру Николая Второго с Вильгельмом IV, непосредственно организовывали заговор вместе с октяб­ристами и кадетами, вместе с частью генералитета и офицер­ского состава армии и петербургского гарнизона особенно для смещения Николая Романова» [78].

Уникальность русской революции 1917 г. в том, что с пер­вых ее дней в стране стали формироваться два типа государ­ственности— буржуазно-либеральная республика (Времен­ное правительство) и «самодержавно-народная» советская власть (Февраль сплавил Советы с большевиками). Эти два типа власти были не просто различны по их идеологии, со­циальным и экономическим устремлениям. Они находились на двух разных и расходящихся ветвях цивилизации. То есть их союз в ходе государственного строительства был невозмо­жен. Разными были фундаментальные идеи, на которых про­исходит становление государства и общества, — прежде все­го представления о мире и человеке.

Монархия капитулировала без боя. С Февраля в России началась борьба двух революционных движений. Более того, на антисоветской стороне главная роль постепенно пере­ходила от либералов к социалистам— меньшевикам и эсе­рам. И те и другие были искренними марксистами, с ними были Плеханов и Засулич. Если взглянуть на дело со сторо­ны меньшевиков-марксистов, то Октябрь выглядит событием реакционным — контрреволюционным переворотом. В этом они были верны букве марксизма, прямо исходили из указа­ний Маркса и Энгельса. Эсеры и объявили Советам граждан­скую войну, а подполковник Каппель был их первым коман­диром (его недавно перехоронили с воинскими почестями и хоругвями как якобы монархиста). Это была, как пишут, «вой­на Февраля с Октябрем» — война двух революционных про­ектов, «западнического» и «почвенного».

Ортодоксальные марксисты (Аксельрод, Засулич, Пле­ханов) посчитали, что в Феврале главная задача русской ре­волюции, поставленная Марксом и Энгельсом, выполнена. Ас реакционной советской революцией надо бороться. Эта часть марксистов заняла антисоветскую позицию.

Вспомним, по какой причине вызвала отторжение Ок­тябрьская революция у ортодоксальных марксистов в России и в Западной Европе. Вот суждение родоначальника россий­ского марксизма Г.В. Плеханова: «Маркс прямо говорит, что данный способ производства никак не может сойти с исто­рической сцены данной страны до тех пор, пока он не пре­пятствует, а способствует развитию ее производительных сил. Теперь спрашивается, как же обстоит дело с капитализмом в России? Имеем ли мы основание утверждать, что его песенка у нас спета, т.е. что он достиг той высшей ступени, на которой он уже не способствует развитию производительных сил стра­ны, а, наоборот, препятствует ему? Россия страдает не только от того, что в ней есть капитализм, но также от того, что в ней недостаточно развит капиталистический способ производст­ва. И этой неоспоримой истины никогда еще не оспаривал ни­кто из русских людей, называющих себя марксистами» [79].

Один из лидеров Бунда М. Либер (Гольдман) писал уже в 1919 г.: «Для нас, «непереучившихся» социалистов, не под­лежит сомнению, что социализм может быть осуществлен прежде всего в тех странах, которые стоят на наиболее вы­сокой ступени экономического развития,— Германия, Анг­лия и Америка— вот те страны, в которых прежде всего есть основание для очень крупных победных социалистиче­ских движений. Между тем с некоторого времени у нас раз­вилась теория прямо противоположного характера. Эта тео­рия не представляет для нас, старых русских социал-демо­кратов, чего-либо нового; эта теория развивалась русскими народниками в борьбе против первых марксистов… Эта тео­рия очень старая; корни ее — в славянофильстве» [80].

На Западе оценки были еще жестче. П. Шиман, ссыла­ясь на К. Каутского, писал в брошюре «Азиатизация Европы»: «Внутреннее окостенение, которое было свойственно наро­дам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком пе­ред воротами Европы, закутанное в мантию клочков евро­пейских идей. Эти клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с собой азиатизацию Европы» [64]. И это было почти общим местом в рассуждени­ях о советской революции. Возмущение вызывал именно на­циональный, цивилизационный характер революции.

Реальной альтернативой для России было или превра­титься в зону периферийного капитализма — или совершить свою, национальную революцию, закрыть свое народное хо­зяйство от вторжения западного капитала. Относительно этой дилеммы и возникли ожесточенные споры между рус­скими марксистами. И.В. Сталин заявил в 1924 г.: «Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не преврати­лась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как ее подсобное предприятие, чтобы наше хозяй­ство развивалось не как подсобное предприятие мировой капиталистической системы, а как самостоятельная экономи­ческая единица, опирающаяся, главным образом, на внутрен­ний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с кре­стьянским хозяйством нашей страны» (цит. в [81, с. 235]).

Поэтому Запад и развязал Гражданскую войну в России и подпитывал антисоветскую коалицию Белого движения. Анг­лийский либеральный философ Дж. Грей пишет: «Рефлектор­ная враждебность Запада по отношению к русскому нацио­нализму… имеет долгую историю, в свете которой советский коммунизм воспринимается многими в Восточной и Запад­ной Европе как тирания Московии, выступающая под но­вым флагом, как выражение деспотической по своей приро­де культуры русских» [82, с. 71].

И дело не только в позиции «правящих кругов» Запада. Антисоветские силы апеллировали и к социалистическим кругам Запада. Вот выдержки из документа, который назы­вают «Политическим завещанием» лидера меньшевиков Ак-сельрода (письмо Ю.О. Мартову, сентябрь 1920 г.). Он пишет о большевиках: «И все это проделывалось под флагом мар­ксизма, которому они уже до революции изменяли на каж­дом шагу. Самой главной для всего интернационального про­летариата изменой их собственному знамени является сама большевистская диктатура для водворения коммунизма в экономически отсталой России в то время, когда в эконо­мически наиболее развитых странах еще царит капитализм. Вам мне незачем напоминать, что с первого дня своего по­явления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, про­возглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полупримитивного капи­тализма прямо в царство социализма. И в этой борьбе Ле­нин и его литературные сподвижники активно участвовали. Совершая октябрьский переворот, они поэтому совершили принципиальную измену и предприняли преступную герост­ратовскую авантюру, с которой их террористический режим и все другие преступления неразрывно связаны, как следст­вие с причиной.

Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отме­чен преступлениями против социал-демократии. Не из поле­мического задора, а из глубокого убеждения я характеризо­вал 10 лет тому назад ленинскую компанию прямо, как шайку черносотенцев и уголовных преступников внутри социал-де­мократии… А мы противники большевиков именно потому, что всецело преданы интересам пролетариата, отстаиваем его и честь его международного знамени против азиатчины, прикрывающейся этим знаменем… В борьбе с этой властью мы имеем право прибегать к таким же средствам, какие мы считали целесообразными в борьбе с царским режимом…

Тот факт, что законность или необходимость этого крепо­стнического режима мотивируется, хотя бы и искренно, со­ображениями революционно-социалистическими или ком­мунистическими, не ослабляет, а усугубляет необходимость войны против него не на жизнь, а на смерть, — ради жизнен­ных интересов не только русского народа, но международно­го социализма и международного пролетариата, а быть мо­жет, даже всемирной цивилизации…

Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и яви­лась мысль об организации интернациональной социалисти­ческой интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февраль-ско-мартовской революции» [83].

Итак, вот ответ ортодоксальных марксистов на советскую революцию— призыв к «интернациональной социалисти­ческой интервенции» против советской власти. Речь идет опять о войне народов, а не классов.

Здесь перед нами драматический парадокс истории. Маркс и Энгельс мечтали о пролетарской революции на За­паде, которая покончит с отчуждением людей и устроит брат­ство свободных индивидов. Они видели эту революцию как войну против реакционных народов, в ходе которых эти на­роды будут сметены с лица земли. Но развитие этих идей на Западе привело к утопии «белокурой бестии», а «реакцион­ный» русский народ осуществил революцию, движимую идеа­лом всечеловечности. И оба проекта столкнулись в открытой войне в 1941 г.

Совершенно конкретно обозначил цель войны против СССР министр фашистского правительства Германии А. Ро-зенберг. В речи, произнесенной в Берлине 21 июня 1941 г., он сказал, что цель эта — «оградить и одновременно продви­нуть далеко на восток сущность Европы» («первоначальную сущность европейских исторических сил») [84].

Западные идеологи, конечно, понимали, что самостоя­тельная, неподконтрольная европейским центрам револю­ция в России означает пересборку ее жизнеустройства, ко­торая придаст ей новый духовный и организующий импульс. Если эту пересборку не пресечь, то Россия еще на целый ис­торический период станет неуязвима для глобализации под эгидой Запада. Эту мысль четко выразил Геббельс в марте 1942 г.: «В русских кроется целый ряд возможностей. Если их действительно реорганизовать как народ, они, несомненно, представили бы огромнейшую опасность для Европы. Стало быть, этому нужно воспрепятствовать, и это и является одной из целей, которых мы должны достичь в ходе предстоящего наступления. Дай бог, чтобы оно нам удалось» [21].

Красноречив и тот факт, что там, в России, где победи­ли силы, стремящиеся стать «частью Запада», они выступали против Советской революции, даже и под красным знаменем социализма. Примером стала гоузия. Здесь возникло ти< но социалистическое правительство под руководством мар­ксистской партии, которое было непримиримым врагом Ок­тябрьской революции и вело войну против советской власти. Президент Грузии Жордания (член ЦК РСДРП) объяснил это в своей речи 16 января 1920 г.: «Наша дорога ведет к Европе, дорога России — к Азии. Я знаю, наши враги скажут, что мы на стороне империализма. Поэтому я должен сказать со всей решительностью: я предпочту империализм Запада фанати­кам Востока!» [85, с. 533].

В Гражданской войне Октябрь победил, в Великой Отече­ственной войне победил советский народ и созданная им со­ветская социокультурная система. Втягивание России в пери­ферию Запада было отсрочено до начала 90-х годов XX века.