Виктория

В один из морозных предновогодних дней уходящего, 1973, года я был вызван к шефу, которого застал стоящим за рабочим столом, как в тот памятный день выяснения отноше­ний с Громыко. Щеки непривычно розовели, то ли от моро­за, то ли от волнения. Поздоровавшись, он еще прошелся в полном молчании по кабинету, как всегда на прямых ногах и сильно раскачиваясь.

—   Я только что вернулся от Леонида Ильича, — медлен­но заговорил он, опускаясь в кресло и указывая мне на стул.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Брежнев и Ан­дропов в течение нескольких часов подводили итоги четы­рехлетних усилий по стабилизации советско-западногерман­ских отношений.

Большую часть несомненных заслуг Брежнев приписы­вал «коллективному руководству», что в те времена означа­ло — себе самому.

— Мы очень мудро поступили, что в 69-м году, вопреки мнению некоторых, пошли на этот смелый шаг, — резюмиро­вал он.— И ты. Юра, был абсолютно прав, когда настоял на форсировании процесса. А главное, включился в него сам. Иначе дело растянулось бы на многие десятилетия, как пере­говоры с американцами по разоружению: шаг вперед, два на­зад, два вперед, три назад!.. И все это сопровождается шумом в конгрессе, в прессе. Президент— за, оппозиция — против, пустая говорильня! Разве в такой обстановке можно решить что-либо путное?

— Подвесить проблему и бесконечно долго мусолить ее — это как раз то, к чему сегодня стремятся американцы, — не преминул вставить Андропов.

К слову, Брежнев вспомнил, как в разговоре с ним Брандт в шутку позавидовал тому, что у Генерального секретаря от­сутствует оппозиция. Канцлер пожаловался, что одну треть

рабочего времени он тратит на уговоры партнеров по коали­ции, две трети на урезонивание оппозиции.

—   Ведь с оппозицией как получается! — увлеченно пе­ресказывал Брежнев Брандта.— Не поставишь ее в извест­ность — тут же припишут закулисный сговор, лучше всего с Москвой, проинформируешь— на другой день все будет в газетах! Кто после этого будет с тобой вести переговоры?

Возбужденный Андропов хотел как можно детальнее пе­редать все только что происшедшее у Брежнева с тем, чтобы еще раз пережить приятные минуты. Несомненно, я был для него в этом смысле оптимальным слушателем, стоявшим у ис­токов событий, о которых шло повествование.

—   А ты знаешь, что самое интересное? Кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение, сделанное самими западными немцами. Так вот, согласно их подсчетам, за время наших с ними переговоров в рамках «восточной политики» из мини­стерства иностранных дел Германии утекло только в прессу более 60 информации по поводу предварительного обмена мнениями, не подлежавших публикации.

Леонид Ильич справедливо заметил: «Какие могут быть переговоры с участием газет? Это же всенародное обсужде­ние!» Я полностью согласен. В данном случае образуется по­рочный круг: предположим, у Громыко информация не уте­кает, но зато вылезает на том конце, из МИДа Германии, а от­туда распространяется по всему миру. Кому от этого легче? Естественно, при таком хаосе и всемирном ажиотаже ни о чем путном договориться невозможно.

Леонид Ильич прямо сказал: «Я по твоему каналу почти пять лет напрямую и быстро с Брандтом все вопросы решаю. И никакой утечки. Не будь его, мы бы с немцами, как с амери­канцами застряли бы на многие десятки лет.

Так что поздравь себя с прекрасной идеей, а ребят с от­личной работой. И скажи, чтобы темпов не сбавляли».

Голос Андропова звенел от торжества, а лицо сияло. Воз­можно, это был самый светлый день в жизни шефа. Своими недвусмысленными оценками его деятельности Генеральный секретарь дал ему понять, что изнурительный марафон со­перничества с Громыко закончился в его пользу.

Очень скоро признал это и сам Громыко, посторонив­шись и пропустив соперника вперед.

Укреплению положения Андропова в значительной сте­пени содействовала реализация поддерживаемой им идеи переместить центр тяжести советской внешней политики из Америки в Европу.

В данном случае первостепенную роль сыграли не толь­ко его собственные убеждения, но и, в первую очередь, то, что он сумел убедить в своей правоте Брежнева.

С самого начала установления канала с немецким канц­лером Генеральный секретарь понял, что передаваемую и получаемую информацию надежнее всего пропускать через голову Андропова, которую он считал более светлой, чем у остальных приближенных, да и у него самого. Человек, при­знающий чье-либо умственное превосходство, уже не дурак.

Андропову такая постановка вопроса давала серьезные преимущества перед остальными, обеспечивая ему постоян­ный доступ к Генеральному секретарю и возможность еще более доверительного с ним общения.

И тем не менее, в планах Андропова это несомненно важное обстоятельство постепенно уступало место еще бо­лее значительному.

Наделенный от природы качествами, необходимыми для крупного политического лидера и готовясь встать во главе мировой державы, он еще будучи на вторых ролях уже серь­езно обдумывал, какое место в хитросплетенных отношени­ях между Востоком и Западом должно быть отведено СССР и ему лично.

Конфронтацию и гонку вооружений он называл «азарт­ными играми в игорных домах», принадлежащих ВПК: «В ко­нечном счете все проигрывают, кроме хозяев».

Выход из порочного круга он видел в устранении недове­рия между лидерами ведущих стран Востока и Запада. И как ни парадоксально, будучи человеком крайне недоверчивым, наибольшие надежды он возлагал на установление довери­тельных отношений между ними.

Исходя из этих соображений, Андропов соглашался на неофициальные встречи с влиятельными американскими по­литиками, сенаторами, которым, кстати, удалось хоть и незна­чительно, но все же развеять его недоверие к США. Много больший вклад по сравнению с именитыми американскими сенаторами сделал в этом направлении человек, известный лишь немногим — резидент советской разведки в США Дмит­рий Якушкин.

Выходец из благородного дворянского русского рода, удивительно чистый человек, он долгие годы прожил в США и благодаря незаурядным способностям преуспел не столько в проникновении в американские государственные секреты, сколько в распознании главных политических сил, приводя­щих в движение гигантский американский государственный маховик.

Главное же, он сумел хорошенько разобраться в людях, стоящих у его пульта.

Андропов очень быстро понял, что именно это ему и нужно, и не жалел времени на встречи с резидентом, стре­мясь, как он говорил, «подпитаться американским духом из первых уст».

Будучи человеком не только чистых кровей, но и чис­тых помыслов, Якушкин не опускался до угодничества, ма­люя американскую картину черным, по моде того времени, но и не впадал в эйфорию по поводу американского образа жизни, как это происходит со многими сегодня. Он оставал­ся сам и удерживал собеседника в рамках реальностей, час­то неприятных. В этом он видел свою задачу, и это принесло полезные плоды.

Трудно быть категоричным, но мне кажется, что наиболее важными стали беседы Якушкина с Андроповым, относящие­ся к началу восьмидесятых годов. Как раз в это время Громы­ко, раздраженный тем, что американцы затягивали с ратифи­кацией договора ОСВ-2 и перспективой размещения амери­канских ракет в Европе, начал активно убеждать Брежнева и членов Политбюро в том, что «ресурсы США тоже небезгра­ничны» и что СССР нужно еще немного продержаться в про­тивостоянии американцам, чтобы они пошли на более при­емлемые для СССР условия переговоров.

Вопреки позиции Громыко, Якушкин использовал каж­дый свой приезд в Москву для того, чтобы доказать Андро­пову бессмысленность экономического, и тем более, военно­го противостояния США. Советский резидент убеждал своего шефа в том, что в Соединенных Штатах есть весьма солидные силы, способные препятствовать нагнетанию военной лихо­радки в стране, но для этого СССР не должен помогать их оп­понентам и отказаться от бряцания оружием, а также от сво­их «несгибаемых» позиций на переговорах. Необходимо рас­сеять страх простых американцев перед советской военной угрозой. Усилия резидента не прошли даром.

Используя среди прочего и его аргументацию, Андро­пов сумел удержать Л.Брежнева от углубления конфронтации с США и Германией в тот самый острый момент, когда в НА­ТО принимались Брюссельские решения 1979 года «о дово­оружении», а в голосе некоторых членов Политбюро зазвуча­ли весьма воинственные нотки. Правда, и эту акцию он про­вел по-андроповски. Не выступив на Политбюро с критикой предложенной Громыко жесткой формулировки, исключаю­щей возможность ведения дальнейших переговоров в слу­чае положительного решения вопроса о довооружении, он даже проголосовал за нее. Однако, выждав некоторое время он направился к Брежневу и изложил свою точку зрения, со­гласно которой в дипломатии вообще недопустима постанов­ка вопроса «или-или», чем совсем не улучшил и без того неза­видное положение, в котором находился Громыко.

«Наш резидент постоянно склоняет меня к сотрудничест­ву с американской администрацией», — пошутил Андропов как-то после встречи с Якушкиным.

Что же касается самого Якушкина, то и здесь не обош­лось без парадокса. Как раз в то время, когда резидент скло­нял своего шефа в сторону более лояльного отношения к США, американские спецслужбы готовились к тому, чтобы склонить самого Якушкина к сотрудничеству с ними. Слов­но в упрек утвердившейся сегодня в России морали, соглас­но которой любые ценности легко пересчитываются на дол­лары, итальянская газета «Ла Стампа» опубликовала отрывки из книги американского автора Рональда Кесслера «Внутри ЦРУ». На страницах 21 и 22 автор рассказал о предложении ЦРУ (на деле — ФБР) убедить резидента советской разведки в США Дмитрия Якушкина работать на них. За согласие перей­ти в противоположный лагерь ему выделялось 20 млн. долла­ров. Предложение он отверг.

Появление книги Кесслера в Москве имело для Якушки­на неожиданные последствия. Связанные с его именем от­рывки из книги перепечатали русские газеты, о нем вспомни­ли и спустя десять лет после его отставки наградили медалью «За службу в разведке». В Российском телеграфном агентст­ве ИТАР-ТАСС, где все последние годы Якушкин работал обо­зревателем, представители старшего поколения восприняли эти события с пиететом к герою, младшего — с недоумением. Многие из тех, кто сегодня занят пробиванием новых дорог в новое будущее, с нескрываемым удивлением и любопытст­вом разглядывали чудака, силясь понять причины, побудив­шие его отказаться от неземной благодати — долларов.

Признаться, уподобился многим и я. Используя наши до­брые отношения, летом 1994-го года, незадолго до его смер­ти, я задал Якушкину вопрос, который интересовал многих. Он, словно сочувствуя человеческим слабостям, снисходи­тельно улыбнулся: «Логика тут простая. Взять деньги нетруд­но. Но вот жить после этого невозможно».

Пока он произносил эти слова, я попытался мысленно набросать перечень преступлений, на которые не отважил­ся бы сегодня наш, не только русский, современник в об­мен на 20 млн. долларов. Признаюсь, список этот оказался не­длинным.

Среди германских политических лидеров Андропов меч­тал о личной встрече с Брандтом и особенно со Шмидтом, ко­торого считал наиболее значительной фигурой среди евро­пейских политиков своего времени. Но эти встречи всегда откладывались «на потом», — до той поры, пока он покинет здание Комитета государственной безопасности. Встретиться же ему довелось только с канцлером Г.Колем, да и то уже на исходе сил.

Успешное и продолжительное функционирование кон­фиденциального канала между западногерманскими канц­лерами и Генеральным секретарем было лучшим примером реализации его идей.

—   Мне бы 5—7 таких каналов,— он расставил пальцы кисти правой руки, как бы указывая направление, — с глава­ми ведущих государств и мы бы в течение года решили самые злободневные проблемы, терзающие сегодняшний мир,— как-то обронил он в сердцах.

Кроме того, разговор с Л.Брежневым укрепил в нем на­дежду представить подчиненную ему службу как инструмент, не запутывающий проблемы, разделяющие противостоящие стороны, а вносящий в них ясность.

Как-то Андропов показал мне отчет советского пере­водчика о приеме, который дал американский президент Дж.Картер в честь главы советского государства Л.Брежне­ва. Во время приема советскому лидеру был представлен то­гдашний директор ЦРУ Дж.Буш.

— Ах, вот вы какой, наш «главный противник» (так было принято называть в официальных советских учреждениях официальную Америку),— приветствовал директора рус­ский гость.

— Напротив, я ваш главный союзник, — парировал Буш. — Чем больше мы узнаем друг о друге, тем легче нам будет до­говориться.

Реплика директора ЦРУ была подчеркнута жирным крас­ным карандашом и обрамлена с двух сторон толстыми вос­клицательными знаками на полях. Это значило, что «главный противник» не пожалел бальзама на раны своего советско­го коллеги.

Разговор с Брежневым вдохновил Андропова на то, что­бы серьезно задуматься о пересмотре задач, стоящих перед подчиненными ему людьми. Однажды он даже попытался сформулировать свои мысли по этому поводу в довольно не­лестной для подчиненных форме. «Мне не нужны пинкерто­ны, взламывающие посольские сейфы и взрывающие мосты. Сегодня требуются люди, умеющие их наводить».

Заключительным аккордом на эту тему могла бы быть брошенная им однажды фраза: «Многим сегодня госбезопас­ность представляется в виде хирургического кабинета, в ко­тором оперируют до смерти. Придет время, когда люди узна­ют, что там были и хирурги, спасавшие жизни».

Закончив рассказ о встрече с Брежневым, Андропов пре­дался размышлениям вслух:

—   Ив самом деле, подумай: почти пять лет и ни одной утечки или публикации! Случись такое, у Брандта и Бара были бы большие неприятности.

Ради справедливости я признался, что в одной запад­ногерманской газете было сообщение с намеком на то, что Э.Бар поддерживает постоянные и не очень понятные кон­такты с представителями советского посольства. Андропов отмахнулся: намекать уместно дамам, и не более, и тут же продолжил размышления вслух:

—   Несомненно, они — смелые политики. Недоброжела­тели уже сегодня называют Брандта «рукой Москвы». Помяни мое слово, пройдет время и Бара окрестят «пальцами КГБ». На него выльют столько грязи, что до конца жизни придется отмываться. Я часто думаю: ради чего он так рискует?

— Однажды я спросил его об этом.

— И каков был ответ?

— «Ради Германии», — сказал он.

Андропов нахмурился, и мне показалось, что я знаю, по какому поводу. Война по-своему и надолго определила пред­ставления людей о плохом и хорошем в полном соответствии с образовавшимися политическими и военными коалициями.

Если русский, англичанин или американец выражал со­гласие отдать жизнь за свою родину — это справедливо счи­талось патриотизмом. Если же немец четверть века после войны признавался, что он готов чем-то пожертвовать ради Германии — это невольно вызывало дурные воспоминания о временах господства немецкого национал-социализма.

—   Звучит очень по-реваншистски, — заключил он. И мы оба рассмеялись. Серьезно говорить об этом в середине 70-х годов было уже трудно. Думать иначе — еще немного рано.

Возвращаясь от шефа и вечно путаясь в замысловатой системе коридоров, я продолжал улыбаться, но не послед­ней мысли о реваншизме, а по поводу брошенной им фразы, что «кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение западных немцев по поводу утечки из немецкого МИД служебной ин­формации».

Меня часто занимала мысль, почему даже талантливые люди, взобравшись наверх, не могли заставить себя мыслить реальными категориями.

Ведь будь я осведомлен о событиях того времени менее, чем на самом деле, все равно мне не составило бы большого труда назвать имя скрывавшегося под псевдонимом «кто-то». Труднее было бы объяснить, для чего Андропову этот псевдо­ним понадобился.