Время наступает

Словно очнувшись от спячки, в середине 1979 года все вдруг заспешили. Американцам срочно понадобилось при­вести договор ОСВ-2 о сокращении стратегических вооруже­ний к подписанию, ибо в США близились выборы.

Канцлеру Шмидту надо было срочно завершить начатое дело: либо заставить русских уничтожить свои ракеты СС-20, либо разместить американские «Першинги» в Германии.

Русским, помимо первых двух нужно было как можно скорее решить проблему с Афганистаном, куда, как тогда счи­талось, всеми силами рвались американцы с целью превра­тить страну в свою военную и разведывательную базу про­тив СССР.

Первым удалось подписать договор ОСВ-2. Местом для це­ремонии была избрана исконная столица «разоруженцев» — Вена. В соответствии с положениями договора, уничтожению подлежали дорогостоящие межконтинентальные ракеты. По­сле того, как Брежнев и Картер поставили свои подписи под текстом договора, в зале раздались аплодисменты.

К группе советских журналистов, присутствовавших на церемонии, подошел их американский коллега и сказал, что громче, чем здесь, в зале, сейчас хлопают на американских фирмах, которым отданы заказы на производство новых ра­кет, взамен уничтоженных, правда, под другим названием.

Я часто возвращаюсь к сказанному американским журна­листом. И тогда азартная игра в строительство и разрушение дорогих ракет, а также длительные переговоры на эту тему представляются мне не более интеллектуальным занятием, чем излюбленный спорт моряков перетягивание каната.

Прошло еще немного времени, и стало очевидно, что по­спешность с подписанием договора ОСВ-2 была излишней. Шансы на его ратификацию американским конгрессом были ничтожны. То, что виделось, как самое большое достижение советской дипломатии, способное резко поднять личный престиж Громыко, превращалось в громкую и дорогую хло­пушку. Вместо уничтожения межконтинентальных ракет на горизонте все отчетливее возникали американские «першин­ги», которые будучи размещены в Европе, «накрывали» боль­шую часть Европейской территории Союза, включая Москву.

На исходе 1979 года все стороны неожиданно почувст­вовали острый недостаток во времени, а поэтому приложили максимум усилий, чтобы все события втиснуть в рамки уходя­щего года, полагая, что следующий, 1980, следует начинать «а tabula rasa», «с чистого листа».

Декабрь оказался тем месяцем, когда нужно было ре­шить все оставшиеся проблемы, ни в коем случае не отодви­гая их за тридцать первое число.

В связи с перспективой размещения американских ракет в Западной Германии, по всей Европе прокатился вал протес­тов. Мнения в ФРГ по этому вопросу разделились не только в правящей коалиции, но и внутри партии социал-демократов. Арбитром должен был стать партийный съезд, намеченный на середину декабря.

В Москве решили поддержать несогласных. 6 октября 1979 года Брежнев приехал в Берлин и объявил об односто­роннем выводе из ГДР некоторых частей советской армии. В той же речи он предложил начать переговоры по спорным вопросам о ракетах.

Полтора месяца спустя Громыко прибыл с официаль­ным визитом в Бонн, и 25 ноября зачитал выработанную им и одобренную Политбюро формулировку: «Нынешняя позиция стран НАТО… разрушает основу для переговоров».

Эта позиция СССР призвана была определенным обра­зом повлиять на германскую и мировую общественность, по­буждая активнее выступить против планов НАТО.

Вряд ли Андропов высказывался открыто против форму­лировки «или-или», предложенной Громыко. Зато дал волю сарказму по ее поводу, сидя у себя в кабинете.

— Это что за дипломатия? Как можно дирижировать ор­кестром, загнав себя в телефонную будку?! Завтра НАТО при­мет решение о довооружении, и что тогда? Мы должны будем расплеваться со всей Европой, и Америкой?

Переход от поздней осени к ранней зиме— пора не­приятная. Мокрый снег, смешавшись с уличной пылью, пре­вращается в грязное месиво. Люди то и дело болеют, кашля­ют, заражая друг друга гриппозными вирусами и дурным на­строением.

В первых числах декабря 1979 года мне позвонили из секретариата Громыко и просили зайти к министру.

Шефа МИДа я нашел в отвратительном настроении. Со­славшись на свирепствовавшую тогда эпидемию гриппа, он не встал, как обычно, навстречу и не протянул руки. Некото­рое время я стоял, соображая, от кого из нас двоих предпо­ложительно должна была исходить угроза заражения.

Он выглядел действительно усталым, но совершенно здоровым, как, впрочем, и я. Наконец, мы сели.

—   Завтра я вылетаю в Берлин на заседание кабинета ми­нистров иностранных дел стран Варшавского договора,— вяло начал он, не оставляя надежды, что дотянет фразу до конца. — Естественно, главным вопросом будет предстоящее решение НАТО…

Министр изложил в который раз свою концепцию, на­правленную против, как он выразился, «бесплодной затеи» канцлера Шмидта. Мне показалось, что он при этом внима­тельно прислушивался к своему голосу, проверяя на слух ар­гументацию, которую ему предстояло излагать на следующий день в Берлине своим коллегам по Варшавскому пакту.

Затем он попросил меня срочно вылететь в Германию, встретиться с Баром и прояснить окончательную позицию канцлера Шмидта в этом вопросе.

Мне для этого никуда лететь было не нужно, но возра­жать министру я не стал.

Процедура прощания прошла вполне традиционно, без учета свирепствовавшей гриппозной эпидемии— министр встал, пожал мне руку и сказал:

—   Объясните вы немцам, пожалуйста, что дипломатия — это не сезонная, в данном случае осенняя, распродажа, а не­что более серьезное.

Я глянул в окно. С неба сыпался, или, скорее, лился, мок­рый снег, нагоняемый холодным ветром. От осени на стеклах остались лишь неопрятные следы замерзшей воды, смешан­ной с пылью.

Как и следовало ожидать. Бар ничего нового сказать не мог, а подтвердил лишь то, что уже неоднократно передавалось «по каналу» Брежневу: Шмидт не собирался расставаться с репута­цией «твердого орешка», и стоял на своем — либо уничтоже­ние советских ракет, либо размещение американских.

В Восточный Берлин я возвращался с ощущением впус­тую потраченного времени.

Виллу Громыко в Панкове удалось разыскать быстро. Та же казенно меблированная гостиная, длинный стол, устав­ленный чайной посудой, и люди те же. Немного другой Гро­мыко.

Допив чашку чая, министр медленно встал и предложил мне прогуляться.

День был теплый, но мрачный. Когда мы вышли на улицу, стал легко накрапывать дождь. Мы двигались по пустынным улицам, вдоль особняков со спущенными жалюзи на окнах, а несколько позади, на расстоянии, не позволявшем расслы­шать слов, но дававшем возможность держать в поле зрения оберегаемый объект, за нами следовал охранник.

Видимо, прогулка в непогоду по пустынным улицам в со­провождении охраны самому министру показалась занятием экстравагантным, и он поспешил объяснить:

—    Там, знаете, микрофонов в каждом стуле напихано столько, что сидеть жестко.

Я молча кивнул, не забыв про себя восхититься, насколь­ко простым способом, в отличие от специалистов, пользовал­ся министр для обнаружения подслушивающей техники.

Переданные министру слова Бара о том, что отведенное для решения ракетной проблемы время уже упущено, он вос­принял с некоторым отчаянием.

—    Неужели нельзя рассчитывать, что немецкая общест­венность воспротивится этому безумию? Кажется, и в рядах правящей коалиции тоже есть солидное количество против­ников? Может быть, партийные противоречия повлияют на события?

Мне стало жаль министра. Он пытался ухватиться за хрупкую соломинку, чтобы спасти свою внешнюю политику и свой престиж. Я процитировал ему в утешение слова, ска­занные мне когда-то Лате: «Когда Германии грозит опасность.

немцы становятся однопартийными. Они превращаются про­сто в немцев». Я предложил подождать, пока пройдет съезд социал-демократов, где будет принято окончательное реше­ние, которое все точки над «i» и расставит. Некоторое время мы шли молча.

Вдруг министр остановился и несколько мгновений рас­сматривал меня в упор. Капля дождя упала ему на лицо и по­катилась по щеке, словно слезинка. Затем он поднял палец правой руки и четко сартикулировал.

— Если они все же примут решение, то мы будем вынуж­дены на каждую их ракету разместить две своих. И мы это сде­лаем. — Он не добавил «скажите им», но было очевидно, что произнесенное предназначалось для передачи Шмидту и про­звучало это у самых ворот особняка, словно кто-то идеально срежиссировал нашу беседу не по минутам, а по шагам.

Вскоре после отъезда Громыко, с 3 по 7 декабря, в Бер­лине состоялся съезд социал-демократической партии Гер­мании. Проходил он в новом здании Центра международных конгрессов. Бар пригласил нас с Ледневым поприсутствовать в качестве гостей, снабдив соответствующими пропусками.

В зале заседаний все люди похожи друг на друга и ведут себя одинаково. Один говорит, а остальные слушают, чаще всего делают вид, что слушают. Некоторые ухитряются не­много соснуть.

Другое дело — фойе. Тут кипит жизнь, все говорят поч­ти одновременно, и хорошо, если хоть один слушает. В этом хоре выделяются лишь наиболее убежденные.

Основная масса в перерыве между заседаниями соби­ралась у пивной стойки. Это— место, где легко охлаждают­ся страсти. Там министр обороны Апель мирно беседовал со своим оппонентом, который всего несколько минут назад с трибуны чем только ни мазал его, помимо темных красок. Можно было лишь восхищаться как сторонники и противни­ки размещения атомных ракет весело пили пиво и закусыва­ли, кто длинными, кто толстыми сосисками. Люди, решавшие судьбу многих десятков боеголовок, совершенно не пред­ставляли себе последствия взрыва даже одной из них, ибо тот, кто хоть однажды побывал на атомном полигоне, надол­го терял аппетит и природную жизнерадостность.

Итак, решение о довооружении было на съезде одобре­но, пусть и без особых аплодисментов, но достаточным боль­шинством. В Москве это событие не вызвало шока, чреватого принятием необдуманных политических решений. Думается, это был один из последних положительных результатов, ко­торые приносила в течение многих лет деятельность наше­го «канала».

Благодаря ему, советское руководство заранее подго­товило себя к вероятному повороту событий, и располага­ло временем, чтобы трезво, без эмоций оценить обстановку, не поддаваясь на призывы прибегнуть к ответным мерам, что привело бы к серьезной деформации сложившихся советско-западногерманских отношений и отбросило бы их на много лет назад.