Ельцин на танке

…Когда танки майора Евдокимова, ревя могучими мо­торами и выпуская клубы черного дыма, расположились чуть ли не у наших дверей, у парадного подъезда Парламент­ского дворца, установив длинные жерла орудий прямо в на­ши окна и двери, мы все — Ельцин, я, Силаев, Илюшин, Су­ханов, Коржаков и еще кто-то — быстро спустились на пер­вый этаж и подошли к огромной двери в вестибюле. Вся картина — как на ладони. Танки — в тридцати метрах от нас, вокруг собирается толпа людей — они кричат, обзывают тан­кистов предателями, требуют, чтобы они «выползли из сво­ей чертовой коробочки», в противном случае их «подожгут». Наверное, нервы командира не выдерживают — он открыва­ет верхний люк, высовывается наполовину и начинает «ог­рызаться». На обвинения в «пособничестве путчистам» от­вечает, что «не занимается политикой», а прибыл сюда для «защиты людей». Это как-то обескураживает толпу, начина­ется какая-то дискуссия, а затем вопли: «Он наш!» Конечно, все это было просто нелепо, смешно, но что поделаешь, люди верят в то, во что сильно хочется верить.

Мы рассматривали танки. Было невесело, по-иному — более чем тревожно. Молчали. Не особенно вдумываясь, я сказал; «Борис Николаевич, танк, конечно, не броневик (намек на выступление Ленина с броневика на Финляндском вокзале в октябре 1917 года), но выступить можно и на нем. Как вы смотрите на то, чтобы взобраться на эту «трибуну» и об­ратиться к москвичам — вон их сколько собралось вокруг танков». Пока говорил, созрела мысль — «надо обязательно выступить!».

Ельцин. Вы что, Руслан Имранович, это — серьезно? Ме­ня ведь убить могут!

Я. Никакой угрозы нет. Представляете, какой будет эф­фект от вашего выступления? Грандиозный! На Янаева это произведет какое впечатление, — представляете? На Мир?..

Кажется, Силаев поддержал, сказав: «Борис Николаевич, это очень удачная мысль. Надо выступить с короткой ре­чью — пока «они» там будут согласовывать, что им де­лать, — Вы уже закончите свое выступление». Ельцин мол­чал, обдумывал.

Я. Борис Николаевич, это — исторический шанс, более подходящей трибуны никогда не видел. От нас троих — от вас, от меня, от Силаева — люди ждут какого-то мощного поступка, действия. В конце концов, не важно — кто из нас троих выступит. Если вы не хотите, пойду я.

Ельцин. Нет, я подумал, согласен. Вы правы — мне надо выступить. — И тут же решительно зашагал широкими ша­гами к танку. За ним бросился Коржаков. И вот он уже взби­рается на просторную платформу танка. Начинает свое зна­менитое выступление.

Мы с Силаевым подошли ближе к парапету, хорошо слы­шим и видим всю эту захватывающую, в полном смысле сло­ва, революционную картину. Ельцин выступал минут 7—8, не больше, но сказал то, что следовало сказать в данной об­становке. «Немедленно следует вернуть Горбачева в Кремль. Российские власти призывают все население СССР потребо­вать вывода войск из Москвы и вернуть страну к конститу­ционному порядку». Сообщил о принятых нами решениях и о том, что 21 августа начнет свою работу Чрезвычайная сес­сия Верховного Совета России. «…Они хотят нанести смер­тельный удар по демократии России… Не бывать этому… Призываю вас под знамена свободы…»

Короткое выступление Ельцина закончилось призывом: встать на защиту законно избранной российской власти, не выполнять приказов хунты. Эффект от выступления Ельци­на был потрясающим, тысячи людей с замиранием дыхания слушали российского президента, десятки иностранных те­лежурналистов снимали исторические кадры. С этого мо­мента мировые новости начинались с изображения этой кар­тинки — Ельцин на танке в гуще людей, клеймит путчистов, отстранивших Горбачева от власти. Одним этим действием мы мгновенно прорвали информационную блокаду. Органи­заторы ГКЧП были в шоке… Это был и личный успех Ельци­на. Такого ошеломляющего триумфа у него никогда не было ни до, ни после.

…У манежа — мощные стихийные демонстрации москви­чей, среди них много и гостей столицы, из разных союзных республик и краев России, иностранцы. Они, в том числе женщины, со всех сторон обступают военных — их колонны с бронетехникой «застряли» в гуще толпы. Люди кричат, ру­гаются, стыдят военных. Полковник-десантник оправдыва­ется: «Войска введены, чтобы хулиганы не били витрины, и вообще, чтобы был порядок…» Быстро растут баррикады, и не только по периметру Белого дома, а везде, где москвичи усматривают угрозу подхода колонн с бронетехникой. В ре­зультате многие из них оказались полностью блокированны­ми на узких улицах и переулках. Стоят, угрожающе гудят могучими моторами.

Москвичи спешат на помощь — к Белому дому!

… Хмурое небо темнеет, зажигаются огни фонарей, густой дым танков и прочих машин накрывает площадь и улицы столицы. Наступала тревожная ночь. Поступили сообщения о попытках просочиться в здание каких-то людей (видимо, бойцы группы «А») через подземные коридоры. Бросились искать карты подземных сооружений, подвалов, коридоров, коммуникаций. Не нашли (так же как ранее чекисты и воен­ные). Но оказалось, что один коридор ведет в Кремль. Нача­ли их блокировать, заливать бетоном, выставили посты. А бар­рикады вокруг Белого дома росли.

Сложной была судьба журналистов в этот первый день путча.

Утром 19 августа самой трудной проблемой для них было найти возможности пройти в Белый дом. Было четкое указа­ние путчистов: журналистов не пускать в здание Верховного Совета. Лишь когда внимание милиционеров отвлекли спор­тивного вида ребята с аккуратными сумками через плечо (это были сотрудники частного сыскного агентства «Алекс», пришедшие добровольно к нам на помощь), журналисты про­скальзывали внутрь здания.

Официальная пресса громила руководство Верховного Совета и президента России Ельцина. Надо было срочно ор­ганизовать какую-то группу журналистов, действующих как некая организационная ячейка, способная действовать от нашего имени. Помог в осуществлении этого плана Вален­тин Сергеев, помощник премьера Силаева. Свой кабинет он превратил в пресс-центр. Узнав о том, что президент США Буш осудил путчистов, он поручил немедленно перевести это заявление и передать его в СМИ. Энергично стал дейст­вовать и Александр Дроздов, мой помощник. В пресс-зале, примыкающем к моему кабинету, группа журналистов про­жила двое суток, передавая информацию в газеты, журналы, радио и телестанции России и мира. Меня они интервьюи­ровали непрерывно. Особенно часто это удавалось сотруд­никам Си-эн-эн, журналистам «Коммерсанта» и «Общей га­зеты» (последняя была организована Егором Яковлевым). Все эти дни и ночи в здании было более трех десятков запад­ных журналистов: газетчики, телевизионщики, радиожурна­листы, которые непрерывно оповещали мир о трагических событиях в Москве.

Ночью, наконец, наладилась работа радиорубки, о необ­ходимости которой я говорил, как только прибыл 19-го в Бе­лый дом. Об этом сообщила Бэлла Куркова и пригласила от­крыть работу моим выступлением. Конечно, я тут же согла­сился, и мы отправились в путь — куда-то в подвал. Помочь вызвался полковник Лопатин, помощник генерала Кобеца, шли долго подземными переходами, перешагивая через ка­кие-то ямы, канаты, лужи и т.д.

Я чем-то был недоволен Курковой, за что-то выговари­вал, сейчас и не помню, она, мужественная женщина, молча­ла. Наконец, добрались — там уже были Любимов и Полит­ковский. Куркова сообщила в эфир о начале работы свобод­ного радио Российского парламента и что открывает работу этого «Радио Свободной России» Председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов.

Я свое выступление начал с того, что обрисовал общую ситуацию в стране накануне этого самого августовского пут­ча, в условиях подготовки к подписанию Союзного догово­ра. Охарактеризовал экономическое и социальное состояние страны как очень тяжелое, кризисное, следствие не только личной деятельности Горбачева, но и всех без исключения тех лиц, которые совершили государственный переворот. Особенно велика роль в упадке страны премьера Валентина Павлова. Они — эти участники ГКЧП — разваливают СССР. С ними нам, руководителям Верховного Совета России, пре­зиденту России и правительству, не о чем говорить — они должны немедленно вывести войска из центра Москвы, пре­кратить осаду высших органов власти Российской респуб­лики, вернуть Горбачева в Кремль и терпеливо ждать своей участи за совершенные преступления.

Я напомнил о своих опасениях вообще относительно Со­юзного договора, но подчеркнул, что, поскольку была проде­лана работа по его созданию, следовало как можно быстрее завершить и непременно передать в Союзный парламент — для обеспечения конституционности его обсуждения и при­нятия. И если кто-то из ГКЧП не был согласен с текстом этого документа, они обязаны были потребовать его обсуж­дения на Союзном парламенте, а не затевать грязные аван­тюры.

Выразил уверенность, что «не мотивы патриотизма и обеспечения величия Советского Союза» движут этой груп­пой из ГКЧП, а «стремление сохранить свои личные позиции и высокие должности в иерархии власти». Однако этим пла­нам не суждено сбыться. И не только потому, что участники заговорщической деятельности в скором времени предста­нут перед судом. Но в силу того, что под их мощными удара­ми по самому каркасу СССР утерян авторитет центральной власти союзного государства, очевидно, КПСС как правя­щая партия далее существовать не может, девальвирована сама идея того практического социализма, который воздви­гался на протяжении многих десятилетий, в том числе идеи Горбачева относительно «обновленного социализма». Это — горько сознавать, но это так.

После победы над путчистами нам всем предстоит тяже­лый выбор пути дальнейшего развития. Путчисты проигра­ют, но и дело единства страны — уже проиграло…

Затем я рассказал о принятых нами решениях — об Обра­щении к народу трех лидеров России, постановлениях Вер­ховного Совета, указах президента Ельцина, нашей практи­ческой работе по низвержению ГКЧП; в том числе о созыве Чрезвычайной сессии парламента, обрисовал ситуацию в ре­гионах России, союзных республиках; рассказал, как моск­вичи борются с хунтой и что такими же должны быть дейст­вия народа в других городах страны — везде, где путчисты пытаются действовать вне закона…

Я призвал войска не выполнять преступные приказы старших командиров — напомнил, что во всех странах мира, в международном праве после Нюрбергского процесса вве­ден Закон, который запрещает военным исполнять преступ­ный приказ, от кого бы он ни исходил; а исполнение такого приказа не освобождает от самого строго наказания судом военного трибунала, если действия повлекли тяжкие по­следствия.

При этом я предупредил: всю ответственность за послед­ствия будут нести не только должностные лица из ГКЧП, но и генералы, и офицеры, а также солдаты, непосредственные виновники этих возможных жертв: «Помните об этом — ни­кому не удастся уйти от ответственности за содеянное…»

После меня на нашем «Радио» выступал великий Мсти­слав Ростропович, но я его уже не слышал, пробирался тем­ными переходами обратно… Позже сообщили, что подзем­ные этажи Белого дома, в той части, в которых обнаружены секретные входы и выходы в метро и Кремль, заминирова­ны. Поступили сведения, что Таманская и Кантемировская дивизии в полном составе направляются в Москву. Мой пресс-центр, расположенный рядом с моими апартаментами, рабо­тал в лихорадочном темпе, принимая информацию и сооб­щая о событиях, сновали люди, — все напоминало картины боевого штаба из кинохроник. Я непрерывно разговаривал с людьми, отвечал на телефонные звонки, давал какие-то рас­поряжения, требовал каких-то разъяснений. А ведь надо бы­ло еще и думать о перспективе, взвешивать складывающую­ся обстановку, соединять отдельные события в общую кар­тину.

Но было очевидно одно — нам необходимо было время. Тогда мы смогли бы продержаться ночь, расширить связи с «глубинкой», наладить контакты с мировым сообществом, союзными республиками, уточнить наш план сопротивле­ния и т.д. Нам нужна была эта ночь как воздух.

Все это я перебирал в уме, пробираясь темными коридо­рами после радиовыступления. В этот момент я вспомнил произвольно высказанную мной мысль на утреннем заседа­нии Президиума Верховного Совета. Тогда, в полемике с Исаковым, я сказал, что у нас не может быть никаких пере­говоров с заговорщиками и путчистами из ГКЧП. Мы будем вести переговоры исключительно с Председателем Верховно­го Совета СССР Лукьяновым, который не входит в этот ГКЧП. «Вот он, возможный ключ к «получению этой ночи», — подумал я.