Михаил Горбачев в Российском парламенте

…Ночью 21 августа освобожденного Горбачева «верну­ли» в Москву, на том же самолете возвращались (как аресто­ванные) «посланцы» ГКЧП — генералы Крючков и Варен­ников. Еще с утра 22-го парламентарии знали об «освобож­дении» Горбачева — они все время задавали мне вопрос: «Когда здесь появится Горбачев?» Я позвонил в Кремль, по­просил соединить меня с Горбачевым. Его не было, но по­мощник заверил, что немедленно передаст сообщение о мо­ем звонке президенту, как только тот появится в Кремле. Вскоре Горбачев сам позвонил мне. Я тепло поздоровался, поздравил с завершением личной трагедии, поинтересовался самочувствием Раисы Максимовны, рассказал о настроени­ях наших депутатов, их желании выслушать его на сессии Верховного Совета России. Горбачев согласился, сказал: «Верховный Совет России, возглавлявший борьбу, заслужива­ет, чтобы я исполнил его просьбу Я хочу лично поблагода­рить всех ваших депутатов. И тебя благодарю особо, Руслан Имранович!»

Примерно в 14 часов 22 августа Михаил Горбачев открыл дверь в кабинет Ельцина в Парламентском дворце и вошел. Мы с Ельциным ждали его и тепло поздоровались. Горбачев сразу же, очень эмоционально, стал вспоминать все то, что с ним произошло. Ельцин, не перебивая, довольно долго слу­шал его, затем я вынужден был напомнить, что у нас в 15.00 начинается заседание Чрезвычайной сессии Верховного Со­вета. И ему, Горбачеву, надлежит выступить не просто с «вы­ражением благодарности за свое освобождение», а с серьез­ным анализом всей сложной ситуации, сложившейся в СССР в результате попытки военно-государственного переворота. Готов ли он, Горбачев, к такому ответственному докладу?

— Имейте в виду, — предупредил я Михаила Сергееви­ча, — многие наши депутаты будут обвинять вас в том, что своим попустительством вы допустили эту трагедию, в том числе в области кадровой политики. Поэтому хотелось бы, что бы вы, Михаил Сергеевич, очень серьезно отнеслись к этой встрече с нашими депутатами — ведь они, прежде всего, мо­билизовали москвичей на оборону от ГКЧП, создали Сопро­тивление и обеспечили поражение заговорщиков. Ваши депу­таты, то есть Верховный Совет СССР, вас не защитили, и все они, в том числе «великие демократы», попрятались или уехали за границу, выжидали, «кто — кого». Так что наши парламентарии — это серьезные люди, они обозлены, раздра­жены.

— Ну, Руслан, ты многого хочешь от меня. Так сразу боль­шой доклад я не сделаю. Конечно, я выступлю, расскажу и объ­ясню причины этого ГКЧП, и все их предательство, и многое другое, но серьезный анализ — это в следующий раз, надо все обдумать, — ответил Горбачев.

— Михаил Сергеевич! — обратился Ельцин. — У нас си­туация была тяжелее, не было даже секунды свободного вре­мени, когда 21-го утром, все еще в окружении войск ГКЧП, открылась сессия Верховного Совета. Руслан Имранович сде­лал очень хороший доклад. А у вас ведь было время — ив Фо-росе, и когда летели на самолете, и вчерашняя ночь. И сего­дняшний день. Разговор будет серьезный — Председатель Верховного Совета прав, вам следовало бы хорошо подгото­виться…

Горбачев ответил, что, в общем-то, он готов, объяснит си­туацию. — «Не беспокойтесь за меня, я найду что сказать…» Чувствовалось, что он надломлен основательно.

И вот, ровно в 15 часов, мы трое — я, Горбачев и Ельцин (Ельцин сам определил порядок нашего «шествия» в прези­диум парламента) — входим в большой зал заседаний Вер­ховного Совета России… Огромный зал, битком набитый на­шими депутатами; здесь же — множество журналистов, де­путаты Союзного парламента и Моссовета, провинциальные лидеры и местные депутаты; аплодисменты, приветственные возгласы… Я открываю заседание, приглашаю в президиум Силаева и Руцкого и тут же даю слово Ельцину — при этом прошу его вести заседание — чувствую, что ему этого очень хочется — событие, несомненно, имеет историческое значе­ние.

Ельцин поздравил всех с победой, сообщил, что он уже второй день работает вместе с Горбачевым, решая в первую очередь кадровые вопросы, и затем предоставил слово Гор­бачеву.

Горбачев свое выступление начал с того, что отдал долж­ное позиции руководства Российской Федерации, выделил выдающуюся роль Президента России в этих событиях — Бориса Николаевича Ельцина, Верховного Совета, депута­тов России. Он сообщил, что заговорщики от него требовали в ультимативной форме передать обязанности президента Янаеву, а самому подать в отставку. При этом начальник его канцелярии Болдин сообщил ему, что Президент России и его соратники якобы уже арестованы, рассчитывать не на ко­го; они, по его словам, пытались морально сломить и заста­вить уйти в отставку его, Горбачева.

Горбачев попытался сделать анализ причин переворота и его провала — «авантюристов ни народ, ни армия не поддер­жали». Так, он сразу сообщил, что «всю ночь работал», дого­ворился о встрече с главами девяти республик, о назначении новых руководителей Министерства обороны и КГБ — соот­ветственно Евгения Шапошникова и Вадима Бакатина, а также о переводе воинских подразделений из структур КГБ в систему Министерства обороны. Сообщил о своем теплом «взаимодействии с Ельциным в решении некоторых важных вопросов»…

Зал буквально взорвался негодованием, когда Горбачев стал говорить о якобы «хорошей» позиции некоторых чле­нов правительства, «неоднозначности ситуации», необходи­мости «ревизии» в рядах руководства КПСС и т.д. Зал глухо гудел, был явно недоволен тем, о чем говорил президент.

После 40-минутного и довольно сумбурного выступле­ния Горбачева недовольство депутатов стало настолько оче­видным, что он поторопился завершить свое выступление. Тут же у микрофонов выстроилась очередь парламентариев, посыпались вопросы. Привожу выдержки некоторых вопро­сов и ответов на них, по стенограмме этого заседания (в от­редактированном виде).

Вопрос. Михаил Сергеевич, вы в курсе того, кто из членов Правительства СССР поддержал ГКЧП, а кто выступил про­шив? Вы почему-то ничего не сказали об этом. Почему?

Горбачев. Борис Николаевич… передал мне стенограмму заседания Кабинета министров СССР, но я ее еще не читал.

Ельцин. А вы, Михаил Сергеевич, зачитайте, — вот сте­нограмма.

Ельцин передал несколько страниц текста с записями Горбачеву. Горбачев взял эти листки бумаги.

Горбачев. Да, вы мне напомнили — Примаков мне говорил, что заявил свою негативную позицию по отношению к ГКЧП. Воронцов Николай Николаевич… — И опять начал говорить о чем-то другом.

Ельцин. Михаил Сергеевич, зачитайте этот документ.

Это стенографическая запись заседания Кабинета минист­ров 19 августа в 18 часов. Это час, когда должен был начать­ся первый штурм Дома Советов.

Горбачев. Я сейчас это сделаю. Я закончу свою мысль и зачитаю. Я тоже не читал этот текст.

Но Горбачев снова перешел к объяснению, почему он от­странил министра иностранных дел СССР Александра Бес­смертных, какие задачи стоят перед новым Кабинетом ми­нистров и т.д., а с места все время депутатские возгласы: «Вы все-таки зачитайте документ».

Горбачев. Я зачитаю, зачитаю. Вот и уже вопросы есть, и я сразу зачитаю…

И снова увлекается, словно не замечая приходящую в не­годование аудиторию, продолжает излагать свои мысли, не­созвучные с теми, которые доминируют в парламентской среде в эти минуты.

Первое… Таким образом, необходимо прежде всего продол­жение курса на преобразование и организация соответст­вующей структуры власти, способной взять на себя ответ­ственность и продолжать начатое дело, — это самая глав­ная гарантия предотвращения попыток переворота.

Второе. Мы должны идти — и быстрее, к Союзному до­говору… Мы на правильном пути… Создается единая следст­венная бригада из следователей СССР и РСФСР, и она будет вести расследование. (Шум в зале, выкрики.) …Они будут докладывать об этом, а мы будем информировать и вас, и Верховный Совет страны, как идет этот процесс. (Шум в зале, выкрики.)… Вы не усложняйте мою задачу, у меня си­туация и так непростая. Не усложняйте… Я думаю, демон­стрируя такой подход, мы должны показать и зрелость, и свои достижения, которые мы имеем… Виновные должны по­нести самую строжайшую ответственность. При этом надо избегать «охоты на ведьм». Я думаю, вы с этим согласитесь. (Шум в зале, выкрики, откровенные протесты.)…£сли вы не будете слушать… (Шум в зале.) Ну, я думаю, вы же понимае­те… Для меня, например, некоторые вопросы ясны, абсолют­но ясны. (Шум в зале, выкрики.) Тихо, тихо. Не торопитесь… Верховный Совет СССР соберется 26 августа. Верховный Совет СССР — это такие же депутаты, как и вы. (Шум в зале, выкрики, недовольство парламентариев.) Товарищи просили сказать, что все республики, как и в эти тревожные дни, заняв твердую позицию и поддержав Россию, когда». (Не­годование аудитории, выкрики.)

Депутаты громко обмениваются между собой репликами и фразами. Из них ясно, что они прежде всего недовольны тем, что Горбачев совершенно не разобрался в ситуации. В част­ности, республики и их руководители или заняли позицию поддержки ГКЧП, или замерли в страхе. А Верховный Совет СССР в эти дни вообще не дал о себе знать — есть ли он, или его нет.

Горбачев. Я думаю, что руководство России, заняв ясную позицию, доведя до сведения населения все то, что происхо­дит в Москве, повернуло всю ситуацию и в союзных республи­ках, в которых Верховные Советы, правительства заняли дру­гую позицию (поддержки ГКЧП. — PJC.). Эта их позиция — для меня — тяжелейшая драма! А знаете ли вы, кто мне при­вез ультиматум? — начальник моего президентского аппара­та Болдин. Человек, которому я полностью доверял, полно­стью. Шенин, член Политбюро, секретарь ЦК КПСС (шум в зале), Бакланов, мой заместитель по Совету обороны, секре­тарь ЦК КПСС. Четвертый, кто был с ними, — это Варенни­ков, генерал армии.

Теперь я перейду к тому, чтобы зачитать те записи, ко­торые мне передал Ельцин.

Это краткое изложение заседания Кабинета министров СССР 19 августа 1991 г., в 18 часов, председательствует Пав­лов (глава Кабинета министров СССР). Как видно из текста, вначале Павлов произносит своего рода «вводную речь», а затем четко требует от подчиненных ему министров поддер­жать ГКЧП.

Выступают министры: Катушев (внешняя торговля), Чу-рилов (нефтегазпром), Орлов (финансы), банкир Виктор Ге­ращенко — все поддерживают чрезвычайные меры. Минист­ры Гусев, Рябев, Шадов, Догужиев, Тимошишин, Давлетова, Строганов, Тизяков, Сычев и целый ряд других также высту­пили в поддержку ГКЧП. Маслюков, заместитель Павлова, вступил с ним в перебранку. Видимо, догадался, чем все это закончится, — человек, несомненно, умный. Почти так же выступил другой заместитель Павлова, Владимир Щерба­ков. Он сообщил, что в 3—4 дня надо проработать все вопро­сы и предложения по использованию мобилизационных ре­зервов. Отношение к ГКЧП не сформулировал: «Определить позицию пока не могу, но таких, как Тизяков и Стародубцев, хорошо знаю — ничего полезного не жду!» Министр Воронцов сообщил, что утром 19-го на заседании Президиума Верхов­ного Совета РСФСР действия ГКЧП признаны неконститу­ционными, и предложил свое посредничество в установле­нии контактов с российским руководством. Это предложе­ние было отвергнуто. Воронцов выступил против ГКЧП. Практически не выразил своей позиции Губенко, хотя и не одобрил действия по устранению Горбачева и введения ЧП, сослался на то, что якобы завтра, 20-го, он встречается с ин­теллигенцией, она не поймет ГКЧП.

Трагично, но никто из более чем 100 министров и иных высших должностных лиц, принимавших участие в этом за­седании, не позвонил ни Ельцину, ни мне, ни Силаеву. В об­щем, пришлось Горбачеву прочитать все, что говорили «его» министры, дружно проголосовавшие за его отстранение. Ко­нечно, ему не хотелось это делать, было стыдно и за них, и за себя. Это видели все. Горбачев с облегчением вздохнул, ко­гда закончил читать текст и сказал: «Теперь я буду читать вопросы, которые мне задают российские депутаты, может быть, на что-то мы уже ответили».

Ельцин. Давайте будем сначала отвечать по ранее по­данным запискам.

Горбачев. Здесь есть предложение депутатов Степаши­на и Кобеца по КГБ и по Вооруженным силам. Сообщаю, мы уже освободили Моисеева от должности начальника Гене­рального штаба и утвердили генерала Лобова. Мы намерены Грачева, командующего десантными войсками, утвердить к Шапошникову первым заместителем министра обороны. Министром назначен Шапошников Евгений Иванович. Нами приняты такие и другие кадровые решения. Я не буду все ог­лашать. Все, кого мы утвердили, внесут в ближайшие дни но­вые предложения. Однако предстоит серьезная кадровая расчистка. Не беспокойтесь! Договорились? Все!

…Наивный Горбачев! Какое там — «договорились»? Треп­ка только начиналась…

Новиков. Михаил Сергеевич, вы в очередной раз успели подтвердить свою приверженность социализму. Одновремен­но вы сообщили, что собираетесь заниматься усовершенст­вованием КПСС. Я задаю вопросы: первый вопрос — не счи­таете ли вы, что социализм должен быть изгнан с террито­рии Советского Союза? Второй вопрос: не считаете ли вы, как это полагает фракция беспартийных депутатов РСФСР, что Коммунистическая партия Советского Союза должна быть расформирована как преступная организация? (Апло­дисменты.)

Горбачев. Ну что же, вопрос поставлен откровенно. От­вечаю вам предельно откровенно.

Первое. Если вы поставите задачу перед Верховным Со­ветом и правительством Российской Федерации и всеми Вер­ховными Советами и правительствами союзных республик — изгнать социализм с территории Советского Союза, эту за­дачу не удастся нам с вами решить. Потому что это очеред­ной вариант крестового похода, религиозной войны.

Второе. Социализм, как я его понимаю, это — определен­ные убеждения людей не только в нашей стране, но и в других странах, и не только сегодня, но и в другие времена, и мы с ва­ми провозгласили свободу убеждений, плюрализм мнений. (Шум в зале.) Нет, вы уж послушайте, вы сами хотели, чтобы я ответил откровенно. Как вы ставите вопрос, так откровен­но я и отвечаю, как я думаю. (Шум в зале, недовольные вы­крики.) Тогда не задавайте таких вопросов, по которым я должен доклад делать, исходя из вопроса. Задачу изгнания со­циализма с территории Советского Союза никто не вправе ставить, и это вообще очередная утопия, больше того, это есть самая настоящая «ловля ведьм». Человек имеет право на взгляды, выбирает движение, партию или вообще стоит вне партии.

Третье. Когда вы говорите — партию запретить как пре­ступную организацию, — не могу согласиться, потому что в этой партии есть люди, есть течения, есть группы, которые встают на преступный путь, мешают нам и даже стали со­участниками такого преступления — конечно, они должны понести ответственность, одни — политическую, другие — судебную. Но я никогда не соглашусь, что мы должны разго­нять коммунистов — рабочих, крестьян, — о чем я ранее го­ворил.

Запретить партию как преступную организацию — это не верно. Я отвечаю: есть люди, которые оказались у руково­дства партии и страны, и в Секретариате ЦК КПСС, у ко-торых не хватило мужества (и там шла драка три дня), чтобы выступить в защиту своего Генсека. Есть партийные комитеты, которые приняли решение сделать все для того, чтобы помогать этому так называемому ГКЧП, эти люди должны отвечать — каждый в меру своих «заслуг». Но объя­вить преступниками миллионы рабочих и крестьян, на это я никогда не соглашусь. Тем более в программе КПСС, которая вынесена на обсуждение, и/ели поставлены такие, что вам трудно даже с ними конкурировать с точки зрения демокра­тичности положений. Если эта программа будет принята, то те, кто остается на позициях этой программы, это бу­дут демократы, которые будут вместе с вами.

Академик Рыжов, депутат Верховного Совета СССР. Михаил Сергеевич, я хотел бы, чтобы вы выразили свое мне­ние по такому очень важному вопросу. Вы провели, как вы со­общили нам, очень неплохие назначения на важные, ключевые правительственные посты. Но ключевое значение, а также большой общественный резонанс будет иметь назначение на пост премьер-министра СССР. Мне думается, и, наверно, кол­леги меня поддержат, что этот пост следовало бы отдать представителю России. И я считаю, что в России есть очень хороший кандидат, профессионально хороший, — это Иван Силаев (бурные аплодисменты), если он, конечно, согласится. Хотелось бы знать ваше мнение по этому вопросу.

Горбачев. Ельцин знает мою позицию в этом вопросе. Ко­гда мы обсуждали этот вопрос до сегодняшних трагических событий, на Совете Федерации СССР, я сказал, что прези­дент и премьер-министр Союза должны представлять Рос­сию. В отношении вице-президента моя точка зрения состо­ит в том, что он должен представлять республики, являясь их выдвиженцем. Лучше всего из Средней Азии. (Шум, недо­вольство в зале.)

Подождите, подождите, я вам говорю о том, что мы обсу­ждали на Совете Федерации до 19 августа. Это касается но­вых органов власти в обновленном Союзе — эта моя позиция останется прежней.

Другое дело — вторая часть вопроса. В связи с тем, что ситуация особо острая с Кабинетом министров СССР, —ия вижу, вы разделяете это мнение, — мы договорились о сле­дующем: в течение двух — максимум трех дней все руководи­тели союзных республик обсудят эту ситуацию, чтобы вы­работать единый подход в формировании Правительства СССР.

Товарищи из республик высказались в том плане, чтобы при формировании Правительства СССР в большей мере, чем ранее, была отражена специфика республик.

Вопрос. Михаил Сергеевич, что происходит в настоящее время на Старой площади, в ЦК КПСС?

Горбачев. По моей информации, там, в здании ЦК КПСС, происходит нечто такое, что следует остановить. Но я дал согласие на то, чтобы принять меры. Эмоции, однако, надо контролировать. Сейчас всем нужна ясная голова.

Реплика Ельцина. Там происходит арест имущества и опечатывание кабинетов руководящих деятелей ЦК КПСС и ЦК РКП.

Горбачев. С этим не стоит торопиться, надо основа­тельно разобраться.

Арутюнов. Михаил Сергеевич! Вопрос такой. Среди за­щитников российского Белого дома существует одно мнение, что обо всем, что произошло, вы якобы знали заранее. Эту точку зрения подтверждает и интервью, данное Лукьяно­вым 19-го, где он заявил, что с вами советовался, был согласо­ван персональный состав этой заговорщической группы ГКЧП. И единственно, о чем вы не договорились, это о том, что нуж­но, мол, этот состав согласовать т Верховном Совете СССР. Я хотел бы знать вашу позицию по этому поводу.

Горбачев. Я думаю, многие должностные лица, конечно, сейчас будут пытаться вывернуться, оправдаться. Силы, которые потерпели поражение, придумают что угодно. Ут­верждение, что я знал «что-то» и даже «одобрил это» — грубейший вымысел, попытка бросить тень, скомпрометиро­вать меня, потому что им не удалось шантажом сломать президента, им не удалось от меня ничего получить, никакого документа, ни заявления, ни выступления в их поддержку. После того как я услышал по радио, что я нахожусь в таком состоянии здоровья, чтобы якобы не способен вообще ни мыс­лить, ни действовать, я понял: в ближайшие часы будет сде­лано все, чтобы привести мое состояние в соответствие с этим заявлением заговорщиков. Поэтому нами в Форосе были предприняты все меры: отказались от пищи, доставлявшей­ся нам, начали питаться тем, «что под рукой». Усилили имев­шуюся там охрану, все расположили «кольцами», все скон­центрировались и начали жить уже по осадной психологии. Поэтому я думаю, что это все делается для того, чтобы ок­леветать меня, поскольку сломить морально не удалось. Те­перь пустили новую ложную версию: президент заодно с пут­чистами!

Из зала. Лукьянов врет, значит?

Горбачев. Во-первых, я этого заявления еще не видел и не слышал. Если он это говорит — он преступник. С Лукьяновым я ведь не разговаривал, ни с кем не разговаривал из этой хунты.

Ельцин. Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать Указ о запрещении деятельности российской Компартии. (Бурные аплодисменты. Ельцин подписывает Указ.)

Горбачев. Я не знаю, что там написано и как он называ­ется. Если так, как сказал Борис Николаевич, то Верховный Совет России, который столько сделал и должен еще сделать, сейчас в этом случае вряд ли должен поддержать президента Бориса Николаевича, которого я уважаю и… (Выкрики из за­ла.) Одну минутку, не вся Компартия России участвовала, не все коммунисты России участвовали в заговоре и его поддер­живали. (Выкрики из зала.) Поэтому, если будет установле­но, что российский Центральный комитет Компартии и ка­кие-то комитеты в областях солидаризировались с этим ГКЧП, то я бы такой Указ поддержал. Но запрещать Ком­партию в целом — это, я вам прямо скажу, будет ошибкой со стороны такого демократичного Верховного Совета и Прези­дента России. Поэтому точно ли назван Указ?

Хасбулатов. Михаил Сергеевич, Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности российской Компартии до выяснения правоохранительно-судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Это совершенно за­конный Акт.

Ельцин. Да, Руслан Имранович правильно пояснил. Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности КПСС и Российского ЦК КП и их комитетов на территории России.

Горбачев. Это — уже другое дело. Я обращаюсь к вам, де­путаты: будьте до конца демократами. И тогда с вами бу­дут все подлинные демократы, все здравомыслящие люди… Там, где будут требоваться самые решительные меры и оп­равданы ситуацией, а ситуацию мы с вами пережили такую, из которой вытекают очень тяжелые уроки, — с моей сторо­ны будут приниматься (на основе совета со всеми вами, это очень важно) самые решительные меры. К этому я готов и морально, и политически. Но до конца буду настаивать на том, что если мы расколем обгцество, не пойдем на объедине­ние демократических движений и сил всего здорового общест­ва, то будет драка в нашем обществе. А мы ее должны сейчас избежать, и люди ее тоже не приемлют. Вы обратили внима­ние, как часть людей прореагировала: «Давайте порядок», «Давайте Брежнева, давайте Сталина, лишь бы был поря­док». Поэтому мы должны показать, что мы можем решать дела и должны решать их в условиях законности и демокра­тии. Я буду настаивать на таком способе действий. Но это не в ущерб решительности и твердости…

Еще множество вопросов было задано Горбачеву. Он от­вечал длинными рассуждениями, отвлекаясь и сбиваясь с мысли на мысль. Депутаты его «добивали», иронизируя вслух, перебивали вопросами.

Мне, откровенно говоря, стало жалко Горбачева. Я шеп­нул Ельцину: «Надо заканчивать». — «Почему?» — спросил Ельцин. «Да попросту жаль его!» — ответил я. Ельцин со­гласно кивнул. Затем обратился к депутатам:

«Уважаемые народные депутаты! Полтора часа прези­дент на трибуне (выкрики: «Мало!»), а сейчас… дело в том, что в 6 часов заседание «девятки» (руководителей союзных республик. — РХ). И мы должны — президент страны ия — там быть и продолжить сегодня обсуждение принципиаль­ных вопросов: о народном хозяйстве, о кадрах и так далее. (Шум в зале.) Поэтому я хотел бы просить вашего разреше­ния на закрытие нашего собрания, поблагодарить президен­та Горбачева за то, что захотел с вами встретиться, побла­годарить вас за твердость и решительные действия, кото­рые подавили путчистов. До свидания. Спасибо».

Я. Борис Николаевич, дайте слово Хаджиеву, он давно сто­ит у микрофона.

Ельцин (недовольно соглашается). Одну минуту, не рас­ходитесь! Хаджиев, пожалуйста!

Хаджиев. Я хочу сказать, я не принимал участие в ГКЧП, меня не стоит записывать в их союзники.

Ельцин. Хорошо! Хаджиев — не путчист! (Смех в зале.) Спасибо, уважаемые депутаты.

…Общее впечатление от выступления Михаила Горбачева и его ответов на вопросы у меня сложилось противоречивое. Как оказалось, он еще не пришел в себя от пережитого шока, не освоил ситуацию, не «переварил» всей информации и де­зинформации, колоссальным потоком хлынувшей к нему. В целом речь его, ответы на вопросы были слабыми, часто Горбачев переходил без связи от одной темы к другой, впле­тая в ткань сложнейших политических событий личные, се­мейные переживания.

И еще одно. По-видимому, президент внушил себе, что его, Горбачева, российские депутаты встретят как героя. Это была наивность с его стороны, крайне ошибочное мнение — депутаты в течение двух дней и трех ночей, без сна, ходив­шие рядом со смертельной опасностью, бросавшиеся под танковые колонны на подступах к Белому дому, охрипшие от споров и разговоров с десантниками, убеждая их отка­заться от черных замыслов, во многом обвиняли самого Гор­бачева в трагедии. Ими вспоминались его кадровые про­счеты, бесконечные обсуждения программ реформирования экономики, нерешительность в этой области. Они подмети­ли склонность к альянсу с реакционерами и его поддержку областных и республиканских партийных бонз, всей огром­ной, провинциальной Вандеи, открыто боровшейся с рос­сийским руководством. Конечно, надо было президенту, по крайней мере, твердо заявить о своих позициях по ряду во­просов. Как мне представлялось, чисто логически он должен был, во-первых, поблагодарить российских депутатов, отме­тить выдающуюся роль москвичей; во-вторых, признать свою личную вину за кадровую политику и иные просчеты; в-третьих, наметить тип ориентира развития страны, вклю­чая судьбу Союзного договора — уже с позиций качественно новых условий. А Горбачев даже не понял, что за три дня вся страна стала другой, а существующая система управления — рухнула.

В общем, что-то об этом он говорил, но как-то витиевато, расплывчато, неопределенно и поэтому неубедительно. От­сюда — и реакция «зала» — речь его постоянно перебивалась выкриками депутатов, которые вели себя довольно бесцере­монно. В общем, президент сник, в какой-то мере растерял­ся. Да и Ельцин его довольно жестко «прижимал», выдвигая те или иные требования и добиваясь от Горбачева согласия на какие-то решения. Это было, конечно, не очень благород­но и даже жестоко.

После закрытия собрания два президента и я вошли в ка­бинет Ельцина. Разговаривали часа два. Президент СССР был весь во власти эмоций: вспомнил, как он впервые услы­шал мой голос по Би-би-си, где я давал оценку членам ГКЧП как государственным преступникам и зачитал воззвание «К гражданам России», в котором мы обратились за под­держкой к народу для подавления путча. — «Я сказал Раисе Максимовне, — рассказывал президент, — если Россия подня­лась на защиту Конституции, до освобождения осталось ждать не долго». — «Что вам ответила Раиса Максимов­на?» — задал я быстро вопрос.

—Она сказала, что никогда бы не подумала, что нашим спасителем окажутся Ельцин, Хасбулатов и их соратники, — был ответ.

—На этом ошиблись и заговорщики, полагая, что мы ни в коем случае не будем добиваться вашего возвращения в Кремль, — сказал я.

—Да, вы здорово переиграли этих предателей, — согла­сился Горбачев.

Время подходило к заседанию Президиума Верховного Совета России, я попрощался с президентами и вышел из кабинета.

Так контрреволюция превратилась в величайшую Ре­волюцию конца XX столетия, она смела заговорщиков.

Но эти контрреволюция и Революция означали и смертель­ный удар по СССР — далее начался динамичный развал сис­темы Великой империи, буквально по блокам… Таким обра­зом, операция «Гром», разработанная КГБ во главе с его пред­седателем Крючковым, оглушительно грянула над СССР, разбросав огромное государство по кусочкам…

Депутаты требовали от меня выступления с большим док­ладом перед завершением Чрезвычайной сессии Верховного Совета. Председатели комитетов и комиссий, которым было необходимо качественно обновить весь пакет законопроек­тов, настаивали на таком докладе. Им нужны были полити­ческие ориентиры. Все смутно понимали, что начинается но­вая эпоха, хотя конкретно не представляли себе характер этих изменений. Они признавали за мной теоретическую подготовку, позволяющую достаточно точно улавливать об­щественные настроения, уметь формулировать тенденции в точных категориях, к тому же, внимательно наблюдая за мной в «роковые дни», сделали свои выводы — признали меня не просто руководителем парламента, а лидером.

Но другая часть, те, которые называли себя «демократа­ми», хотя и признали меня в качестве лидера, но с огромной внутренней завистью и даже яростью, готовые в любую ми­нуту нанести удар в спину. Они считали, что я во многом пе­рехватил инициативу у Ельцина, оттеснил его от главного политического процесса, «явочным порядком» превратил Вер­ховный Совет России в главную политическую силу. Они от­кровенно боялись моего политического возвышения не толь­ко в России, но и в СССР. Они, эти «демократы», понимая, однако, что от Ельцина, как аналитика новой ситуации, мало пользы, также хотели, чтобы с таким докладом выступил я, глава парламента. Пришлось согласиться — общество ждало новых идей именно от нас, российских парламентариев, — центр политической жизни мощно сдвинулся от Кремля в на­правлении Парламентского дворца России.