Назавтра, облачившись в химзащитную одежду и противогазы, мы на двух пожарных катерах подошли с обоих бортов к «Куйбышеву». Из брандспойтов, их имелось по 12 стволов на каждом катере, стали поливать эсминец. Начали от клюза, и потом весь корпус, от клотика до ватерлинии. Воду мы качали из акватории бухты. Но ведь накануне здесь взорвали бомбу. Так что вряд ли такая «помывка» дала желаемый результат.
Когда мы подошли к эсминцу для дезактивации, взору предстала картина разрушений. Вентиляционный раструб 2-го котельного отделения был сброшен и застрял под трубами торпедного аппарата. Левый борт от полубака до второго жилого кубрика выделялся впалыми шпациями. Кстати, все приборы были уже сняты побывавшими здесь специалистами. До нашей высадки на всех опытовых кораблях уже побывали химики с приборами, они и доложили радиационную обстановку. Как посчитали, она «позволяла» приступить к спецобработке — дезактивации.
На нашем корабле мы оказались вместе с командиром БЧ-5 Реутовым. Дозиметрист указал нам на самый зараженный участок палубы. Он находился между кормовым мостиком и орудиями 2-го главного калибра. Однако тем дезактивирующим раствором, который доставили нам, желаемого результата мы так и не смогли добиться. Вспомнилась поговорка «черного кобеля не отмоешь добела». Тогда я предложил командиру БЧ-5 попробовать 100-процентный раствор азотной кислоты. Попробовали. Но и тогда снижения уровня радиации даже на тысячную долю не наблюдалось. Мы были в недоумении, ведь после разлива кислоты мы даже видели пары желтого газа и рыжие пятна на ничем не защищенном металле палубы. Вот, оказывается, как «въедается» проникающая радиация!
Мы тогда числились «годками» и были обеспокоены задержкой увольнения, ведь, по закону, после 12 августа 1955 года нас должны были отправить в запас. Все, что касалось радиоактивной грязи на корабле, нас, естественно, волновало куда меньше. Такова, видно, психология человека. Да и что мы могли противопоставить решению командования возвратить личный состав на облученный радиацией корабль?!
Неуютно, грязно, сыро было в жилых помещениях корабля. После дезактивации я спустился в машинное отделение и был поражен царящим запустением. Помещение выглядело так, будто корабль долгое время находился в затопленном состоянии. На пайолах — густой налет ржавчины, от животных, которые временно размещались здесь, остались сено и помет.
О других кораблях. Во время взрыва погиб эсминец «Урицкий». Он плотно припечатался ко дну Черной губы и разломился на три части. Другой эсминец — «Карл Либкнехт», тоже пострадал. Его вытащили на полкорпуса на берег как раз в том месте, где я с моряками металлическими крюками таскал звенья мертвых якорей.
За день или два до отправки кораблей к месту базирования произошел такой эпизод. Я поднимался по трапу, чтобы подменить вахту. В это же время в кубрик спускались трое адмиралов. Кто из них был старшим, я не определил из-за их одинаковой экипировки. Я слышал, как одному из них доложили о состоянии радиационной обстановки на корабле и в помещениях. На это адмирал после недолгих раздумий ответил: «На то они принимали присягу»
Меня, случайно услышавшего, эта фраза покоробила. Неужели, подумал я, люди, по мнению адмирала, такой же подопытный материал, как те животные, которые использовались в эксперименте ради науки? Та адмиральская фраза до сих пор занозой сидит в моем сердце.