Предпринимаемые действия и решения, в силу прежде всего неадекватности ситуации, не давали сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Например, в 1990 г. (последнем году существования социализма) средняя ежемесячная заработная плата в СССР составляла примерно 140 долл., а с учетом общественных фондов (бесплатное здравоохранение, ежегодный отдых, санаторное лечение, детские садики и ясли для детей и т.д.) — около 800 долл. В том же 1990 г. в группе стран Европейского союза, США, Канаде, Японии уровень жизни населения был в 3—6 раз выше по сравнению с соответствующим уровнем в СССР. Вот в чем выразилось отставание в экономическом развитии СССР, его неконкурентоспособность в эпоху глобализации (этот разрыв в 2008 г. составил 10-кратную величину!).
Поэтому, когда экономические реформы Горбачева оказались неэффективными и, более того, привели к коллапсу, в частности увеличили всевозможные дефициты (при том, что уровень жизни на Западе возрастал), — эти сравнения вызывали сильнейшее недовольство населения всей политикой СССР.
О том, что в голове Горбачева много интересных и интригующих замыслов, было известно уже с первых его выступлений в роли генерального секретаря. Правда, одно из первых решений — антиалкогольная кампания, при всех ее положительных аспектах воздействия на здоровье населения, в том числе начавшийся рост продолжительности жизни мужчин, оказала негативное влияние на общественное мнение страны, а также ее финансы. В конечном счете она завершилась провалом. Но и эта кампания была, скорее всего, не из арсенала самого Горбачева, а инструмент, взятый им из предложений общества. Если вспомнить, как были приняты тогда все эти «антиалкогольные мероприятия», не следует забывать мощную волну, поднятую столичной прессой (в русле горбачевской политики гласности), направленную против «алкоголизации страны». Врачи и ученые, женские организации и целые коллективы предприятий — все требовали от Горбачева «принятия решительных мер» против пьянства, приводили доводы, свидетельствующие о том, что происходит «дебилизация молодежи» и т.д.
Но когда Горбачев, откликнувшись на этот мощный общественный призыв, принял реальные действия, направленные на сокращение производства и потребления алкоголя, оказалось, что общество не готово сократить свои алкогольные потребности. Началось стремительное подпольное производство горячительных напитков со всеми последствиями. Л все негативные результаты этих мер, естественно, общество переложило на генерального секретаря. Другое его последствие — существенное сокращение доходной части бюджета (порядка 10 млрд долл.). На фоне стремительно начавшегося падения цен на нефть на мировых рынках (с 35 долл. за баррель в 1985 г. до 15 и ниже в 1986 г.) это наносило тяжелые удары по союзному бюджету.
Закрывались едва открывшиеся при Андропове новые бары, кафе и рестораны, варварски уничтожались виноградники на Кавказе, Кубани, Средней Азии и Молдавии. В магазинах по всей огромной стране образовывались бесчисленные очереди за бутылками с горячительным. Все эти «очереди» уже с ненавистью и презрением отзывались о горбачевских реформах. Мгновенно появились суррогаты, подпольные сети производства и распространения алкоголя, как пожар в лесу, стали распространяться наркомания и токсикомания, особенно в молодежной среде. Когда эта «кампания» была отменена, подпольные сети производства алкоголя и ее распространения не исчезли — они продолжали свою «параллельную жизнь».
Вскоре (июнь 1987 г.) были приняты решения союзных властей, в соответствии с которыми все руководители предприятий и учреждений должны были избираться самими коллективами при доминировании профсоюзов. Рост самостоятельности предприятий, их перевод на хозрасчетные отношения, несомненно, были явлением позитивным, поскольку позволяли их коллективам быть более заинтересованным в эффективной деятельности, более рачительно хозяйствовать — и увеличивать заработную плату Но, с другой стороны, при всей своей демократичности такой порядок наносил ущерб слаженной работе предприятий: способные и жесткие руководители часто отторгались коллективами, они вынуждены были уходить, уступая место ловким приспособленцам, из которых стали формироваться «рыночные хозяйственники» — опора ельцинизма, люди беспринципные и легковесные. Директора заводов и фирм, начальники цехов, железнодорожных и прочих транспортных предприятий и даже директор Большого театра в Москве — все без исключения становились объектами бесконечных обсуждений, а во многих случаях подвергались остракизму, шантажу со стороны недобросовестных групп работников. Возможно, такая мера была бы уместна, если бы имелись какие-то традиции, обычаи, если бы проводилась многолетняя подготовка к такого рода изменениям.
Но в той реальной действительности второй половины 80-х гг. этот курс привел к резкому ослаблению фактора дисциплины и упадку авторитета руководителя, что, в свою очередь, способствовало торможению всей производственной деятельности. Собственно, такая мера, резко ослабляющая фактор дисциплины и авторитет руководителя, имела огромное негативное значение. В тот период я выступил со статьей в газете «Правда», в которой резко критиковал этот новый порядок. В ней я отмечал, что капиталистическая рыночная экономика — это чрезвычайно жесткая система организации производства, предполагающая самую высокую дисциплину труда всего персонала фирмы (предприятия), начиная от ее президента и кончая работником. Этот труд хорошо оплачивается, но рабочий беспрекословно обязан полностью отдавать свои силы работе и точно выполнять указания руководителей. Никакой «демократии» в таком производстве не существует, кроме законодательного регулирования отношений труда и обязанностей сторон (работодателя и работника) по трудовому контракту. Я писал, что нельзя переносить актуальную задачу демократизации политической системы на сферу экономики, поскольку немедленно появляются мощные процессы разрушения производства и трудовой дисциплины. Главный редактор этой газеты академик Виктор Афанасьев, личность неординарная, имел «неприятный разговор» с кем-то из тогдашних лидеров партии в ЦК по поводу моей статьи.
Ослабление централизованных начал в традиционно директивно-плановом управлении народным хозяйством приводило к разрыву связей между предприятиями, необязательности взаимных поставок. Это стало приводить к крупным сбоям в деятельности промышленных предприятий и объединений. Например, используя новые возможности, директорский корпус предприятий и объединений стал создавать «кооперативы» в структуре самих предприятий на базе отдельных цехов и участков, часто — самых важных и ключевых в деятельности всего производства, выводя их как бы «за штат предприятия». В результате появилась возможность переводить оборотные средства на отдельные счета «кооперативов» и, соответственно, «заработать» хорошие прибыли (на фоне общего интенсивного снижения показателей производства); этими доходами директора лично и распоряжались — через «черные кассы».
К1998 г. наметилась общая тенденция к спаду производства во всем народном хозяйстве СССР, появились сильнейшие признаки инфляции, поскольку рост заработной платы не сопровождался ростом производства товаров народного потребления. Дискредитировали экономический курс Горбачева и решения очередного съезда КПСС, который поставил задачу обеспечить производство продукции машиностроения в ближайшие годы на «мировом уровне» (до 80% всей продукции). Это задача была заведомо невыполнимая. И экономисты, и производственники хорошо понимали нереальность этой установки. Дефицит и очереди снова вернулись в страну. Ученые и особенно экономисты обосновывали необходимость использовать опыт новой экономической политики 20-х гг., когда на основе отказа от политики военного коммунизма и признания частной собственности в стране в изумительно короткие сроки были ликвидированы страшные последствия многолетней Гражданской войны, восстановлена промышленность, а сельское хозяйство с избытком обеспечивало население хлебом, мясом, молоком и пр. Ученые-экономисты показывали, что именно в 1990 г. была заблокирована программа, подготовленная целым коллективом ученых и специалистов под руководством талантливого экономиста академика Николая Петракова; такая же участь постигла другую, известную как программа «500 дней» Шаталина — Явлинского. Затем Горбачев на заседании Государственного совета поручил академику Абелу Аганбегяну «синтезировать» идеи разных программ и представить «компромиссный вариант». Академик добросовестно выполнил задание, «синтез» осуществил, программу представил… Она так же, как и предыдущие, благополучно оказалась «забытой».
В Правительство СССР был введен известный ученый-экономист, человек, несомненно, способный, Леонид Абалкин, ставший заместителем премьера Рыжкова. Когда это произошло в 1989 г., мы, экономисты, ликовали — нам казалось, что отныне реформы в экономике будут энергичными, масштабными, с заранее прогнозируемым «успехом». Ничего этого не произошло и произойти, как оказалось, не могло. Леонид Иванович, как «тринадцатый заместитель премьера», был попросту включен в систему бюрократической ловушки, когда не мог ничего сделать по своей инициативе, и метался в ней, не имея возможности изменить ситуацию. Все возможные преобразования вязли в болоте бесконечных согласований, «совещаний», «дискуссий».
А тем временем в экономической системе страны быстро нарастали процессы торможения: производство сокращается, недофинансирование предприятий становится правилом, горизонтальные связи рвутся, возрастает дефицит снабжения изделиями (деталями, станками), материалами и сырьем. И что опасно в особенности, сокращалось производство в легкой и пищевой промышленности, переработке аграрной продукции. Соответственно, угрожающими темпами увеличивается дефицит товаров народного потребления, продуктов питания.
При этом необходимо учитывать два следующих момента. Во-первых, партийное чиновничество стремилось вернуть себе былое влияние, хотя бы частично, а оно, кстати, далеко не полностью его утеряло: в республиках России, областях, краях партчиновники — это внушительная сила. Во-вторых, экономическая роль правительства должна была резко усилиться и измениться. Если ранее правительство и партия как бы дублировали друг друга и очень часто ошибки одной власти «подправлялись» путем директивного вмешательства партийных комитетов разных уровней — от райкома и выше, с 1990 г. сложилась другая ситуация. Партийные органы потеряли в значительной мере свои позиции, а ЦК КПСС лишился функций «главного правительства». В такой обстановке значение союзного правительства как инструмента регулирования и управления основными экономическими процессами должно было резко повыситься. По для этого высшее исполнительное чиновничество должно было быть необычайно квалифицированным, иметь ясные цели и желание их осуществить, хорошо разбираться в ситуации. Но таких качеств, способностей не было видно, да и в их желаниях относительно реализации реформы возникали сомнения — союзное правительство не стало мощной, энергичной реформаторской силой.
В итоге — хаотическое развитие экономических процессов. При этом решения высших властей — Верховного Совета СССР, союзного правительства, президентские указы — не выполнялись. Они откровенно игнорировались хозяйственно-партийной бюрократией в центре и регионах. Иначе говоря, произошел отрыв низовых звеньев — предприятий, областей, республик — от «верхов».
Приведу один, своего рода классический пример неэффективного результата осуществленных изменений в области экономики: в конце 1990 г. в Москве проходило совещание директоров крупных предприятий СССР, в работе которого я принимал участие. Каковы основные идеи, высказанные директорами? Они следующие: «Верните нам командно-административную систему! Мы привыкли получать фонды, деньги, материалы, машины, рабочую силу — «по плану», «сверху» распределять эту продукцию. Верните нам эту систему!»
С одной стороны, эта позиция понятна: директора предприятий тогда находились в очень сложном положении, поскольку они впервые столкнулись с беспрецедентным хаосом, когда рвутся все производственные связи. Области, края и республики не поставляют продукцию смежным предприятиям; нарушается договорная дисциплина; недокомплект и недопоставки стали обычным явлением. Все это — следствие, с одной стороны, неверных правительственных решений, с другой — падения экономической дисциплины, появления тенденции к регионализации экономики и т.д.
Но это и проявившееся неспособность директоров использовать новые возможности, неумение работать в условиях определенной либерализации правового режима. Не хватало самостоятельного хозяйственного мышления, предпринимательской интуиции, директора не умели пользоваться предоставленной им экономической свободой, оказались не в состоянии искать и находить партнеров. Соответственно, им привычнее старый порядок, когда «по плану» «сверху» отфужали сырье, материалы, комплектующие изделия. Эта система ранее, как я отмечал, работала, а после 1997— 1998 гг. оказалась парализованной и не подвергалась модернизации. Поэтому директора и требовали от Горбачева возврата к прошлому, и жестко критиковали его за «развал» этой старой системы. На этой основе усиливалось давление некоторых экономических, политических и общественных сил, требующих возвращения стране привычного «порядка».
Старая экономическая система была работоспособной — до определенных пределов. Когда народное хозяйство не было предельно сложным, комплексным и масштабным, когда сами предприятия были другими, меньшими по размерам, насыщенные не особенно сложными системами и т.д., экономические связи, основанные на административных началах, действовали достаточно результативно. На современном этапе все эти связи стали нарушаться в силу того, что директивные, распорядительные и плановые структуры принципиально не могли справиться со сложнейшим хозяйственным организмом — обозначались пределы оптимальности административно-бюрократической системы (АБС). Экономические функции государства тоже имеют свои пределы, в противном случае, как любая информационная система, процесс управления нарушается из-за «перегрузок». Здесь были уже нужны совершенно иные связи, основанные на «системной экономике» — на базе взаимодействия разных по типу собственности предприятий, которые логически и объективно должны установиться в огромной паутине разорвавшихся связей плановой экономики, — то есть рыночные отношения. Действуя на саморегулирующихся началах, но при активной роли государства, они должны были заменить Госплан, Госснаб и прочие директивные институты существующей экономической системы.
Поэтому мы, руководители Российской Федерации, в то время и предлагали решительно модернизировать эту «систему». Основная цель нашей «программы» была в том, что вместо старой системы появляется очень четкий аппарат экономического регулирования, призванный перевести всю «систему», по всем республикам синхронно — на рыночные отношения посредством горизонтальных связей; одновременно форсируется создание предпринимательской «среды». И новый Союз мы мыслили прежде всего как союз экономический, связанный горизонтальными соглашениями, системой договоров. При этом союзный центр не должен был иметь чрезмерные экономические полномочия — они должны концентрироваться на вопросах обороны и безопасности, международных отношениях, регулировании деятельности транснациональных систем — единых трубопроводов, связи, обеспечении равенства граждан нового Союза и т.д.
Павлов начал с того, что, будучи руководителем Госкомцен, развалил ценовой механизм и получил повышение — стал министром финансов. Финансы Павлов тоже развалил, увеличил за 1989—1990 гг. денежную массу на 150% и вскоре, в начале 1991 г., стал председателем Совета министров
СССР. Став премьером, он немедленно напугал весь деловой мир Запада, обвинив его «в заговоре» против президента Горбачева — якобы западные банкиры хотели осуществить финансовый кризис СССР. В общем, кадровая политика Горбачева была весьма слабая.