Святость авторитетов

Должен сказать, что признаки ума интеллигента-образованца, описанные Павловым, следовало бы дополнить еще парой.

9. Обязательность наличия авторитетов при полном равно­душии интеллигента к трудам авторитета. Наличие авторитета у интеллигента понятно — без способности самостоятельно мыс­лить интеллигенту нужно казаться таким, «как умный», а казаться можно, только прислонившись к авторитету. Поэтому вера ин­теллигента в ум авторитета сильнее веры в Бога, даже если этот интеллигент запомнил афоризм такого авторитета: как Станислав Лец: «Как? Одним и тем же мозгом — думать и верить?»

Эта вера еще куда ни шла, если авторитет действительно умный, но дело в том, что ведь интеллигент и его мыслей не по­нимает, в связи с этим ему нужно только имя авторитета, а его мысли интеллигенту безразличны.

В свое время П. Б. Струве, кстати, апологет интеллигенции и сам с гордостью причислявший себя к ее рядам, этому искренне удивлялся, наблюдая отношение интеллигенции к Л. Н. Толстому

(взгляды которого сам Струве не разделял). Он писал (выделено Струве):

«Московские газеты полны описаниями грандиозной демонстра­ции, устроенной населением Москвы «великому писателю земли русской». Без преувеличения можно сказать, что Москва устроила Толстому царские проводы, как и подобает Льву Великому — так пишет г. Пругавин в газете Речь.

Должен сказать, что эти газетные сообщения о грандиозной демонстрации в честь Толстого производят странное впечатление на фоне того всеобщего равнодушия, которое круги русского обще­ства, вообще могущие участвовать в подобного рода демонстра­циях, обнаруживают к мыслям Льва Толстого.

Рядом с дешевым идолопоклонством перед лицом великого че­ловека обнаруживается довольно плачевное отсутствие интереса к работе его мысли, которая, во всяком случае ТЕПЕРЬ, составляет единственное ДЕЛО Льва Толстого. Мне пришлось встречать людей, которые даже не знали, что Толстой только что напечатал статью Неизбежный переворот в Русских Ведомостях, и, кажется, далеко не все русские газеты отметили и цитировали эту статью.

Толстой сам так указывает на это отношение к своим идеям в начале статьи:

Знаю, что много-много людей, особенно из числа так называе­мых образованных, заглянув в это мое писание и поняв, о чем идет речь, только пожмут плечами, презрительно улыбнутся и не станут читать дальше. «Все старое непротивление… Как это не надоест ему», — скажут они».

Правда, к «перестройке», к концу СССР, и авторитеты у ин­теллигенции стали соответствующие, в связи с чем равнодушие к этим авторитетам выглядит вполне оправданным.

Вспомним, к примеру, Г. X. Попова, в годы «перестройки» вождя русской «демократии». Он считается доктором экономических наук. Будучи депутатом, на Первом съезде народных депутатов

СССР он удачно рассказал залу примитивную хохму про курочек и яйца. Она очень понравилась московской «интеллигенции», все газеты заполнились хвалебными статьями Г. Попову, ему тут же была выдана кличка интеллектуала и профессионала-экономиста, он стал авторитетом в среде образованцев.

Между тем сам Г. Попов уровня своего умственного развития никогда не скрывал, так как писал статьи и книги и не виноват, что «интеллектуалы» их, как и статьи Л. Толстого ранее, не читали, а если читали, то не могли понять глубину глупости идей Гавриила Харитоновича, его элементарную безграмотность. Перед выбо­рами в ВС России, тот самый ВС, что и довел Россию «до ручки», он в тогда многотиражном «Огоньке» (№ 10,1990 г.) опубликовал длинную статью «За что голосует Россия». Поскольку Россия и Москва проголосовали именно за него и его сторонников, да­вайте вспомним, на каких идеях он демонстрировал избирателям и их пастырям свой интеллект.

В этом опусе есть вещи, которые, наверное, будут смешны толь­ко для специалистов. Например, он пишет: «Как экономист я не понял, что значит фигурирующая в платформе (патриотов. — Ю. М.) хозрасчетная цена Ведь до сих пор в экономике было две цены: подлинная цена, цена свободного рынка, и волевая цена бюрократии, устанавливаемая государством». Смысл этой фра­зы для специалиста примерно таков: «Как шофер я не понял, что значит автомобиль. Ведь до сих пор имеются только два средства передвижения: волы и лошади».

Но и не специалистам, а просто людям со средним образовани­ем есть чему удивиться. Например, Попов вопрошает: «Может ли стать свободным крестьянин без свободного рынка?», — не заме­чая, что это звучит так же, как и вопрос: «Может ли в огороде ра­сти бузина, если в Киеве живет дядька?» Естественно, что на иди­отский вопрос обязан быть и идиотский ответ. Он есть у Г. Попова: «Если крестьянин не будет иметь права свободно торговать на свободном рынке по устанавливающимся там в ходе конкуренции ценам, то никакого свободолюбивого российского крестьянства не будет. А будет традиционный российский крепостной — поме-щиний ли, государственный ли, удельный или колхозный. Он будет в полной зависимости от тех российских бюрократов, которые, естественно во имя общенародных интересов, будут дикто­вать ему, что и когда сеять, кому и за сколько продавать».

Порой кажется, что Г. Попов специально издевается над тупо­стью бедных российских интеллигентов. Ведь человеку, изучав­шему даже не экономику, а просто историю в начальной школе, известно, что все крепостные жили в условиях именно того сво­бодного рынка, о котором мечтает Попов. Они торговали на этом свободном рынке по ценам, устанавливающимся в ходе конку­ренции, и никто и никогда не указывал крепостным, что и когда сеять, кому и за сколько продавать. Эти сентенции — умствование малокультурного глупца для глупцов.

Впечатление такое, что хохма с яйцами совсем истощила ум­ственные возможности Г. Попова к моменту написания статьи. Он глубокомысленно вопрошает: «Может ли быть не государствен­ной общественная собственность?» Любой не причисляющий себя к «интеллектуальной элите» России сразу же ответит, что столетиями в России существовала общинная собственность на землю, до которой государству не было никакого дела. Это любой, но не Гавриил Харитоныч. Разберем его ответ по предложениям, так как здесь он бросился бороться с философской мыслью.

«Как человек, изучавший марксизм, я был уверен, что ничьи козни не могут изменить объективность отношений собствен­ности. Напротив, они сами все определяют». Понятно, что это грек писал, но, судя по всему, «они» относится не к «козням», а к «отношениям». Следовательно, Г. Попов был уверен, что факт принадлежности собственности частному лицу, обществу или го­сударству определяет «все». Написав эти два предложения, Г. По­пов ни с того ни с сего вдруг пишет третье: «А зависят они не от людей, а от уровня развития производительных сил». Так ведь только что писал, что отношения собственности все определяют, что никакие козни… и вдруг пишет, что они уже зависят. Кроме этого, производительные силы — это люди и средства произ­водства; получается, что отношения собственности зависят не от людей, а от людей со средствами производства. Согласно мысли в третьем предложении, если люди образованны и работают на высокопроизводительных средствах производства, то отношения собственности должны измениться, скажем обладание средства­ми производства перейдет от частных лиц к государству. Ладно, двигаемся к четвертому предложению: «Если какая-то форма соб­ственности не соответствует, производство или хиреет, или проигрывает в соревновании с другими видами собственности». То есть снова «на круги своя». Опять «отношения собственности» определяют все. Только что производительные силы все опреде­ляли, а теперь снова «их определяют».

Итак, философ Г. Попов с помощью всего четырех коротких предложений сумел дважды изменить точку зрения на противо­положную. Это для книги рекордов Гиннесса. Устав от трудов, он подытожил: «С этой тонки зрения (с какой? — Ю. М.) наши эконо­мические беды я связываю прежде всего с всеобщим огосударствле­нием на базе государственной собственности». Ну, в те годы это всем было знакомо — всеобщая механизация на базе механизмов, экономика должна быть экономной и т. д.

И заметьте — это не записки из сумасшедшего дома, это идеи лидера, за которого, радостно блея, проголосовала Москва, сделав его мэром. Сколько же в ней людей, которые читать умеют? Ведь Г. Попов ничего не скрывает, его ум как на ладони. Он ясно пишет: «Если у гражданина будет уверенность, что он сможет жить в обществе совершенно независимо от государства, то такое государство никогда не сможет быть тоталитарным и такой гражданин никогда не будет винтиком».

Но гражданин — это человек, который служит государству и находится под его защитой. Государство защищает граждан руками и жизнью своих граждан, и для этого они должны быть зависимы от него. Если граждане не зависимы от государства, то нет ни граждан, ни государства. Останется только человеческое стадо, и только стадо и могло проголосовать за вождя с такими идеями.

На Первом съезде народных депутатов СССР рядом с Г. Попо­вым засияла звезда академика Сахарова — апостола «демокра­тии», ее святого. Под занавес съезда он залез на трибуну со своим «Декретом о власти». Горбачев, его брат по разуму, прочесть декрет не дал. Тем не менее декрет был опубликован, его можно было прочесть, если, конечно, человек хотел его прочесть. Ведь святой все-таки, апостол, а апостолов надо изучать, тем более что сам Сахаров просил депутатов внимательно изучить текст декрета.

Нет нужды цитировать его весь, достаточно первых двух пунк­тов. Вернее — второго.

«Декрет о власти.

Исходя из принципов народовластия Съезд народных депута­тов заявляет:

1. Статья 6 Конституции отменяется.

2. Принятие законов СССР является исключительным правом Съезда народных депутатов СССР На территории союзной респуб­лики Законы СССР приобретают юридическую силу после утверж­дения высшим законодательным органом союзной республики».

Заметьте, утвердить или не утвердить может только старший младшему, начальник подчиненному и никогда, повторяю — никог­да наоборот. Если союзные республики получают право утверж­дать законы СССР, то, значит, самого СССР уже нет, они старшие в Союзе. При этом не только депутат Сахаров, но и все депутаты Съезда превращаются в пустопорожних болтунов, чья болтовня союзным республикам абсолютно не нужна. Более того, они авто­матически перестают быть союзными, так как союз — это един­ство действий, а его обеспечивали единые союзные законы.

Обычный человек, знающий жизнь, например кухарка, по­добного предложить не мог. Такой декрет мог предложить либо человек, не имеющий представлений даже об элементах обще­ственной жизни, государственного устройства, политике, либо очень умный проходимец, знающий, что внимать и следовать ему будут люди, для которых название «идиот» является не оскорб­лением, а диагнозом. И он должен был знать, что таких людей в Москве много.

Мне скажут, что это было «на заре демократии». А захватив власть в СССР и монополией СМИ избавившись от критики, они что — поумнели?

Скромный переводчик В. Мордкович в 1998 г. попал в непри­ятность, сделав замечания по поводу способностей «лучших умов либералов и выдающихся экономистов» тогдашней их партии «Демократический выбор России». Мордкович жаловался в Ин­тернете:

«С большим интересом ознакомился с Антикризисной программой действий, опубликованной в газете Время МНот 1 октября 1998 г. Программа выпущена от имени группы известных экономистов, членов или сочувствующих Демвыбора России — от Егора Гайдара до Евгения Ясина. Но вот закавыка: трудно поверить в то, что конк­ретно этот текст написан этими людьми. Дело в том, что я по роду своей профессиональной деятельности часто читаю документы, выпускаемые сразу на нескольких языках: русском, английском, японском, — так что давно приспособился даже на глаз отличать, на котором же языке был написан оригинал. Так вот, Антикризис­ная программа действий несет неоспоримые признаки поспешно­го перевода с английского на русский.

Сразу поясню один наиболее яркий момент, связанный с так называемым феноменом Черных очей. Когда торопливый (или попросту не очень квалифицированный) переводчик пытается перевести на английский слова знаменитого романса Очи черные, то он прямо по словарику слово за словом и переводит — черные как black, очи как eyes, — результат выходит далеко не романти­ческий, так как black eye по-английски означает подбитый глаз. Подобного рода недоразумения возникают нередко, вот и распро-страненнейшее английское выражение flat rate вовсе не означает плоская шкала или плоская ставка, как казалось бы. В русском языке ту же роль, что в выражении flat rate играет слово flat, обыч­но выполняет прилагательное твердый (не исключены единый, фиксированный, единообразный, неизменяемый, но никак не плоский) —твердая цена, твердая ставка, фиксированная ставка и т. д.

Потому-то, когда вы читаете в Антикризисной программе дей­ствий следующий пассаж: …отчисления во внебюджетные фонды, до 35% при «плоской» шкале отчислений, — вы не сомневаетесь, что перед вами очередные Очи черные, тем более что слово плоской взято в кавычки самими авторами Антикризисной про­граммы Как видно, им самим резануло слух, да некогда было разбираться, пока переводили на русский. Рискну утверждать, что в оригинале стояло 35% flat rate, что соответствует русскому фиксированная ставка 35%. Есть в Антикризисной программе с десяток других указующих признаков, и все они указывают на одно: текст был первоначально написан по-английски, затем его перевели на русский.

Можно спросить — ну и что? Да ничего особенного, если не принять во внимание тот факт, что все поименованные в газете ав­торы — поголовно наши соотечественники, да еще и получившие образование отнюдь не на английском языке, да еще и доктора и кандидаты экономических наук чистейшего советского разлива. Если Антикризисная программа была написана каким-нибудь уважаемым американским экспертом, то почему же было не опу­бликовать ее именно как перевод?»

Если кто-то не понял, почему это квалифицированное замеча­ние вызвало гонение на несчастного Мордковича, поясню.

Все эти имеющие ученые степени докторов экономических наук «экономисты» от Е. Гайдара до Хакамады настолько глупы, что не только не смогли написать экономическую программу «Правого дела», но и, когда им ее готовую прислали из США, не сумели ее правильно перевести на русский, поскольку не понима­ли смысла экономической терминологии.