Чечня. Начало долгой войны

Этот документальный рассказ записан мною со слов нашего земляка старшего прапорщика внутренней служ­бы Потапова Александра Васильевича. Крепкий, средне­го роста казак, которому не дашь его сорока лет. Но жизнь покидала Александра достаточно. Он был одним из тех, кто попал в мясорубку начала первой чеченской войны.

Ногайские степи. Год — одна тысяча девятьсот де­вяносто четвертый. Декабрь. Низкое серое небо, вязкая от прошедших дождей земля. Клочья отмирающей тра­вы, редкий кустарник. Холодный ветер несет в никуда шары перекати-поля. На горизонте — далекие горы. Мы движемся к ним.

Корпус растянулся на несколько километров. Танки, САУ, системы залпового огня, бэтээры, зенитные установ­ки, вездеходы «Уралы» с солдатами и грузом, штабные машины и автозаправщики. Сводные полки и батальоны

Восьмого гвардейского корпуса под командованием ге­нерала Льва Яковлевича Рохлина. Движемся в глубь Чеч­ни, не представляя, что там впереди.

В те дни мы, молодые, о войне всерьез не думали. Рассчитывали, что дело ограничится блокадой мятежной республики, какими-то политическими шагами, хотя там исчезли, пропали без вести уже сотни наших соотечест­венников, а количество беженцев исчислялось десятка­ми тысяч.

Нам быстро дают понять, что мы здесь нежеланные гости.

По колонне, стоявшей на привале, с расстояния четы­рехсот метров на полном ходу открыли автоматный огонь с мчавшихся «Жигулей». Три «Калашникова» поливали машины длинными очередями. Скорострельность АКМ — 600 выстрелов в минуту. Три автомата — Е0 — 30 пуль в секунду. Пули звонко щелкали о броню, с воем уходили рикошетом в небо, прошивали деревянные борта грузо­вых «Уралов» и «ЗИЛов», шлепали о землю, поднимая фонтанчики земли и срезанные ветки мелкого кустарни­ка. Могли угодить и в наливник с горючкой или машину со снарядами. Ох и туго бы нам пришлось! Спасибо четко поставленной караульной службе.

Двухствольная зенитная установка «тунгуска» режет веером сверкающих трассеров по «Жигулям». С «тунгу­ской» шутить опасно! Несколько малокалиберных снаря­дов попадают в одну из машин. Грохот взрывов, огненная вспышка — машина разлетается на куски. Второй «жигу­ленок», огрызаясь очередями, уходит, выжимая полный газ.

Направляемся цепью к дороге, держа наготове ору­жие. От «Жигулей» остался горящий разорванный каркас и двигатель. Три трупа: двое мужчин и женщина. Все мо­лодые, лет по тридцать. Зрелище не для слабонервных. Исковерканные тела, оторванные конечности, два разби­тых автомата АКМ, запасные магазины, запах горелой ре­зины и человеческой плоти. Значит, все же война!

Биография у меня интересная. Оглянешься, и сам удивившись, как все складывалось. Где только не побы­вал! Родился в 1965 году в станице Глазуновской Кумылженского района. Из казачьего рода. Отец, мать — простые колхозники, есть старший брат.

Проходил срочную службу в Рязани, в воздушно-де­сантных войсках. Про эти элитные подразделения напи­сано достаточно. Тренировки до седьмого пота, стрелко­вая подготовка, рукопашный бой и десятки других пре­мудростей. Как действовать в особых условиях, в тылу, в одиночку, в уличных боях. Это мне крепко пригодилось на войне. Может, поэтому и выжил после тяжелых боев в Грозном.

В селе парней не балуют. К физическому труду при­вык с детства, занимался спортом, имел первый разряд по дзюдо, и служба мне давалась легче, чем многим свер­стникам. Вошел в коллектив, освоил прыжки с парашю­том, имел благодарности от начальства, командовал от­делением и уже готовил новичков. Но… от случайностей не застрахован никто. Отслужил почти полтора года, имея за плечами 53 прыжка с парашютом, однако пятьде­сят четвертый оказался для меня несчастливым. Не ска­жу, что роковым, потому что выжил. В подобных ситуаци­ях это случается нечасто.

He полностью раскрылся парашют, а значит, и запас­ной уже не раскроешь. Падал почти камнем, пытаясь ра­ботать стропами, выбирая место, чтобы не грохнуться на твердую землю или камни. Кое-как дотянул до леса и упал на деревья, смягчив удар. Но позвоночник в верх­ней части был сильно поврежден. Четыре месяца проле­жал в госпитале и был комиссован из армии как инвалид второй группы.

Вернулся домой, раны понемногу зажили, стал уси­ленно тренироваться и поступил во Фроловский техни­кум лесного хозяйства. Неплохая специальность. Но, ви­димо, казачья натура не давала жить спокойно. Попро­сился после окончания техникума на Дальний Восток в Приморский край, где пошел опять в авиацию. Чувство­вал я себя неплохо, занимался альпинизмом, но при от­боре в отряд авиации охраны лесов все же подстрахо­вался. Когда проходили медкомиссию, сумел обмануть хирурга, послав на осмотр дружка, похожего внешностью на меня. Хитрость сработала, и я начал новую для себя работу.

Пожары в Приморье случаются часто, и работали мы на полную катушку. Здесь я совершил еще 360 прыжков с парашютом. Наверное, рисковал своим поврежденным позвоночником. Но как-то об этом не думал. Сбрасывали нас в клубящийся дымом лес, в очаги пожаров, где мы ор­ганизовывали их тушение. Случались ожоги, отравления дымом, но порой сильные таежные пожары превраща­лись в трагедию.

В 1987 г. наша группа из 17 человек гасила сложный пожар. Применяли ранцевые огнетушители, производи­ли встречные взрывы, чтобы сбить пламя. Внезапно из­менилось направление ветра, начался верховой пожар, который, пожирая сухие верхушки деревьев, несся со скоростью 60 километров в час. Группа была разделена огнем. Восемь наших товарищей попали в этот огненный вал и погибли. Девять человек, в том числе и я, бежали из последних сил, задыхаясь в дыму, но все же сумели вы­рваться из кольца. Такие трагические случаи, когда по­гибли сразу восемь человек, случались очень редко. Все же мы были неплохо подготовлены. Гибель товарищей потрясла нас всех.

Мы считались службой охраны лесов, но работали, как говорится, «на суше и на море». Помню, как однажды спасали рыбаков, которых унесло весной в океан на льдине. Набили в МИ-8 целую кучу любителей рыбалки. Пилот кричит:

— Все, достаточно. Не взлетим!

Из-за перегруза надо было оставлять шесть человек до следующего рейса. Кому оставаться? Конечно, спаса­телям! Вертолет тяжело поднялся в воздух, а мы, шесте­ро, остались на подтаявшей ноздреватой льдине. Вокруг холодный весенний океан, волны. В такой воде человек выдержит от силы десяток минут. Потом останавливается сердце. Знали, что крепко рискуем, оставшись на льдине, но такая уж служба. Стояли, ждали, когда перегруженный вертолет доставит рыбаков на берег, который остался за горизонтом, и вернется за нами. Хоть и привыкли к чрез­вычайным ситуациям, но было не по себе. Шквал или ту­ман, и попробуй найди нас в океане!

Через час вернулся вертолет и забрал группу. Выпи­ли по полстакана спирта, и вообще хорошо стало.

Меня тянуло на военную службу. Для некоторых ны­нешних парней, может, это звучит странно, но я хотел дослужить свой срок. Снова схитрил: «потерял» преж­ний военный билет и попал на призывной пункт. Служ­бу, по существу, начал заново. После учебки был на­правлен торпедистом на большой противолодочный ко­рабль «Рьяный». Мощный корабль-крепость! До сих пор с гордостью вспоминаю. Тяжелые ракеты, способные уничтожить практически любую цель, электроника, сильная зенитная оборона, целая система противоло­дочного вооружения.

Через год поступил в школу мичманов, служил в бе­реговых частях техником взвода спецмашин, а после рас­формирования своей части перевелся в 1994 г. в Волго­град в 255-й мотострелковый полк быстрого реагирова­ния Восьмого гвардейского корпуса, которым командовал генерал-майор Рохлин Л.Я.

Был назначен на должность командира взвода под­воза боеприпасов. Кстати, сокращение армии, уничтоже­ние некоторых видов вооружения и просто переплавка танков и самолетов на лом, начатые последним генсеком Горбачевым, крепко ударили по боевой мощи армии. Са­мый простой пример. До моего прибытия во взводе три года не было штатного командира, и мне пришлось по­тратить немало сил на укрепление дисциплины, учебу подчиненных и восстановление техники.

В ноябре 1994 г. состав корпуса был переформиро­ван. Молодежь, прослужившая менее б месяцев, а также часть личного состава были отделены. Шла срочная подготовка техники и вооружения.

Несколько сокращенный корпус, усиленный опытны­ми солдатами и офицерами, погрузили в эшелоны и по­везли в сторону Астрахани. Наш 255-й полк насчитывал два сводных батальона и несколько отдельных подразде­лений. Не выдам большого секрета, если перечислю не­которые виды вооружения (13 лет прошло). Корпус был оснащен мощными, современными для того периода тан­ками Т-72, тяжелыми самоходно-артиллерийскими уста­новками САУ-152, 152-миллиметровыми гаубицами, сис­темами залпового огня «Ураган» и «Град», легкими ору­диями, зенитными установками.

Неделю пробыли недалеко от города Кизляр. Дни бы­ли заполнены боевой учебой, и она уже не напоминала подготовку к войсковым учениям. Нас готовили к боевым действиям, стараясь проводить все подальше от города, во избежание лишних разговоров. Если кто помнит, об­становка в конце 1994 г. была очень напряженной. Меня могут одернуть, но я не политик, а солдат. Однако свое мнение имею. Ельцин с его постоянными «болезнями» и непонятными поступками под влиянием алкоголя не мог да и не очень хотел найти нормальный язык с президен­том Чечни Джохаром Дудаевым, опытным военачаль­ником и руководителем, которого уважал чеченский на­род. Переговоры на высшем уровне постоянно отклады­вались, а когда войска были выдвинуты к Кавказу, явственно запахло порохом, опытные командиры и сол­даты постарше ничего хорошего от возможной войны не ждали и уже тогда говорили, что она обойдется немалы­ми жертвами и будет длиться годы.

Отношение местных жителей в Дагестане под Кизля­ром было к нам разное. Молодежь тянулась к солдатам, расспрашивали о жизни, но многие, особенно люди в возрасте, проявляли открытую настороженность. Это я не раз чувствовал при общении.

27 ноября корпус подняли по тревоге, и мы двину­лись в путь. Конечной цели никто не знал. Безусловно, генерал-майор Рохлин был талантливым и дальновидным военачальником. Чтобы избежать утечки информации и столкновений с отрядами Джохара Дудаева, он повел войска самостоятельно выбранным маршрутом, через Ногайские степи. Что впереди война, мы уже убедились после обстрела колонны из автомашин при въезде в Чеч­ню.

Степи были пустынные, мало заселены. Редкие, мел­кие поселки, домишки из самана. К машинам подбегали чумазые мальчишки, одетые в старье, протягивали руки и на ломаном русском просили еду:

—      Кушать дай… хлеб, сахар, — и выкрикивали что-то еще на своем языке.

Солдаты бросали им на ходу банки тушенки, буханки хлеба, ещё какие-то продукты.

—      Рахмат! Бросай еще! — кричали мальчишки, смея­лись и махали нам руками.

Но после первого обстрела, который лишь случайно обошелся без жертв, иллюзий о «теплых встречах» мы не питали и были настороже. Колонна двигалась, храня ра­диомолчание. Чеченская разведка потеряла нас, и на ка­кое-то время потеряло связь с корпусом и наше высшее командование. Это было нам на руку. Корпус продвигал­ся к Грозному пока незамеченным.

Поход был тяжелым. Грязь, солончаки, бездорожье. У бэтээров выходили из строя двигатели. «Уралы» моего взвода, сами загруженные под завязку снарядами, тащи­ли на тросах БТРы. Но упорно двигались вперед.

9 декабря встали недалеко от поселка Червленое. Мы уже вошли достаточно глубоко в Чечню. Здесь мы во­очию убедились, какая обстановка в республике. Русских жителей в поселке не осталось. Почти все уже давно спешно покинули Червленое, бросая жилье, имущество. Я сам слышал рассказ одного из местных жителей(не че­ченца) о том, что несколько русских семей были убиты и бесследно исчезли. Это так не вязалось с лживой инфор­мацией телевидения и газет, которые показывали и писа­ли то, что им было приказано сверху. Сердце сжималось, когда мы видели русские дома, занятые новыми хозяева­ми, и ловили откровенно враждебные взгляды.

Дисциплина в корпусе поддерживалась жесткая. На­ша колонна, остановившаяся на сутки недалеко от Черв­леного, была защищена готовыми к бою бронетранспор­терами, кругом установлены сигнальные мины.

Здесь произошел первый бой с отрядом боевиков. В два часа ночи с грохотом сработала сигнальная мина, и на нас обрушился огонь десятков автоматных стволов, гранатометов. Если бы мы «проспали», все могло закон­читься тяжелыми последствиями. Подожгли бы из грана­тометов технику, и потери были бы невосполнимые.

Но близко мы отряд не подпустили и не дали вос­пользоваться многочисленными противотанковыми гра­натометами, на которые рассчитывали боевики.

Я опять не могу не сказать доброго слова о решитель­ности генерала Рохлина. Ведь война, по существу, еще не началась, многие военные остерегались применять тя­желое оружие даже в ответ на огонь боевиков. Генерал Рохлин сразу отдал приказ применить против нападаю­щих гаубицы, самоходные орудия, не говоря о зенитных установках.

Мощные взрывы шестидюймовых снарядов букваль­но подняли на дыбы землю. Грохот, вспышки разрывов сметали все живое, поднимая в воздух комья земли, ка­кие-то обломки, останки человеческих тел, исковеркан­ное оружие. Все это перехлестывалось трассами пуле­метных и автоматных очередей. Стоял сплошной грохот, от которого закладывало уши. Мне никогда не приходи­лось наблюдать огня такой мощности. Отряд, пытавшийся ударить ночью по колонне, был довольно многочислен­ным, не меньше двух батальонов. Поэтому Рохлин сразу дал понять, что связываться с корпусом опасно.

Для меня это был первый настоящий бой. Часть взво­да поддерживала автоматным огнем пехоту и артилле­рию, а «Уралы» с боеприпасами были оттянуты в тыл (ес­ли можно найти тыл в открытом поле!). Несколько машин были продырявлены пулями, но обошлось без серьезных повреждений.

Ранним утром, после боя, на вспаханном взрывами поле среди глубоких воронок было обнаружено несколь­ко десятков трупов боевиков. Обычно моджахеды уноси­ли своих убитых, но сильнейший огонь артиллерии не по­зволил им сделать этого. Рядом с трупами валялись раз­битые автоматы, гранатометы, в том числе и самые современные.

Первые потери понесли и мы. Несколько наших това­рищей были убиты и ранены.

Кое-кто из молодых, увидев сокрушительный удар артиллерии, самонадеянно высказывался о нашем пре­восходстве. Таких сразу осаживали.

— Лучше помолчи. Неизвестно, что впереди! Вой­на — не прогулка.

Не теряя времени, мы двигались вперед. Оберегая солдат, мальчишек 19—20 лет, генерал Рохлин организо­вал тщательную разведку местности. На подозрительные участки, там, где в зарослях кустарника замечали засады, блеск стволов, сразу сыпались снаряды из САУ и танков. Разворачивалась артиллерия, и дальнейшее движение начиналось только после окончательной проверки таких мест.

От генерала Рохлина мы нередко слышали поговорку: «Прежде чем в опасное место ступит нога солдата, пусть туда вначале упадет снаряд». Он глубоко понимал горе матерей, чьи дети шли на войну, потому что сам был от­цом. Сотни матерей в долгу перед этим мужественным человеком, так рано и трагически ушедшим из жизни. Или такая судьба у России, что самые достойные и нуж­ные обществу люди погибают рано: Лев Рохлин, Алек­сандр Лебедь, Владимир Высоцкий… бесконечен этот скорбный список.

Бездорожье и напряжение тяжелой дороги выматы­вали людей. Выходила из строя техника. Боевые маши­ны брались на буксир. Терять их было нельзя. Когда влезли в непролазную грязь несколько тяжелых бензо­возов и вытащить их не удалось, Рохлин приказал слить горючее, а машины сжечь. В критический период, когда заклинило моторы сразу у нескольких бронетранспорте­ров, было нарушено радиомолчание, и вертолеты доста­вили новые двигатели.

Джохар Дудаев готовился к войне всерьез. Это чувст­вовалось во всем. Даже наша обходная глухая дорога, по которой не планировалось вести войска, была на прице­ле. Помню, как с одной из сопок ударила хорошо замас­кированная сорокаствольная установка «Град». Ракет­ные снаряды легли с недолетом. И сразу же залп из вто­рой установки. Взрывы взметнулись сбоку колонны.

Наши установки «Ураган», более мощные и современные, с новейшей системой наведения, постоянно отсле­живающие местность, ответили мгновенно. Огненные стрелы обрушились на батарею «Градов» с такой силой, что от ударов вздрагивала земля. Все, что там было, пре­вратилось в море огня, вырванных с корнем деревьев и перепаханной земли. Колонна прошла, оставив за спи­ной обломки установок и трупы боевиков.

10 декабря 1994 года мы навели понтонный мост, и корпус переправился через Терек. В моем взводе были 15 тяжелых «Уралов» с боеприпасами и 10 с запчастями, продовольствием, одеждой. Разведка засекла засаду боевиков, и мне приказали отвести машины в сторону и занять круговую оборону. Мы представляли опасность для колонны не меньшую, чем боевики. Одно удачное по­падание в «Урал» с тяжелыми снарядами — и на воздух взлетит половина колонны.

С отрядом боевиков вступили в бой разведыватель­ный и три стрелковых батальона. Несмотря на то, что на­падающих было немногим больше ста человек, неожи­данный удар, да еще на переправе, был довольно креп­ким. Плотный пулеметный и автоматный огонь буквально прижимал нас к земле, заставляя уходить под прикрытие бронетехники. Ну, а нашему взводу и уходить некуда. Ле­жим с автоматами и гранатами наготове, а в голове одна мысль вертится. Влетит пара-тройка пуль в кузов со сна­рядами, и — прощай, мама! Останется от нас глубокая во­ронка и больше ничего.

Бой длился около часа. Моджахеды отступили, за­брав тела своих убитых и раненых. Мы потеряли десять человек погибшими, более тридцати — ранены. Срочно вызвали вертолеты. У многих наших ранения были тяже­лые: в голову, шеи, плечи. Частично спасали бронежиле­ты, которые снимать категорически запрещалось. Верто­леты, трудяги МИ-б и МИ-8, подвезли нам горючее, кото­рого в условиях бездорожья не хватало.

Путь к Грозному отмечен скорбными вехами. У посел­ка Первомайск внезапный минометный обстрел. Мы не­сем новые потери — пять человек убиты и несколько ра­нены. Горят две машины. Нас выручают танки. Тяжелые снаряды накрывают минометную позицию, и огонь пре­кращается.

13 декабря мы достигли поселка Толстой-Юрт и заня­ли оборону. В пяти-шести километрах перед нами был Грозный. Из всех трех армейских колонн, которые вышли к Грозному, наш корпус понес пока наименьшие потери, но смерть каждого товарища отзывается больно. А впе­реди укрепленный, готовый к отчаянной обороне большой город.

Мы не верили хвастливым заверениям министра обо­роны Павла Грачева за один день занять Грозный. Он не вникал в ситуацию, не видел многих ошибок, да и не тот масштаб был у этого «полководца», любителя красивой жизни и дорогих иномарок. «Паша-мерседес»! Меткое прозвище прилипло к нему намертво.

Лихого налета, запланированного нетрезвым Ельци­ным и хвастливым Грачевым, не получилось. Наступате­льные действия велись несогласованно, на «ура», под звон бокалов в Кремле.

А из многочисленных дотов, блиндажей, окон домов на бронетехнику, брошенную в город, который толком мы не знали, обрушился огонь гранатометов, минометов, стрелкового оружия. Армия Дудаева была вооружена хо­рошо. У них имелись более современные, чем у нас, бое­вые машины пехоты, БТРы, достаточное количество бое­припасов. Имелось также более двадцати самолетов, и бед они бы понаделали, если бы не были уничтожены на­шей авиацией в первые дни.

Развернулись кровопролитные уличные бои, о кото­рых много уже писали, снимали фильмы. Я был всего лишь командиром взвода и рассказываю не об общем хо­де боев за Грозный, а то, что пережил и видел своими глазами.

Вот события только одного дня — 2 января 1995 года.

Веду колонну из семи грузовых «Уралов» с боеприпа­сами по одной из улиц Грозного. Внезапно раздаются взрывы четырех или пяти мин. По нам бьет батарея 82-миллиметровых минометов. Кто знаком с этой штукой, поймет наше положение. Первый залп ложится метрах в тридцати впереди машин. Мины взрываются, едва каса­ясь земли. Град смертоносных осколков. Второй залп! Мины рвутся вблизи последней машины. Все, вилка! Сейчас подкрутят маховики прицелов, и третий залп об­рушится на нас.

Выскакиваем из машин и бежим прочь. Единственное укрытие поблизости — сгоревший танк. Успеем? Прово­жаемые автоматными очередями из окон полуразбитого дома, ныряем за покрывшуюся сизой окалиной громаду тяжелого танка. Спасай, родной! Слышим, как падают ми­ны и следом детонируют боеприпасы в кузовах грузови­ков. От мощных взрывов на несколько минут глохнем. Кажется, что трясется земля, а многотонную махину танка сейчас смахнет взрывная волна. Пелена дыма, разлетаю­щиеся обломки машин, снарядные гильзы. Нас восемь человек — восемь автоматов.

Из окон того же дома по нам бьют не меньше двух де­сятков автоматов. Пули звонко рикошетят от брони спас­шего нас танка, свистят над головами.

Мы отвечаем короткими очередями. Патронов не гус­то, а подпускать близко боевиков нельзя, забросают гра­натами. На выручку приближаются два бронетранспор­тера и группа бойцов. Тяжелые пулеметы бьют по ок­нам, в проемах рвутся заряды подствольников. Боевики отходят.

В тот день, пробиваясь к своим, видели, как на узкой улице подожгли из гранатометов один за другим три на­ших танка. Мощные, самые современные машины того времени расстреливались из гранатометов в упор из окон и щелей. Один из танков вспыхнул почти мгновенно, весь экипаж погиб. Из двух других несколько танкистов спаслись, прикрытые огнем наших бойцов.

— Какая дурь! — матом ругается один из офице­ров. — Загонять в эти тупики танки на верную гибель да еще без достаточной поддержки пехоты!

Гибель наших танков обходилась боевикам дорого. Оставшиеся танки крушили укрытия снарядами, а пехота добивала гранатометчиков одного за другим. Но глубоко фанатичные, подкрепленные мощной идеологией, уве­ренные, что, погибая, сразу попадают в рай (к тому же часто обкуренные наркотиками), боевики Дудаева дейст­вовали отчаянно, порой как смертники. Кидались с гра­натометами на танки, погибали сами, но успевали сде­лать роковой выстрел.

День третьего января выдался для моего взвода еще более тяжелым. Командир роты приказал мне доставить снаряды на батарею, которая поддерживала наступление в районе крупной станции техобслуживания. Боевики бросили дополнительные силы, и мой неполный взвод принял бой вместе с артиллеристами и солдатами мото­стрелковой роты. Бой был ожесточенный. Из-за бетон­ной ограды по нам вели огонь несколько десятков боеви­ков.

Как часто бывает в таких случаях, трудно вспомнить все детали. Один за другим загорелись три грузовика. Нам повезло, что успели выгрузить снаряды. Если бы они взорвались, вряд ли кто из нас уцелел бы. Но и без этого мы несли потери. Меняя автоматный магазин, увидел не­подалеку труп бойца, убитого пулей в голову. Подползти к нему было невозможно. Этот участок простреливался насквозь. Немного в стороне, среди обломков, отползал по закопченному снегу сержант. Ему помогал товарищ. Следом тянулась полоса бурой крови.

Я стрелял из-за разбитой будки. Помню, что выпустил четыре автоматных магазина, из них — два удлиненных, по 45 зарядов. Видел, как два раза мои очереди накрыва­ли цель, и моджахеды, роняя автоматы, падали на ас­фальт.

Боевиков было больше, чем нас, но толкового коман­дира у них не оказалось. Возможно, его убили в самом начале. Часть из них сбилась в беспорядочную кучу и стреляли по нам из-за ограды, почти не целясь. Наши ав­томатные очереди и заряды подствольников разбивали бетонную ограду, и боевики несли потери.

Под прикрытием огня мы перебежками двинулись вперед и пустили в ход ручные гранаты РГО. Похожие на «лимонки», с разбросом осколков на двести метров. Они, в отличие от «лимонок», взрывались от удара и были бо­лее эффективные. Я тоже, выдернув чеку, бросил две имевшиеся у меня РГО. Бетонные плиты ограды не вы­держали многочисленных взрывов, ломались и опроки­дывались. Нас хорошо поддержал БТР со своим крупно­калиберным пулеметом.

Ожесточение боя было таким сильным, что все наши вели огонь, не считая патронов. Боевики не выдержали и спешно отступили. На месте боя мы насчитали 32 трупа. Захватить с собой их боевики не смогли — слишком плотным был огонь с нашей стороны. Среди трупов ока­зался один негр и человек б—7 арабов. Оружие — самое разнообразное: наши «Калашниковы», самозарядные ка­рабины Симонова (СКС), две американских винтовки М-16, короткоствольные автоматы «борз», производимые в Чечне, и несколько автоматов иностранного образца.

Кстати, чеченские короткоствольные автоматы
«борз», производимые в Чечне, в переводе «волк», над
которыми подсмеивалась наша пресса, мол, самоделки,
ерунда, — оказались неплохим оружием, удобным в
ближнем бою и скорострельным. Но это мое личное мнение.

В том бою мы потеряли трех человек убитыми и де­вять были ранены. Тяжелые ранения получили двое бой­цов из моего взвода.

Но эти эпизоды лишь в небольшой степени отражают жестокие бои, которые велись в Грозном в те дни. Наш корпус только с 30 декабря и по 5 января потерял в городе 120 человек убитыми и более пятисот ранеными. В нашем полку уже в первые дни была убита и ранена значительная часть командного состава. Был тяжело ра­нен командир полка полковник Рудской, погиб зампотех полка Шевченко. Погибли или были ранены почти все командиры рот. Пусть простят меня командиры, павшие и живые, что я забыл часть фамилий! Слишком тяжелой была обстановка.

Часть раненых офицеров, которые еще могли коман­довать и воевать, оставались в строю, пока не получали очередное ранение или погибали.

В эти первые дни мне поручили командовать ротой материального обеспечения. Прапорщик — на майор­ской должности. Это — война. Приказали. Есть!

Уже в первые дни боев нашим солдатам пришлось столкнуться со снайперами. В условиях города, имея воз­можность хорошо укрыться, они наносили большой урон. И здесь мне хочется рассказать о так называемых «белых колготках» — женщинах-снайперах. Даже само назва­ние было окутано ореолом какой-то таинственности. О них ходило много слухов, домыслов. Я расскажу то, что пришлось испытать бойцам и командирам нашего полка, батальона, и то, что видел я сам.

В одном из боев, перебегая улицу, вдруг с маху упал наш солдат. Попытался встать — не смог. Отползти и да­же сдвинуться с места он тоже не мог. Загребая асфальт руками, делал попытки сдвинуть тело с открытого места. Бесполезно. Тело, ноги не повиновались. Его товарищ под прикрытием огня, пригнувшись, побежал на выручку. Вскрикнул и тут же упал рядом. Догадались, что стреляет снайпер, но откуда — непонятно.

Били наугад по окнам и крышам, а на глазах у всех ис­текали кровью двое наших ребят. На помощь пополз тре­тий боец, тоже под прикрытием сильного огня. Из-за сплошного треска автоматных очередей, далеких и близ­ких взрывов никто не услышал выстрела, которым был тяжело ранен и третий боец. Через минуту-две откуда-то издалека снайпер по-прежнему неслышно, не торопясь, выстрелил еще три раза. Три тела, дернувшись, застыли на исковырянном асфальте, под головами расплывалась кровь.

Под прикрытием бэтээра мы вынесли тела. Все трое были мертвы. Первая пуля разбивала коленную чашечку, обездвиживая человека. Когда раненых накопилось трое, три безжалостных точных выстрела в голову доби­ли их. Все происходило на моих глазах. Никогда бы тако­го не видеть!

Подобных изощренных убийств (назови это по-дру­гому!) произошло за считаные дни сразу несколько. По­ражала нечеловеческая жестокость снайперов, и мы от­крыли охоту за ними. Избегая открытых мест, прочесыва­ли дом за домом. Нам хорошо помогали самоходно-зенитные установки «тунгуски». Стоило увидеть вспышку выстрела, как «тунгуска» обрушивала на подозрительное место град снарядов. Скорострельные пушки буквально резали, ломали стены, блоки, уничтожая все живое.

В одном из окон мы засекли вспышку выстрела и об­стреляли его. Поднявшись на верхний этаж, в пустой сго­ревшей квартире увидели молодую женщину лет трид­цати в обычном утепленном камуфляжном костюме. Из­решеченное осколками и пулями тело, разбитая винтовка ОВД, запасные магазины, сотовый телефон (большая редкость для того времени) и пакетик с зернами ли­монника. Лимонник находили возле трупов и других снайперов. Они применяли его как тонизирующее сред­ство, помогающее продержаться без пищи и воды двое-трое суток.

Всего мне приходилось видеть трех убитых женщин-снайперов. Документов у них при себе не было, но мы угадали по внешности прибалтиек. Ребята рассказывали, что попадались и русские, и украинки. Эти убийцы по найму, сунувшиеся в чужую для них войну, работали за большие деньги. Мы их ненавидели и в плен не брали. Они это знали и отстреливались до конца. Но некоторых захватывали и живыми.

Никто над ними не издевался, но в живых никого не оставляли. Их бесчеловечная жестокость, замешенная на жадности, желании разбогатеть на убитых ими молодых парнях, почти мальчишках, гасила всякую жалость.

Один из наших офицеров, возглавляя группу, успел выбить у женщины-снайпера винтовку и вдруг узнал в ней инструктора по стрельбе, которая тренировала его в Москве. Женщина пыталась что-то объяснить, но офицер, не слушая ее, отсоединил магазин и оставил в стволе па­трон.

— У тебя одна минута, — сказал он и захлопнул за собой дверь.

Через несколько секунд ударил выстрел. Бойцы за­брали винтовку у застрелившейся наемницы, оставили тело и ушли вслед за командиром.

По слухам, отряд «белых колготок» насчитывал чело-Бек пятьдесят. Еще задолго до войны, в разных городах, чеченцы вербовали опытных стрелков-биатлонисток. Может, поэтому их и называли «белые колготки». Обеща­ли большие деньги в валюте, «премиальные», и часть спортсменок клевали на выгодное предложение. Практи­чески все они были вооружены нашими винтовками сис­темы Драгунова (СВД) под трехлинейный мощный па­трон. У этой прославленной винтовки, в отличие от мно­гих навороченных зарубежных стволов, — большая прицельная дальность. Снайперы зачастую стреляли с расстояния километра, когда не видно вспышки и не слышно звука выстрела. Но наши ребята пользовались винтовками Драгунова не хуже «белых колготок» и че­ченских снайперов. Распоясываться им не давали и вы­бивали одного за другим, активно используя помощь ар­тиллерии.

Кстати, еще до войны мой товарищ на спор за триста-четыреста метров пробивал без промаха медные пятаки, а впоследствии с такой же меткостью поражал враже­ские цели.

Общая обстановка в начале января 1995 года в Гроз­ном была очень тяжелая. Мы несли большие потери из-за несогласованности командования, слабого знания местности, плохой связи. Чем хвалиться, если даже не в каждом взводе имелся сотовый телефон, а у боевиков Дудаева этого добра хватало, причем самых современ­ных образцов.

Нам противостояла хорошо подготовленная армия оснащенная современным оружием. Моральный дух че­ченских бойцов, скрепленных корнями тысячелетних ро­довых кланов (тейпов), был очень высок. Население ак­тивно поддерживало боевиков, видя в нас врага. Хорошо налаженная разведка помогала следить за передвижени­ем федеральных войск. Мы воевали на враждебной тер­ритории, а руководители никак не хотели этого признать.

В отличие от наших военнослужащих боевики полу­чали точно в срок довольно большое жалование плюс различные премии за уничтоженную российскую техни­ку, убитых бойцов и офицеров.

Как слабые стороны войск Джохара Дудаева (мое личное мнение) могу отметить беспорядочность веде­ния боев, когда чеченцы лезли напропалую, несли боль­шие потери. Употребление наркотиков тоже играло свою роль, зачастую мешая боевикам принимать взве­шенные решения. Это тоже увеличивало их потери.

С первых дней мы столкнулись с поистине азиатской жестокостью боевиков по отношению к пленным. Мы на­ходили обезглавленные трупы наших солдат и офицеров с распоротыми животами, видели на телах следы пыток. Пусть простят меня родные и близкие погибших, что я больно тревожу их раны, но я хочу, чтобы люди знали правду о той войне. Эта жестокость сильно действовала на наших солдат. И пробуждала не страх, как надеялись боевики, а ненависть и желание мстить.

Не могу не отметить такие «мелочи», как частое ис­пользование боевиками фальшивых денег. Получая жа­лованье фальшивыми долларами, а потом пытаясь купить на них у местных жителей анашу, продукты, сигареты, боевики теряли авторитет. В центральном банке Грозно­го я бродил по щиколотку в грудах фальшивых долларов.

Я уже много рассказывал о действиях наших бойцов. Хочу добавить, что моральный дух нашего корпуса был крепким. Взаимная поддержка была во всем. Существо­вал железный закон — не оставлять на поле боя ни уби­тых, ни раненых. Мы несли потери, но выносили наших товарищей.

В своем взводе, да и во всех подразделениях мы не знали тогда, что такое национальная рознь. Жили одной семьей, делясь последними патронами и сигаретами. Мо­им заместителем командира взвода был дагестанец Со-нов, который пошел на ВОЙНУ добровольно и воевал смело.

Не могу не вспомнить подвиг нашего водителя Ва­сильева Саши. Тяжело ранили командира роты. Он исте­кал кровью, требовалась срочная хирургическая помощь. Саша под пулями проник внутрь неподвижно застывшего бэтээра. Внутри лежали восемь трупов наших солдат, убитых взрывом кумулятивной гранаты. Они задохнулись от мгновенно образовавшегося вакуума.

Сам БТР был поврежден лишь частично. Отодвинув тело погибшего водителя, Васильев включил зажигание. Мотор заработал. Услышав шум, по бронетранспортеру ударил 82-миллиметровый миномет. Несколько мин взо­рвались рядом.

Саша, потрясенный гибелью товарищей, перебрался за крупнокалиберный башенный пулемет КПВТ и длин­ными очередями буквально разнес миномет вместе с расчетом. Мы помогли погрузить командира роты, и Ва­сильев рванул сквозь огонь на прорыв. Раздавил коле­сами еще один миномет и, уклоняясь от гранат, на пол­ном ходу вылетел из города. Добрался до нашей базы в поселке Толстой-Юрт, где командиру роты оказали по­мощь.

По-христиански, как положено, обмыли, переодели и приготовили к отправке тела наших товарищей. Скорб­ный груз «200». Вечная вам память, ребята!

Александр Васильев был награжден орденом «Муже­ства».

Жестокий бой велся за одно из зданий железнодо­рожного вокзала. Его захватил взвод наших бойцов в количестве 25 человек. Пункт был важным. Из здания просматривалась площадь, прилегающие улицы. Дудаев­цы сутки почти непрерывно атаковали взвод, оставив десятки трупов, но так и не смогли занять здание. Когда подоспела помощь, из 25 солдат и командиров остались в живых лишь четыре бойца. Они рассказали, что не­сколько их товарищей, раненые и окруженные боевика­ми, взорвали себя гранатами, не желая попасть в плен.

Боевые действия в Грозном закончились для меня 5 января 1995 года. В тот день я в сопровождении двух бронетранспортеров привез на грузовиках боеприпасы на батарею, которая вела огонь с территории коньяч­ного завода. Разгрузились, оставили один БТР в по­мощь артиллеристам и двинулись назад.

По нам ударили из засады. БТР был сразу подбит вы­стрелом из гранатомета. Бежать, укрываться уже не оста­валось времени. Я встал на подножку «Урала» и успел выпустить две автоматные очереди. И сразу же вспышка, грохот. Я потерял сознание.

Меня и других раненых отбили мои товарищи. Я был тяжело ранен — два осколка попали в позвоночник воз­ле поясницы. Повезло, что не в шейные позвонки, кото­рые я повредил, прыгая с парашютом, проходя срочную службу.

Нас доставили в Толстой-Юрт, а оттуда тяжелоране­ных отправили в Моздок. Полевой госпиталь размещал­ся в старой казарме, перегороженной на отдельные по­мещения простынями. В таком же отсеке, ярко освещен­ном, трудились день и ночь хирурги. Меня оперировал опытный хирург из Петербурга. Спасибо ему огромное! Мастерски вытащил два осколка из позвоночника, сде­лали переливание крови, а потом отвезли на летное по­ле, чтобы переправить в стационарный госпиталь во Владикавказ.

Десятки тяжелораненых лежали в кузовах грузовых машин на носилках, старых матрацах, кое-как укрытые. Слякотная сырая зима, дождь со снегом, ледяной ветер. Очень мерзнем. Многие без сознания, бредят. Не дает покоя боль от ран. Наконец приземляется транспорт­ный самолет. Ура! Скоро будем в тепле.

Но в «транспортник», не обращая на нас внимания, загрузили партию роскошной «трофейной» мебели, чей-то высокопоставленный заказ, а нас оставили под прони­зывающим ветром на голом летном поле. Эвакуировали только на следующий день.

Тепло вспоминая генерала Рохлина, командира пол­ка Рудского, зампотеха Шевченко и других боевых командиров, не могу умолчать, что мы думали о некото­рых наших «полководцах», благодаря которым мы теря­ли тысячи мальчишек-бойцов. О хвастливом Павле Гра­чеве, бездумно бросившем в мясорубку толком не под­готовленные полки и дивизии. Бездарно проигрывая сражение за сражением, получал награды, а потом был переведен на хлебное место, в какую-то контору по экс­порту оружия. Заслужил! В бедности он точно не умрет, если законы не сменятся.

Другой генерал прилетел в Толстой-Юрт не иначе как за орденом. Боевая командировка, участие в военных действиях, почти герой! Долго думал, что бы совершить героическое, и отдал приказ:

— Толстой-Юрт — это еще не поле боя! Всем сдать автоматы и хранить их в отдельной палатке. Ну и «колюч­кой» ее огородите! На всякий случай…

А в Грозном уже вовсю шли бои, всего в нескольких километрах от нашей базы. Один из командиров, подпол­ковник, выдернул из «лимонки» чеку и протянул гранату генералу:

— Держи крепче, чтобы не взорвалась. И командуй! Генерала как ветром сдуло.

Коррумпированная страна рождала бездарных, не разбирающихся в военном деле военачальников. Один из командиров дивизии, забыв, что не на плацу под Мо­сквой, приказал собрать и построить для дачи «ценных указаний» на одной из открытых площадок Грозного большую группу командиров. Пока стояли, дожидались «отца-командира», боевики среагировали быстро и от­крыли огонь из минометов. Дивизия в считаные минуты потеряла десятки офицеров убитыми и ранеными. В штабах шум погасили и комдив продолжал командовать дальше. Говорят, сейчас где-то в Москве на высокой должности. А то злополучное построение вспоминали долго! Везет России на дуболомов!

А сколько прихлебателей толклись на военной базе в Ханкале. Набирали «очки». Мол, и мы воевали! Сыпались заказы привезти какое-то шмутье, пригнать машину. Трудно скрыть все это от солдат.

А в средствах массовой информации уже в разгар бо­ев продолжали рассуждать о каких-то переговорах, пря­ча гибель все новых и новых солдат и офицеров.

В госпитале во Владикавказе я пролежал полтора месяца. Опять повезло. Выдержал удар мой побитый по­звоночник. Вернулся после выписки в полк, какое-то время служил еще, а после расформирования корпуса перешел в 2000 году в систему УИН Минюста России, где и служу до настоящего времени.

Мои воспоминания не претендуют на непогрешимую оценку начала войны, которую позже назовут Первой че­ченской. Кому-то, а особенно обвешанным орденами «паркетным полководцам», некоторые эпизоды очень не понравятся. Что может видеть солдат из своего окопа?

Ну, что же, у них своя правда, а у нас своя, окопная. Я горжусь, что был солдатом и выполнил свой долг.

Только кому нужна эта война, которая не прекраща­ется и сейчас? Очень трудно остановить ее после столь­ких жертв и пролитой крови. Верю, что когда-нибудь та­кой человек найдется.