Ранним солнечным утром мы, федералы, в очередной раз собрались на спецоперацию в Черноречье. Ясное синее небо без единого облачка обещало жаркий день. В это время вертушки обычно не летают, они со своими экипажами еще находятся на аэродромах Ханкалы и Северного. Редкие прохожие и легковушки спешили по своим делам — кто на работу, кто на рынок. Тишина, спокойствие, у большинства в/сл. хорошее настроение.
Наша колонна состояла из трех машин: БТР, БРДМ и ЗИЛ с АГС (автоматический гранатомет). На каждой броне находилось по 8—10 бойцов, в грузовике — солдат 12, среди них был и я. В каждой группе — свой офицер-командир и примерно по одинаковому количеству снайперов, автоматчиков и пулеметчиков. Ни одного РПГ (ручного гранатомета) не взяли, они остались спокойно лежать под кроватями. Никто не хотел с ними возиться, поэтому старались прятать их с глаз долой. Радиста со здоровым ящиком-рацией за плечами посадили в «ЗИЛ», так как в броне были свои стационарные устройства.
Обогнув наш рыночек с несколькими первыми продавцами и оставив позади блокпост ОМОНа, возле которого, как обычно, боялись выпасть на землю, мы быстро помчались в сторону заданного района. В первый раз притормозили у моста с огромной дырой по левой полосе. Видимо, взорвавшаяся ракета или авиабомба не выполнила свою задачу — не полностью уничтожила объект. Встречный гражданский транспорт благоразумно остановился на другой стороне изуродованного моста, чтобы пропустить нас. Медленно перебравшись на другой берег реки, колонна снова набрала скорость, и мы благополучно добрались до уже знакомого водохранилища. Здесь мы остановились на перекрестке, где напоминанием о прежней мирной жизни стояла полуразбитая башенка с надписью о прокате лодок.
В прошлые зачистки дамбу перекрывал танк вовчиков (ВВ), но в тот день, похоже, мы здесь были одни. На той стороне плотины раскинулся частный сектор с еле заметными из-за фруктовых садов домами. Немного справа возвышалось несколько многоэтажек. На одной из них бросалась в глаза большая, неровная, сделанная от руки, оранжевая надпись вроде «Дудаев жив — победа за нами» или «Аллах с нами — Дудаев вернется», — точно уже не помню.
Недолго постояв, наша колонна двинулась в глубь жилого массива. Через пару кварталов на пересечении улиц остановился БРДМ, на следующем перекрестке, метров через двести-триста, грузовик и еще дальше — БТР.
За пару часов воздух нагрелся, стало душно и жарко, в безоблачном побелевшем небе никакого намека на дождь не было. Перед нами стояла задача — тщательно проверять документы у всех пешеходов-мужчин и досконально осматривать весь проезжающий гражданский транспорт. Иные паспорта проверяемых были до того истерты, что с трудом различались даже надписи внутри; были и такие, что их листы и сама обложка держались вместе лишь благодаря скрепке. Некоторым паспорт заменяли разнообразные бумаги с различными печатями. Я в таком ворохе бумаг ничего не смыслил. Да и остальные, стоявшие в патруле, тоже. Подозрительных кавказцев, т.е. каждого второго, отводили к нашему командиру, и тот уже сам решал, как поступить с ними. Но, кажется, все они отпускались и уходили своей дорогой.
Могу признаться, я так и не понял, что конкретно нужно было смотреть в этих паспортах и каких-то пропусках. Сличать фотографии — старался, смотреть прописку — тоже. Даже просил быстро назвать свою улицу и номер дома с квартирой, и ответ совпадал с данными в прописке. У менее понурых и озлобленных людей на лицах появлялись смущенные, совсем нефальшивые улыбки, когда они отвечали на все мои вопросы. Наверное, эти «террористы» были очень хорошо подготовлены к встрече со мной. Шутка…
Ни накануне этого выезда, ни раньше, ни в последующих зачистках, никогда вообще в Чечне нам, военнослужащим комендатуры, ни разу не объяснили, как нужно проверять документы, что там смотреть, что спрашивать, на что обращать особое внимание, как держаться — в группе или одному — по отношению к проверяемому, как держать оружие, что должен в это время делать напарник или другие солдаты. Вопросов — десятки, причем крайне необходимых, но ни одного толкового ответа (в смысле — инструктажа) от командиров не было. По наитию, скопом, неуклюже, с матами, иной раз с полупьяна, с невероятно мешающими в этот момент автоматами и пулеметами (падали под ноги к остановленным чеченцам) осматривали мы прохожих, тыкая пальцами и кулаками в одежду, проверяя у тех наличие оружия. Одно слово — бардак.
Проезжающий транспорт тоже подвергался досмотру. Водители, обыкновенно мужчины в возрасте (женщин, управляющих машинами, вообще ни разу не видел), не чинили препятствий, не ругались, спокойно открывали багажники, позволяя осмотреть их содержимое. Только единственный раз на одной из легковушек с затемненными стеклами трое взрослых подвыпивших парней затеяли с нами перебранку. Я тогда стоял чуть в отдалении, медленно обошел тачку спереди, висевший на плече стволом вниз автомат переместил ближе к груди, в любую секунду готовый изрешетить этот автомобиль. Один из наших, парень несуетливый и не робкого десятка, спокойно открыл переднюю дверь и вежливо повторил просьбу о необходимости всем выйти из машины. Несмотря на мат и намеки о каких-то последствиях, он заставил выстроиться их под солнцем. И все это без крика и открытого давления с нашей стороны.
После соответствующей проверки поддатая троица с резкими отрывистыми речами на местном диалекте, разбавленном отчетливым русским матом, укатила, пообещав скоро вернуться с разборками. Минут через тридцать они действительно появились вновь. Водитель подошел к тому белобрысому парню и… — в тот момент я был в стороне, все было хорошо видно, и уже мысленно проделал тренировку последовательности необходимых действий, чтобы быстро направить автомат в сторону чеченцев и начать уничтожать одного за другим — …и протянул руку в знак примирения. Затем вытащил небольшое покрывало и выложил на него фрукты, арбуз и пару бутылок водки. Далеко не все способны признавать свои ошибки. К такой категории людей относятся и «больные на голову» женщины и девушки; у них врожденная, «именная», с генами, либо от воспитания — «урановая пуля в голове». Слава матери Природе — таких единицы. Наподлянят, сами прекрасно понимают, что пакостят, и разоблачены уж, — но ни-ни, я свята и целомудренна… Есть и подобные мужики — их значительно поболее. И очень необычно было наблюдать настоящее мужское благородство со стороны вспыльчивых, «душманских» кавказских жителей — наших «вероятных врагов» (нельзя им так — разлагает боевой дух и нашу безупречную воинскую дисциплину! Это противоречит всем установленным в государстве правилам!!!). Впрочем, срабатывает стереотипное газетно-бытовое воспитание — кавказцы не люди, по меньшей мере — не цивилизованные. Так ведь у нас? Те трое чеченцев вместе с нами пили свое угощение, потом повторно съездили за фруктами и добавочным «горючим». У нас тоже была своя «беленькая», и периодически в сторону кустов на пустыре улетали опорожненные бутылки.
Предполагалось, что и в этот раз спецоперация, как обычно, продлится до обеда. Но на часах был уже четвертый час. Со стороны брони пришли разведчики и повторили информацию, переданную им по связи, что вся колонна остается в Черноречье до вечера. Сухим пайком в части нас не обеспечили, а кушать хотелось. Собрали какую-то сумму, и несколько воинов, в том числе и я, сходили на рынок, находящийся недалеко от водохранилища. Пробирались через какие-то завалы и разрушения. Некоторые шли спокойно, ни о чем не беспокоясь, другие — то и дело оглядываясь по сторонам и посматривая на обугленные, зияющие чернотой и пустотой, проемы окон пятиэтажек. Нас провожали недружелюбные, хмурые взгляды местных жителей на балконах или во дворах домов. Лично я держал автомат наготове, в любую секунду готовый открыть огонь в любого чеченца в любом направлении. Старался идти ближе к стене, по крайней мере так всегда делали солдаты в документальных хрониках, а нас, к сожалению, вообще никак не обучали передвигаться в городских условиях, поэтому каждый «чудил и предохранялся» в меру своей осторожности, трезвости или усталости. На рынке купили хлеб, газировку, сигареты, ну и, конечно же, ее самую. В грузовике нашлось несколько банок с кашей и рыбные консервы.
Пока мы ходили на рынок, трое солдат на «ЗИЛе» отправились на поиски воды. Поколесив по пригороду, благополучно вернулись и рассказали, что недалеко от поселка обнаружили блокпост вованов, а рядом с ними, мол, находится большой резервуар с водой. Судя по оживленным речам, те сволочи (вэвэры) почему-то вначале не хотели дать воду. Дескать, успели с ними поругаться, слегка потолкались, и чуть было не завязалась драка. Водой заполнили все баклажки…
Ближе к вечеру женщины из ближайшего дома, возле которого мы устроили передвижной КПП, бивак и чуть ли не братание с «пактами о ненападении и взаимопомощи» с местными горцами (все мы, балдые, одинаковы: либо жбальники друг другу расшибаем, либо клянемся в вечной дружбе), подошли к нам с просьбой пострелять бродячих собак, которых действительно развелось немерено. Были случаи, когда они кусали детей. Окажись рядом какая-нибудь воинская часть, друзьям человека не поздоровилось бы. Из шариков и тузиков готовились невероятно ароматные и наваристые мясные блюда, и кому-то они очень даже нравились. Но в тот момент командир отказал в просьбе женщинам, дабы не всполошить округу выстрелами.
К вечеру духота чуть спала, и на улицах появилось много гуляющей молодежи и мамаш с карапузами, а двор заполнился шумным, перекликающимся тонким разноголосьем, ватагами детворы постарше. Иные стайки шести-восьмилетних детишек, широко раскрыв глаза, нелепо подкрадывались к углу дома и, высунув лишь одни голо-вы, наивно и недоуменно хлопая длинными ресницами, с любопытством и настороженностью рассматривали нас. Когда кто-нибудь из солдат поворачивался в их сторону, они тут же, то ли с испуганными, то ли с радостными возгласами, запинаясь и толкаясь, убегали. Потом все повторялось.
К тому времени ни один из наших трех пропускных пунктов не функционировал. Все ждали команды на отбытие обратно в гарнизон. Технику отогнали к обочинам, а сами расположились поддеревьями. За день только несколько человек не прикладывались к «огненной», остальных заметно штормило. Я тоже пил, но умеренно. Как-никак еще даже десяти дней нет моего пребывания в Чечне (типа права такого пока не заработал), да и будучи крепко синим, при срочной необходимости сложно оценить реальную обстановку.
Было уже около девяти, когда по рации дали приказ оставаться на месте и готовиться к вероятному визиту неприятеля. Предполагалось передвижение боевых групп в районе этих кварталов. Пошли маты, плевки, «заочные» «комплименты» командованию… Наступил комендантский час, который в поселке никого не беспокоил. Наоборот, наблюдалось оживление.
Мы начали присматривать огневые позиции, готовиться к возможному бою. Местные женщины, заметив наши приготовления, с тревогой спрашивали, что собираемся делать. Ждать ли им ночную зачистку? Мы врали, отвечая, что через час уедем.
Солнце уже скрылось из виду, но все еще продолжало на западе окрашивать багряным цветом далекие облака. В эти безветренные летние часы все шумы и звуки на улицах обычно утихают. В то же время отчетливее слышатся разговоры, плач или крики детей, даже дым от тлеющей сигареты или костра — их запах воспринимается по-другому, нежели в разгаре дня. Это какое-то благодатное время. Большинство взрослых с усталой, но довольной улыбкой общаются друг с другом. Изредка из какого-нибудь окна доносятся ворчание и брань семейной четы, бряцание сковородки о плиту. Но это лишь добавление к мирной идиллии. Примерно так же было и в тот вечер.
Нам стало как-то тоскливо: не страшно, а именно тоскливо и беспокойно. Шуток стало меньше, больше серьезности и молчания. У одного старослужащего несколько «молодых» солдат, в т.ч. и я, спросили: «Неужели что-то будет?» — «Обязательно», — последовал ответ.
Бойцам с брони было проще — у них хоть какая-то защита. Мы, которые с «зилка», перебирали варианты обороны. Втроем — командир, я и еще один солдат — сходили до ближайшей девятиэтажки, что примыкала к пустырю позади «наших» перекрестков, но оттуда было довольно далеко до основных команд. Предложили поставить на ней тройку: снайпера, автоматчика и пулемет, но старший не хотел расчленять группу. Решили было устроить пулеметные точки на пустыре и занять пару разбитых квартир на углу дома, но, рассмотрев те помещения, отказались от этого. Кто-то вполне здраво предположил, что в них могли находиться неразорвавшиеся боеприпасы и какие-нибудь мины-сюрпризы, да и сами стены ограничивали обзор. Любая позиция оказывалась уязвимой. Я предложил подняться на крышу ближайшего дома и посмотреть, что и как. Сам предложил, сам и полез… Ни у кого желания не было, все молчали, а я сам вызвался, и командир сказал: «Давай, посмотри…»
Левая верхняя угловая квартира была разбита, от нее уходили большие трещины, а сам угол дома неестественно просел. Гудрон от дневного пекла стал до того мягким, что кроссовки оставляли на нем глубокие и отчетливые следы. В некоторых местах имелись большие вмятины от просевших или разрушенных потолков. С торцов крышу окаймляли кирпичные бортики двадцатисантиметровой высоты, но это только с торцов. Какие-либо ограждения вообще отсутствовали. По всей поверхности торчали ветхие, полуразваленные вытяжные трубы, тоже кирпичные. С левой и правой сторон над домом нависали густые кроны высоких деревьев.
Наш перекресток, обе бронемашины и все ближайшие окрестности просматривались отлично. Но в то же время большая часть крыши была как на ладони для верхних этажей девятиэтажки, где мы поначалу предполагали устроить огневые точки, и высоток позади нас, что стояли возле рынка и БРДМ. Спустившись, доложил старшему. Он подумал, и после наступления сумерек мы полезли наверх. «ЗИЛ» поставили так, что сектор обстрела АГС хорошо захватывал пустырь, завалы клуба, весь перекресток и часть разрушенных сталинок.
Перед самым подъемом один боец решил разрядить свой автомат. Как и полагается, опустил предохранитель, передернул затвор и, увидев вылетевший патрон, сделал контрольный спуск. Все бы ничего, да магазин-то парнишка не снял. Неожиданно для всех грохнула короткая очередь. Олень едва не отстрелил себе ступню. Пули взметнули землю в сантиметре от его берц. Почти сразу, озираясь вокруг, прибежали испуганные местные женщины и с недоверием пытались выяснить, в кого мы стреляли. Волновались, будут ли спокойно спать их семьи. Спокойствия и уверенности наше присутствие им не добавляло.
Внизу остались два бойца: гранатометчик и автоматчик.
Стемнело быстро. Перевязанная изолентой радиостанция дышала на ладан, работала через раз, батареи подсели. Решили пользоваться ею в одном режиме. Рассредоточились по периметру. Темень непроглядная. Курили осторожно, разговаривали вполголоса. Периодически слышалось потрескивание и шипение рации. Снайпер просматривал территорию. Я же в его прицеле увидел только сплошную зелень и черноту. Весьма странно, что в Чечне не практикуются переносные приборы ночного видения. В темень все наблюдение состояло из запуска осветительных ракет (как во Вторую мировую) и редких «ночников» у снайперов. Больше приходилось надеяться на многочисленные растяжки, мины и сигналки да собственные уши.
Перевалило за полночь, постепенно холодало, кто-то уже мирно посапывал, постелив под себя обрывки картона или редкие бронежилеты без защитных пластин. Их не вытаскивали только единицы. Редкие офицеры обращали на это внимание. Безусловно, разгильдяйство и бесшабашность, но я и сам в первые же дни облегчил защиту. А в ту ночь вообще был без жилета, как и половина из нас
В начале первого темень стали рассекать вертикальные шлейфы осветительных и сигнальных ракет. Где-то в стороне ухали минометы, запуская мощные осветилки на парашютах. Округа моментально преобразилась от света и движущихся по земле и стенам теней. Мы перемещались из-под одной кроны под другую, в зависимости оттого, откуда падал свет. Но осветилки вспыхивали часто, и мы перестали реагировать на них. Позднее послышались далекие выстрелы, поползли штрихи трассеров.
Ближе к часу ночи за несколько километров начали бухать «саушки». Недалеко, с конца улицы, внезапно и громко забарабанил пулемет. Резво помчались трассера. Достигнув преграды, они гасли или резко меняли свой полет, рикошетом уходя в стороны. Удаляясь, тухли, будто падали в вертикальную водную преграду.
Чуть позднее слева заработал второй пулемет. Явно не боевики. Это очевидно. Стрельба продолжалась минут десять-пятнадцать.
И вдруг все это великолепие направилось в нашу сторону! И почти сразу стали щелкать ветки деревьев, осыпаясь на нас, совсем низко со зловещим свистом и шипением, рассекая воздух, вжикали потухшие уже трассера. По нам лупили с первой пулеметной точки. Ничего не оставалось делать, как вжаться в уже холодное смоляное покрытие крыши. Казалось, лента с боеприпасами у пулеметчика никогда не кончится. Я и еще пара стрелков лежали за ближайшим к пулемету торцом. Верхние кирпичи вентиляционных труб с шумным треском разлетались на куски, обдавая колючими крошками. В те секунды, распластавшись и стараясь плотнее вжаться лицом в толстый слой пыли на гудроне, я мог еще о чем-то думать. Мне казалось, что я слишком испугался и выгляжу не лучшим образом. Но все, кто был виден мне, также лежали ничком или, съежившись и втянув головы в плечи, прятались за хлипкой защитой.
Спустя секунды машинально защелкали предохранителями и затворами, у кого-то оружие уже было в боевом положении. Командир настрого запретил открывать огонь, хотя, как показалось, всем не терпелось ответить. Расстояние для автоматов приличное, однако можно было и достать. Кроме того, у нас были СВД.
При всем при этом в создавшейся суматохе необходимо контролировать и территорию. Шума и грохота было предостаточно: кто-то на улице короткими очередями стрелял куда-то из автомата, бухали «саушки», взлетали осветилки.
Наш офицер с началом обстрела вызвал связь. Далеко не с первой попытки через шум в эфире послышались голоса. Связист с трудом объяснил, что нас обстреливают. Через какое-то время пришел приказ о запрещении ответной стрельбы и обещание разобраться. Не думаю, чтобы кто-то с кем-то разбирался. Просто все само по себе стихло. Воцарилась кромешная тьма и тишина, как будто ничего и не было. Связались с броней — у них все в порядке; их бойцы и стреляли из автоматов, простреливая развалины и густые заросли кустарника. Наши, кто желал, добавили «по сто», и опять послышался храп флегматичных и «уставших» воинов. Завидую…
В дальнейшие часы мы уже не обращали внимания на высотки возле рынка, но перемещались по крыше почти ползком либо быстрым шагом, низко согнувшись. Хотя летящие трассера отлично видны, но они летят значительно быстрее скорости звука, поэтому уповать на слух бессмысленно, а смотреть приходилось не только в сторону вованов. Легкие надобности справляли на краю исключительно лежа на боку; страшновато от близкого края, но деваться некуда. Впрочем, были и такие ребята, кому было наплевать и на высоту, и на обстрел — вставали во весь рост и поливали себе как ни в чем не бывало.
В течение ночи стрельба была еще два раза. Все в точности повторилось, однако пули на дом уже не ложились, а сквозь деревья уходили выше, в сторону высоток. Никакого продвижения моджахедов в ту ночь не было. А была, как потом выяснилось, имитация крупного боя на окраине Грозного.
С рассветом напряжение спало. В душе и теле было какое-то нездоровое успокоение и расслабление. Сна ни в одном глазу. Сидя на обрывках картонной коробки, упершись спиной о трубу и покуривая сигарету, наблюдал за постепенно светлеющим небом. Все ясней и четче вырисовывались очертания зданий и деревьев. Почти все спали. На остывших металлических предметах выступила роса.
Часам к семи снова рассредоточились по улицам. Вновь начали проверять документы у единичных прохожих и досматривать редкие гражданские автомобили. Несколько спешивших на работу женщин ругались за «ночное спокойствие», которое мы обещали. Мы молчали, не зная, что ответить. Их дети вряд ли видели красочные детские сны в эту ночь. И еще не было известно, что случилось с квартирами тех высоток, в которые трижды за ночь влетело много свинца.
Ближе к полудню мы уехали.
У местных жителей (тоже, кстати, граждан РФ), даже соблюдающих нейтралитет, при необходимости нет возможности довести информацию до нужных структур. Если им и удавалось пожаловаться районным властям, наверняка все пускалось на самотек или гасилось на уровне тех же районных структур. В противном случае подобные инциденты были бы исключены. Это очевидно и бесспорно. А наш военный чинуша понимает, что такие вещи на свет нельзя выпускать, будут одни проблемы. Прежде всего скажется на кармане и должности, да и сверху поимеют, как пить дать. Максимально, что возможно — выделить через свое финансовое ведомство какую-то сумму подлатать жилье и на «мировую» да пожурить стрелков, зло обозвать их «снайперами», что закрепится в дальнейшем за ними, и те солдаты будут с усмешкой потом рассказывать об этом всем и везде. Но все это в лучшем случае, когда задницу прижмет…
Ну а спецвоенкоры на такой случай, разумеется, напишут, что в определенное время произошла схватка с ваххабитами, и организованные мужественные действия федералов предотвратили грязную вылазку. Тех «снайперов» раскрутят как сознательных и самоотверженных воинов. А пострадавших горожан — как результат звериной выходки их соотечественников. Тем якобы наплевать на земляков: детей и стариков.
Пострадавшие мирные жители — разменная монета. На кого они будут злы? Маловероятно, что на НВФ.
Может, они потом находили-таки способы морального удовлетворения?