АМЕРИКАНСКИЕ горки, вы говорите? Я искренне не понимаю людей, отдающих свои деньги, чтобы получить за это порцию адреналина. То ли дело… Впрочем… Каждому свое.
Вертушка выписала еще одну замечательную петлю и выдала россыпь ракет. Водила явно скучал по лаврам Шумахера. Резкий хлопок раздался, конечно же, неожиданно. Резко упали обороты двигателя. Земля начала приближаться. Приближаться — сказано слабо. Высота и без того была от силы метров 20—25. А тут земля просто закрыла собой небо. Нечто похожее бывает, когда ныряешь с семиметровой вышки. Поразительное сходство, разница только в том, что ныряешь не в воду, а в землю и летишь не вертикально, а несколько под углом. Второй летчик с одним из пассажиров сумели выдернуть из-за штурвала выстегнутого динамическим ударом пилота. Второй немедленно прыгнул на освободившееся место и сумел-таки выровнять вертолет из диагонального падения у самой земли. За это время сидевшие внутри в качестве то ли десанта, то ли пассажиров из непонятных побуждений сгребли все вещи и сумки, все барахло к хвосту вертолета и приготовились кто выживать, кто умирать. Вертушка медленно поднялась на высоту метров 15, повисела, как бы раздумывая, и так же медленно двинулась вперед. Пилот в кабине напоминал дикобраза, а-ля вид сзади — именно так торчали и летали по кабине его волосы. Два офицера в салоне пытались привести в чувство лежавшего на полу без сознания летчика. Даже не сняв с него наушники с микрофоном, они хлопали его по щекам, трясли, тормошили. В конце концов, после того как ему сунули под нос вскрытую ампулу с нашатырем, тот затряс головой и открыл глаза:
— Хорош, нах… ! Ворона е…ная. Ух!!! Живы…
Народ в салоне смотрел на все это с натурально суеверным ужасом. Только что все побывали на том свете и только что с него благополучно вернулись. Вроде бы вернулись. Должны вернуться. Вот долетим, сядем, и значит, точно вернулись. Вторая вертушка вела нашу, встав метрах в пятидесяти справа и метрах в пяти-семи выше. Пассажиры, у кого было оружие, заняли места у открытых иллюминаторов. Мы пролетели еще сколько-то там километров и сели благополучно. После посадки, когда уже заглушили двигатель, в салоне вдруг повисла тишина. Никто не мог сдвинуться с места. Наконец открылась дверь к летчику, и оттуда к нам на пол выпала мертвая ворона.
— Шахидка! — сказал кто-то устало и начал хлопать в ладоши. Остальные его поддержали.
— Ура летчикам!!! Ура летчикам!!! Ура! Ура! Ура! Поставили трап. Вышли. Я обернулся. Один из наших.
пройдя несколько метров, вдруг сел на землю.
— Пошли давай, встречают вон, — сказал я, подойдя к нему.
Он виновато улыбнулся:
— Сейчас, ноги че-то вдруг отказали, покурить бы надо…
Кто-то уже достал из сумки спирт и, отхлебнув его прямо из горлышка, передавал бутылку следующему.
— Неразбавленный, — понял я, сделав пару-тройку глотков…
— А ты откуда знаешь?
— А то ты не догадываешься? Я ж его тоже искал. Мне его в Моздоке, пакетик этот, передали. Еще в апреле. А сейчас вроде уже октябрь. В нашем районе я такого не нашел, всем отдавал, мне ж его обратно и вернули, я его потом в другой район передал. Теперь, значит, он у тебя оказался? Сколько ж это письмо ходит уже? Там же даты отправки нет…
— Нет! — кивнул Саша. — Ну что ж, будем искать дальше…
— Ты когда обратно? — спросил меня мой товарищ вечером этого же дня. Мы сидели с ним в КШМке, любезно предоставленной мне до утра для ночевки.
— Вроде завтра. Дела порешаю свои — и назад.
— На вот. Поищи там у себя. Три дня таскаю.
Он достал из кармана сложенный примерно вчетверо тетрадный листок, сжатый для верности канцелярскими скрепками.
— Фамилия есть, имя есть. Номера части нет. Ищи
его.
Я уже знал, что это за листочек и…
— Что в нем? — не беря его в руки, показал я глазами.
— Да деньги там. 600 рублей. Мама бойца какого-то передала кому-то, чтоб, значит, ему передали. Поищи, а?
— Нет, Саша, не возьму. Шестьсот, говоришь… Четыре сотни и четыре полтинника, верно?
Любая война — смесь грязи и крови. Я слышал, как поют птицы и ничто не напоминает о войне, а в ста метрах только что прошел тяжелый и кровопролитный бой и там загружают сейчас на броню раненых. Я неоднократно слышал о преступлениях, совершенных на войне за деньги или ради денег. Шестьсот рублей, скажете вы. Они того не стоят. Конечно, нет. Но никто, повторяю, никто не взял себе эти четыре сотни и четыре пятидесятки. Знаю по себе. Были дни, когда не на что было купить сигарет. Сигареты, как ни странно, тоже стоят денег. А в кармане вот этот вот самодельный конвертик, а в нем… А солдаты, получающие совсем небольшие деньги и те конкретно нерегулярно? Этот конвертик проходил же и через их руки.
И вот он — передо мной, а в нем четыре сотни и четыре пятидесятки. И несколько строк:
«Юра! Тут ребята в командировку поехали. Попросила их передать тебе немного денег. У нас все по-прежнему. И мы тебя ждем. Мама».
Может быть, судьба сохранила мне в тот день жизнь именно для того, чтобы я вновь увидел эти строчки. Может быть, я летел в тот день с теми, кто тоже хотя бы раз держал его в руках, и всем нам сегодня зачлись эти нетронутые нами четыре сотни и четыре пятидесятки.