Согласно Конституции России, съезд народных депутатов как высший орган власти в России обладает суверенным правом на внешнюю политику. Чтобы стать законом, Соглашения, подписанные от имени России ее президентом и ратифицированные Верховным Советом, подлежали утверждению съездом народных депутатов. Зная хорошо настроения большинства депутатов, прибывших на декабрьский съезд с «глубинки» (а провинция абсолютно не одобряла «роспуск» СССР), я не хотел выносить на утверждение съезда этот вопрос. Парламент принял нужное решение, этого было вполне достаточно, поскольку позволяло формировать новые международные государственно-правовые отношения России как самостоятельного государства. Пройдет время, люди свыкнутся с ситуацией, тогда, возможно, понадобится и соответствующее решение съезда.
Но почему-то Ельцин требовал поставить этот вопрос на съезде, этого же добивался мой первый заместитель Сергей Филатов, охотно играющий на стороне любой неразумной идеи Ельцина. Я объяснял рискованность этого замысла — допустим, если съезд не одобрит Соглашения, это будет означать, что юридически СССР существует, а лица, подписавшие акты о его «роспуске», могут быть признаны виновными в совершении государственных преступлений. В то же время ратификация этих соглашений Верховным Советом не вызывает сомнений, она создала необходимую правовую базу… Спрашивается — зачем рисковать, вынося вопрос на съезд?.. Ельцин настаивал. Я согласился, но поручил сделать Доклад по этому вопросу Сергею Филатову.
События на съезде развернулись с поразительной точностью по обрисованному мной сценарию. Уже в процессе доклада Филатова я видел реакцию подавляющей части депутатов — их глухое недовольство быстро перерастало в неприятие всего того, что говорил докладчик. Эмоции пересиливали разум, Филатов с трудом скороговоркой дочитал доклад и поспешно покинул трибуну, он был просто раздавлен.
Началась дискуссия. Она стала превращаться в обвинительные выступления. Все чаще стали говорить о «заговоре» Ельцина и его «команды». Сильное впечатление произвело выступление одного депутата, который заявил, что, когда подписывались Беловежские соглашения, Хасбулатова специально отправили в Сеул… Как оказалось, большинство депутатов, как ни странно, не обладало этой информацией… Обстановка накалялась, выступающие депутаты уже ставили вопросы в конкретной плоскости — о виновниках развала СССР, необходимости отрешения Ельцина и даже его (вместе с Горбачевым) привлечении к ответственности за тяжкие государственные преступления.
Филатов, сидящий рядом со мной, бледный и растерянный, что-то пытался мне сказать. Я же должен был контролировать этот огромный зал, мне было невозможно отвлекаться даже на секунду — промах мог стоить дорогой цены… А выступления становились все резче… Сидящий позади меня в президентском кресле Ельцин стал издавать какие-то звуки. Я, покинув свое председательское место, подошел к нему… Полная растерянность, на лице выступил пот, говорит:
— Руслан Имранович, сделайте что-нибудь! Они хотят вышвырнуть меня. Я на вас надеюсь… Филатов сделал плохой доклад, провалил все дело.
Я: Борис Николаевич, Филатов сделал нормальный доклад. Дело не в нем. Дело в обстановке, в общественном мнении.
Ельцин: Вы хотите сказать, что съезд снимет меня с работы?
Я: Нет, Борис Николаевич, пока я могу председательствовать, вам это не угрожает….
Эта наша беседа заняла минуты две-три. Но что интересно с точки зрения политической психологии, в эти короткие минуты очередной оратор завершил выступление, сошел с трибуны, а Филатов, который должен был заменить меня в качестве председательствующего (как это мы обычно практиковали) и предоставить слово очередному оратору-депутату, сидел как парализованный рядом с моим пустым креслом. А огромный Кремлевский зал, с более чем 1000 депутатов, молчаливо-удивленно наблюдал и за раздавленным Филатовым, и немым для них диалогом председателя с президентом. Они, конечно, понимали приблизительно, о чем идет между нами разговор, но они видели и другое — кто истинный лидер, хотя внутренне не хотели признаться в этом даже себе.