Авария в Свердловске

Размещение завода по производству биоло­гического оружия вблизи крупного населенного пункта — это верх безрассудства.

(Рэймонд Зилинскас, независимый амери­канский микробиолог; из доклада, посвященного происшествию в Свердловске, 1980 г.)

«Биопрепарат» был самым строго ох­раняемым объектом времен «холодной войны», тайной, настолько тщательно скрываемой от посторонних глаз, что со­трудники разных отделов часто понятия не имели, чем занимаются их коллеги. Но даже самая совершенная и секретная структура основана на человеческих вза­имоотношениях. Сплетни, профессио­нальные разговоры, соперничество, про­стое любопытство были причиной того, что мы иногда узнавали больше, чем сле­довало бы.

О том, что произошло в Свердловске, узнали все, но не сразу, а по прошествии времени.

Я узнал об этом происшествии случайно. В июле 1979 года я по-прежнему работал в Сибири. Это был трудный период в моей жиз­ни. Мои достижения и несколько успешно решенных проблем ста­ли казаться малозначительными и неинтересными, несмотря на признание, которое я получил в Москве. Я был не удовлетворен тем, как продвигается моя научная карьера. Мне казалось, что жизнь проходит зря.

Кроме жены, жаловаться мне было некому. Но так продолжа­лось недолго. Из Управления «Биопрепарата» в Бердск прислали с проверкой полковника Олега Павлова.

Павлов был из тех людей, которые с радостью отложат все дела ради хорошей компании, чтобы хлопнуть стопку-другую водки и поговорить по душам. Как-то раз в пятницу после утомительного совещания, он вдруг спросил, есть ли неподалеку какое-нибудь ме­стечко, где он мог бы, как он выразился, увидеть, что такое настоя­щая Сибирь.

Я объяснил, что по выходным все сотрудники со своими семья­ми отправляются на ближайшую речку покупаться и половить ры­бу. В будни там обычно не было ни души.

—   Чудесно! — вскричал он. — Давай только закуску купим.

Был чудесный жаркий летний день. В парке на берегу реки бы­ло пустынно и тихо, лишь ветви берез лениво шелестели на ветру. Павлов, сбросив одежду, с криком прыгнул в воду. Я последовал за ним, удивленно наблюдая, как он, словно ребенок, с удовольствием плещется в ледяной воде.

Выбравшись на берег и растеревшись полотенцами, мы оде­лись и принялись распаковывать закуску: вареные яйца, колбасу, хлеб и лук. Павлов захватил бутылку водки и два стакана. Устроив­шись в тени деревьев, мы блаженствовали и наслаждались приро­дой.

Водка способна развязать язык любому. И я, сам не зная почему, вдруг выложил ему все, что у меня наболело.

—   Здесь я не могу сделать ничего стоящего! — жаловался я. — Да и сам посуди: нужных специалистов мало, работы интересной нет. Хо­чется, чтобы нам хоть раз в жизни поручили какое-то серьезное дело.

Павлов, одним глотком осушив стакан, поставил его на землю возле себя.

—   Не будь идиотом, — проворчал он, — позволь дать тебе один совет: не стоит мечтать о том, чтобы на тебя свалилась какая-ни­будь серьезная проблема, потому что по закону подлости именно так и случается.

Не иначе как выпитая водка стала причиной того, что я вдруг резко поглупел и внезапно перестал понимать начальство с полусло­ва. Стараясь не выдать своего смущения, я отвел глаза в сторону: «Не следовало пить по жаре», — пробормотал я, надеясь, что Павлов про­сто улыбнется и можно будет перевести разговор на другую тему.

Но он и не думал смеяться.

—   Ты ведь знаешь о Свердловске? — вдруг ни с того ни с сего спросил он.

Я не знал, что ответить. Конечно, нам было известно (неофици­ально) о существовании большого военного завода по производст­ву бактерий, расположенного рядом со Свердловском. Знали, что построен он был уже после войны с использованием японской до­кументации, взятой в качестве трофея при освобождении Мань­чжурии.

—   Вроде они там работают с сибирской язвой, — произнес я. -Ну и как, есть успехи?

Полковник в ответ возмущенно покачал головой:

— Ты что, не слышал о том, что там стряслось?

— А что?

Налив себе еще водки, он выпил ее залпом и вдруг загадочно улыбнулся:

—   Впрочем, ты еще слишком молод, чтобы знать о таких вещах. Я умолял его рассказать мне об этом, но он отказался.

—  Может, и лучше, что ты ничего не знаешь. Нет, ничего не ска­жу. Я упомянул об этом для того, чтобы ты понял, какое счастье, что тебе не приходится заниматься чем-то «по-настоящему серьез­ным», как они там, в Свердловске. Ну, подумай сам, чего тебе не хва­тает? Ты молод, счастлив, у тебя есть семья. Забудь о своих честолю­бивых планах!

Он налил себе еще. А я подумал, что пусть в моей жизни все бу­дет так, как есть.

— Идиоты! — помолчав, вдруг взорвался полковник. — Сколько людей погубили!

Просидев еще несколько дней в Бердске за проверкой докумен­тов, Павлов вернулся в Москву. Он стал осмотрительней и больше никогда не упоминал о Свердловске.

Вся эта история стала общеизвестной несколько месяцев спус­тя. И вот каким образом. В ноябре 1979 года в журнале, издаваемом на русском языке одним из советских эмигрантов в бывшей Запад­ной Германии, были опубликованы сведения о том, что в апреле то­го же года на одном из военных заводов в пригороде Свердловска произошел взрыв, в результате которого смертоносные бактерии попали в атмосферу. Автор статьи утверждал, что погибли более ты­сячи человек. Западные газеты моментально отреагировали на скандал. В прессе появились заявления официальных представите­лей американской разведки о том, что случай в Свердловске явля­ется явным доказательством того, что Советский Союз нарушает Конвенцию о запрещении разработки, производства и накопления запасов биологического и токсинного оружия 1972 года.

Москва яростно отрицала все обвинения. 12 июня 1980 года ТАСС опубликовал официальное заявление, в котором говорилось о «вспышке сибирской язвы среди популяции домашних живот­ных, возникшей по естественным причинам».

«Случаи кишечной и кожной форм сибирской язвы имели мес­то и среди населения, поскольку нередки случаи, когда, к примеру, врачебный осмотр животных или перевязка осуществляются с на­рушением принятых ветеринарных норм», — говорилось в данном заявлении; при этом указывалось, что все пострадавшие, пройдя курс лечения в местных больницах, живы и чувствуют себя абсо­лютно нормально.

И автор разгромной статьи, и спецслужбы США были правы, ут­верждая, что на оборонном заводе в Свердловске произошла ава­рия, но только многого они не знали.

Сотрудники «Биопрепарата» были в курсе того, что там произо­шло. Официальных заявлений, конечно, не было, но весть об этом происшествии распространилась с молниеносной скоростью. Поз­же я узнал правду от очевидцев аварии, которые работали в тот день на заводе, а также от офицеров, проводивших дезинфекцию территории.

Отнюдь не банальное любопытство было целью моих расспро­сов. Знать о том, что случилось в Свердловске, должны все, хотя бы для того, чтобы уметь защитить себя, если подобное несчастье по­вторится. Поднимаясь по служебной лестнице внутри Системы, я никогда не забывал об этом и старался, чтобы на заводах, находив­шихся в моем ведении, печальный опыт этого ужасного происше­ствия был учтен.

Инцидент в Свердловске самым неожиданным образом изме­нил не только мою жизнь. Руководство «Биопрепарата» было вы­нуждено уже совсем по-другому вести разработки все последующие десять лет. А я получил в результате как раз ту самую «серьезную ра­боту», о которой так долго мечтал, и карьерный рост.

Но вернемся к аварии. Завод по производству сибирской язвы в сухой форме, носивший условное название «Городок 19», нахо­дился в ведении 15-го Управления и считался одним из самых сложных производств. Работа на заводе шла в три смены и была достаточно опасной. Культуры бактерий сибирской язвы отделя­лись от жидкой основы и высушивались для приготовления тонко­дисперсного порошка для использования в аэрозольной форме, так что в помещении в воздухе всегда присутствовало некоторое количество спор. Все рабочие и технический персонал регулярно проходили вакцинацию, кроме того, в цехах на вытяжке стояли ог­ромные фильтры, не позволявшие бактериям сибирской язвы по­падать наружу и исключавшие всякую возможность заражения ок­ружающей среды.

В последнюю пятницу марта 1979 года один из работников тех­нического персонала завода, перед тем как уйти домой, оставил ко­ротенькую записку своему сменщику, в которой говорилось: «Засо­рился фильтр, я его снял. Фильтр следует заменить».

В конце каждой смены огромные сушильные агрегаты выклю­чались для краткой технической проверки. Забившийся фильтр, та­ким образом, не был каким-то необычным явлением, вот только за­менить его следовало немедленно.

Подполковник Николай Чернышов, бывший в тот день началь­ником смены, точно так же, как и его подчиненные, спешил поско­рее уйти домой. По правилам ему следовало собственноручно сде­лать запись о неисправном фильтре в специальном рабочем журнале, чтобы следующая смена обратила на это внимание. Но, возможно, устав за день, он просто не обратил внимания на запис­ку рабочего либо не придал ей особого значения.

Когда вечерняя смена вышла на работу, старший первым делом проверил записи в рабочем журнале. Не найдя ничего необычного или срочного, он отдал приказ снова запустить оборудование. И воздух, содержащий мельчайшие споры вируса сибирской язвы, вырвался через вентиляционные трубы наружу.

Прошло несколько часов, прежде чем технический персонал обнаружил отсутствие фильтра. Начальник смены немедленно от­дал приказ выключить оборудование и поставить новый фильтр. О происшествии доложили руководству завода, но никто не преду­предил об опасности свердловскую городскую администрацию или руководство Министерства обороны.

Спустя несколько дней начали заболевать рабочие завода по производству керамических изделий, который находился через до­рогу от военного завода. Через неделю почти все они умерли.

Затем в местные больницы стали поступать заболевшие из дру­гих районов города. Как ни странно, среди них почти не было жен­щин и детей. Несколько лет на Западе предполагали, что русским удалось создать новое бактериологическое оружие, способное по­ражать исключительно взрослых мужчин. А причина на самом де­ле была проста: в ночную смену на любых предприятиях, тем более на заводах, женщины, как правило, не работали, да и на улицах поздно вечером редко можно было встретить гуляющих детей.

Западные ученые, проанализировав оказавшиеся в их распоря­жении данные, пришли к выводу, что все произошло либо во втор­ник, 3 апреля, либо в среду, 4-го. Их предположения основывались на том, что о первых случаях заражения стало известно только два или три дня спустя, что вполне соответствовало инкубационному периоду сибирской язвы.

По свидетельству очевидцев, в тот злополучный вечер (а это была пятница, 30 марта) рабочие после смены спешили вернуться домой, многие направлялись в ближайшую «забегаловку», чтобы выпить. А уже в понедельник появились первые слухи о смерти от сибирской язвы рабочего по фамилии Николаев. Для того чтобы скрыть масштабы трагедии наверняка в медицинских отчетах, ка­сающихся эпидемии сибирской язвы, были изменены не только да­ты, но и количество заразившихся.

Последний случай заболевания был отмечен 19 мая. Позже Со­ветский Союз официально утверждал, что всего было зарегистри­ровано 96 заболевших, при этом 66 человек умерли. Но мой колле­га, работавший в «Городке 19» как раз в то время, сказал мне, что по его собственным подсчетам количество умерших было более ста человек. Боюсь только, что всей правды об этом мы так никогда и не узнаем. Ясно одно: это была самая ужасная вспышка ингаляци­онной формы сибирской язвы за все минувшее столетие.

Конечно, в Москве никто не питал ни малейших иллюзий отно­сительно причин происшедшей трагедии. Как только поступили сообщения о первых случаях со смертельным исходом среди забо­левших, стало известно и о преступной халатности подполковника Чернышова. Уже через неделю после трагедии группа военных во главе с генерал-полковником Ефимом Смирновым (начальником 15-го Управления) вылетела в Свердловск. К этой группе присоеди­нился Петр Бургасов, тогдашний заместитель министра здравоо­хранения и член-корреспондент Академии наук СССР. Бургасов привез команду медиков, однако приказ правительства о сохране­нии строжайшей тайны связывал их по рукам и ногам, не давая принять все необходимые меры для того, чтобы быстрее справить­ся с эпидемией.

Никому не хотелось, чтобы в городе и за его пределами нача­лась паника. Всем местным жителям было объявлено, что причи­ной заражения сибирской язвой было употребление в пищу инфи­цированного мяса. Спешно напечатанные и расклеенные повсюду листовки призывали жителей воздержаться от закупки «несерти-фицированных» пищевых продуктов. Было поймано и уничтожено более сотни бродячих собак под тем предлогом, что они копались в отбросах как раз возле того рынка, где было обнаружено инфи­цированное мясо. А тем временем территория завода была оцепле­на военными, и сотрудники КГБ, представлявшиеся работниками медицинских служб, ходили по адресам, где были зарегистрирова­ны случаи заболевания сибирской язвы со смертельным исходом, выдавая безутешным родственникам фальшивые свидетельства о смерти.

Заподозрили местные жители что-то неладное или нет, непо­нятно, но военные и КГБ держали под контролем обстановку в го­роде. Дональд Е. Эллис, профессор физики, который как раз в то время находился в Свердловске в научной командировке, сообщил, что он не заметил ничего необычного. <<Я не исключаю возможно­сти того, что нечто подобное могло произойти, - рассказывал он корреспонденту газеты «Нью-Йорк Таймс>> много лет спустя, — но, думаю, заметил бы, если бы власти предпринимали какие-либо по­пытки защитить население от инфекции. Но … мы ничего не знали о каких бы то ни было ограничениях*.

Советский Союз десятки лет находился за железным занавесом. Но до сих пор многие факты неизвестны широкой общественнос­ти, как, например, то, что в 1957 году под Челябинском также про­изошел несчастный случай, но там речь шла о ядерном оружии. На одном из военных заводов из-за технической неисправности про­изошел выброс радиоактивной пыли, которая распространилась на несколько тысяч квадратных километров. Тогда из области было эвакуировано 20 деревень.

Неудивительно, что советские спецслужбы и официальные ли­ца старались скрыть масштабы, да и сам факт трагедии под Сверд­ловском. Если бы на Западе узнали правду, это поставило бы совет­ских руководителей в неловкое положение и мог разразиться настоящий кризис в международных отношениях.

«Мы никак не могли понять, почему люди по-прежнему продол­жали умирать, — рассказывал мне через много лет генерал, нахо­дившийся во время аварии в Свердловске. — Мы допускаем, что произошел короткий единовременный контакт с источником зара­жения, меры по дезинфекции были завершены уже через несколь­ко дней, но ведь люди продолжали гибнуть спустя еще полтора ме­сяца после трагедии!»

Именно эти меры и стали причиной того, что небольшая ава­рия вызвала целую эпидемию сибирской язвы.

Секретарь обкома, которому сообщили, что на заводе произо­шла случайная утечка опасных для жизни микроорганизмов, при­казал полить из шлангов дер’евья, дороги, крыши домов. Это только ухудшило ситуацию, споры распространились дальше в виде «вто­ричных аэрозолей»: после выброса они осели повсюду, потом от полива с испарениями опять поднялись в воздух. Пыль, содержа­щую споры сибирской язвы, разнесло ветром по всему городу, и в больницах стали появляться новые заболевшие.

Кожной формой сибирской язвы заражаются в тех случаях, ког­да споры попадают в тело жертвы через мельчайшие порезы или ссадины на теле, и встречается она обычно в сельских районах, в тех местах, где в больших количествах имеется домашний скот: ко­ровы, овцы или козы. Это наиболее распространенная форма си­бирской язвы, она редко заканчивается смертельным исходом, ес­ли проводить лечение антибиотиками, в частности пенициллином. Эта форма характеризуется в первую очередь появлением неболь­шой язвы на коже. Конечно, вспышка кожной формы сибирской язвы в этом регионе была бы вполне объяснима, если бы не огром­ное количество заболевших среди рабочих, которые никак не мог­ли контактировать с животными.

Споры сибирской язвы могут оставаться жизнеспособными долгие годы, чуть ли не десятилетия. Животные заражаются сибир­ской язвой через пищу. Люди, имеющие дело с зараженными жи­вотными — мясники, кожевники, фермеры, работники текстильных фабрик, — могут заразиться через порезы или ссадины либо вдох­нув споры, а в некоторых случаях употребив в пищу мясо инфици­рованных животных.

Официальные лица в Советском Союзе заявили, что вспышка эпидемии произошла по причине появления на рынке инфициро­ванного мяса. Врачи демонстрировали снимки, доказывавшие, что все заразившиеся страдали кишечной формой сибирской язвы, ко­торая является самой редкой среди остальных форм данного забо­левания (обычно заболевшие кишечной формой сибирской язвы составляют менее одного процента от общего числа зараженных). Но власти оказались не в силах скрыть наличие случаев и легочной формы сибирской язвы, самой опасной из всех, которая часто за­канчивается смертью.

Всего десяти или двадцати тысяч спор достаточно, чтобы че­ловек заразился сибирской язвой. Форма заболевания зависит от того, каким образом бактерии попали в организм человека. Са­мым опасным считается заражение через вдыхаемый воздух, со­держащий споры, или через пищу, и менее серьезную угрозу представляет проникновение возбудителя через кожу. Легочная форма впервые была обнаружена в начале девятнадцатого века, когда работавшие на ткацкой фабрике заразились сибирской яз­вой. На фабрике был внедрен новый способ обработки шерсти, который и стал причиной того, что споры бактерий попали в воз­дух. С тех пор эту форму часто называют болезнью чесальщиков шерсти.

Как только споры попадают в организм, они сразу же пробуж­даются к жизни и начинают активно размножаться. Проходит все­го несколько дней, и бактерии сибирской язвы начинают выраба­тывать токсины, которые, если объяснять упрощенно, прикрепляются к защитной мембране клеток крови, лишая их воз­можности бороться с заболеванием. Именно токсины, а не бакте­рии разрушают организм, очень часто вызывая смерть. Больному с ингаляционной (септической) формой сибирской язвы необходи­мо делать инъекции пенициллина еще до того, как начнут выраба­тываться первые токсины, чтобы антибиотики сразу же попали в кровь, и продолжать лечение в течение десяти дней. Тогда шансы на выздоровление составляют почти 100 процентов. Если токсины уже начали вырабатываться, то антибиотики становятся малоэф­фективными. На этой стадии болезни часто сочетают применение пенициллина и стрептомицина, однако гарантии выздоровления нет.

Стремительное развитие септической формы может быть оста­новлено только в том случае, если больному ввести антибиотики до появления первых симптомов болезни. Мне рассказывали, что ты­сячам жителей Свердловска дали антибиотики и сделали прививки сразу же после того, как были отмечены первые случаи заболева­ния. Однако некоторых спасти уже было нельзя: у них уже началась лихорадка, нарушение дыхания, а на теле, на груди и шее появи­лась черная сыпь.

Выведенный в Свердловске штамм возбудителя сибирской язвы оказался самым сильнодействующим. Он получил название Ант­ракс* 836. История его создания по странной иронии судьбы связа­на с другой трагедией.

В 1953 году на кировском заводе по производству бактериологи­ческого оружия вирус сибирской язвы попал в систему городской ка­нализации. Владимир Сизов, биолог, который вывел данный штамм, придя на работу в «Биопрепарат», сам рассказал мне эту историю.

По словам Сизова, из-за неисправности ферментатора произо­шла утечка, и жидкость с вирусом сибирской язвы вылилась нару­жу и попала в сточный колодец. Армейские специалисты, обнару­жив утечку, немедленно провели дезинфекцию канализационной системы, однако очень скоро среди популяции грызунов стали по­являться случаи заболевания сибирской язвой. Дезинфекции про­водились регулярно на протяжении многих лет, но болезнетвор­ные микроорганизмы попали глубоко в землю, и их невозможно было полностью уничтожить. В 1956 году Сизов обнаружил, что в теле одного из грызунов, пойманных в городской канализацион­ной системы, развился совершенно новый штамм, более смерто­носный, чем первоначальный. Армейское руководство, узнав об этом, отдало приказ немедленно культивировать его. Именно на базе этого штамма мы планировали разработать начинку для бое­головок, устанавливаемых на новых баллистических ракетах.

Восстановить все детали того, что происходило в те ужасные дни апреля и мая 1979 года, невозможно. Комитетчики тогда потру­дились на славу, уничтожили все следы трагедии. Те, кто занимался очисткой и дезинфекцией, позже рассказывали мне, что трупы бук­вально целиком заливались дезинфицирующими средствами. Все, что являлось документальным подтверждением произошедшей аварии, в том числе и отчеты врачей, и результаты патолого-анато-мических вскрытий, было уничтожено. Чтобы история с инфици­рованным мясом выглядела более правдоподобной, несколько продавцов свердловского рынка были арестованы.

Смирнов, начальник 15-го Управления, в далекие дни трагедии чуть ли не ежедневно встречался с Борисом Ельциным, тогдашним секретарем свердловского обкома партии. Ельцин имеет репута­цию прямого и резкого в своих суждениях и поступках политика, но о том, что происходило в его регионе в те годы, он хранит мол­чание.

Если верить словам одного высокопоставленного военного, ра­ботавшего в то время в Свердловске, Ельцин пришел в ярость, узнав об аварии. Он поехал в «Городок 19» и потребовал, чтобы его впус­тили. Но по распоряжению министра обороны Дмитрия Устинова он не был допущен на предприятие. Ельцин с тех пор никогда не упоминал об аварии в Свердловске и о своей роли в этом деле. В своей автобиографии «Исповедь на заданную тему» он лишь вскользь упоминает о «трагическом» эпизоде, делая сноску, где ут­верждает, что эпидемия была вызвана «утечкой с секретного воен­ного завода».

Через много лет после этого происшествия Свердловск с легкой руки многих западных аналитиков получил название «биологиче­ского Чернобыля». Масштабы трагедии, конечно, не сопоставимы с чернобыльской аварией 1986 года, но обе эти аварии показали, с ка­кой халатностью относятся в нашей стране даже к стратегически важным объектам.

В феврале 1981 года, спустя два года после аварии в Свердлов­ске, мне позвонил директор омутнинского комплекса Владимир Валов. В то время я уже был начальником технологического отдела. Он хотел сообщить, что какие-то «очень высокопоставленные гене­ралы» собираются посетить наш научно-исследовательский ком­плекс.

«Пусть в Корпусе 107 останется только технический персонал, работающий во внутренних зонах. Остальных сотрудников от­правь по домам, — приказал он. — Ты тоже останься. Будешь сопро­вождать гостей».

В 17.30 к зданию подъехал УАЗ, из него вышли двое: генерал Ле­бединский, сменивший Смирнова на посту руководителя 15-го Уп­равления, и Шахов (как мне позже сказали, глава отдела оборонной промышленности в ЦК КПСС). Оба были в гражданском, но по все­му было видно, что Шахов значительно главнее, чем Лебединский, который был в его присутствии необычайно вежлив.

В Омутнинске все высшее руководство стремилось попасть в Корпус 107. Сопровождать гостей в качестве экскурсовода для меня было привычным занятием. Вот и сейчас я подвел генералов к ок­нам, сквозь которые можно было увидеть Зону П.

Они долго разглядывали хранилище, где рядами стояли стелла­жи с исходным материалом и промышленные ферментаторы. Один из техников в специальном костюме занимался дезинфекцией.

—   Как же много мер безопасности требуется для каких-то кро­шечных бактерий! — пошутил Лебединский. — На наших предприя­тиях это устроено несколько иначе.

Шахов холодно взглянул на него.

—   И зря. Если бы вы, товарищ генерал, не относились к этому с такой иронией, то аварии в Свердловске можно было бы избежать и вы не погубили бы стольких людей, — тихо заметил он.

Я никогда не забуду, как Лебединский открыл рот и побледнел: ведь его, генерала, при постороннем одернули, как мальчишку. Че­рез мгновение Лебединский круто повернулся и зашагал мимо нас дальше по коридору. Я хотел последовать за ним, но Шахов опустил руку мне на плечо и покачал головой. Только выждав некоторое время, он направился вслед за Лебединским. На этом наша экскур­сия была закончена.

После аварии в Свердловске перед руководством биопромыш­ленного комплекса встал вопрос: что делать с заводом? Под при­стальным вниманием мировой общественности продолжать там работу с сибирской язвой было невозможно, даже несмотря на то, что город оставался для иностранцев по-прежнему закрытым.

В СССР было построено три завода, специализирующихся на производстве сибирской язвы: в Свердловске, Пензе и Кургане. Но производство велось только на свердловском заводе. Остальные за­воды были резервными, имевшиеся там штаммы бактерий содер­жали в специальных хранилищах в ожидании приказа из Москвы о запуске промышленных линий. Военным не стояло надеяться на возобновление промышленного производства оружия на основе сибирской язвы на заводе в Свердловске, они не в силах были от­менить решение о прекращении деятельности завода, которое бы­ло принято партийным руководством страны сразу же после ава­рии.

Давление со стороны военных с каждым месяцем все возраста­ло, они требовали увеличить производство биологического ору­жия, хотя ни партийные бюрократы, ни армейское начальство не понимали, какой смертоносной силой оно обладает, и не могли в полной мере оценить той страшной угрозы, которая связана с про­изводством биологического оружия.

В это время руководство «Биопрепарата» ловко воспользова­лось ситуацией, чтобы обернуть ее в свою пользу. Оружие на осно­ве возбудителя туляремии, успешно разработанное на нашем пред­приятии, было ничуть не хуже, чем обычное вооружение. А то, что официально мы были гражданской организацией, позволяло скрывать нашу деятельность от Запада.

В 1981 году в соответствии с секретным указом Брежнева мате­риалы и документация свердловского завода по производству био­логического оружия были отправлены в Степногорск, в северный Казахстан, где размещалось одно из предприятий «Биопрепарата».

Происходящие перемены коснулись и меня лично. Работа с ту­ляремией принесла наконец ощутимые результаты, а это в первую очередь отразилось на моей репутации. Все мои сомнения и неуве­ренность ушли в прошлое.

Всем скоро стало известно о планах переоборудования пред­приятия в Степногорске для производства сибирской язвы — в тече­ние долгих месяцев это было у нас главной темой всех разговоров. Наиболее честолюбивые сотрудники радовались такому повороту событий, ведь участвовать в столь грандиозном проекте считалось престижным. К тому же на такие проекты обычно выделялись не­малые бюджетные деньги, а значит, ни в чем отказа не будет. Да и мне тоже хотелось продвинуться по службе.

В то время я еще был в звании майора, но, конечно же, мечтал стать директором нового комплекса и, как никогда, был уверен в своих силах. Успехи в моей предыдущей работе с туляремией дава­ли мне некоторый перевес над другими кандидатами, и я нисколь­ко не сомневался, что справлюсь с новой работой.

Позвонив Калинину, я сказал, что хотел бы обсудить с ним воз­можность моего назначения на пост руководителя нового пред­приятия. Мне показалась, что моя прямота и напористость в какой-то мере даже импонировали ему. Была только одна сложность: в Степногорске уже был директор — полковник Давыдкин, которого назначили на эту должность всего год назад. Калинин, подумав не­много, велел мне пока взять отпуск, а он решит, как лучше действо­вать.

Через несколько дней я с семьей уже направлялся в Степно­горск. Меня назначили на должность заместителя директора ново­го предприятия по производству сибиреязвенного оружия.

На новом месте был устроен торжественный обед, на котором присутствовало все степногорское руководство. Полковник Давыд­кин, директор предприятия, отведя меня в сторону, вдруг шутливо ткнул меня в бок.

—   Канатжан, — сказал он, — все-таки здорово, что ты здесь; толь­ко ответь мне честно, ведь ты приехал, чтобы занять мое кресло?

Я рассмеялся:

—  С чего ты взял? Конечно же, нет!

Но не прошло и месяца, как Давыдкина куда-то перевели, а ме­ня назначили директором Казахстанской научно-производствен­ной базы в Степногорске.

А тем временем в Свердловске в «Городке 19» промышленное производство сибирской язвы было официально закрыто. Военное предприятие должно было дальше использоваться лишь в качестве научно-исследовательской базы и как хранилище запасов биологи­ческого оружия. В 1983 году несколько десятков военных специа­листов с уральского завода по производству сибирской язвы были переведены в Казахстан. Среди них был и Николай Чернышов.

Впервые с Чернышевым я познакомился в 1984 году. Он при­шел ко мне в сопровождении начальника отдела специальной техники безопасности степногорского предприятия подполков­ника Геннадия Лепешкина. Эти двое разительно отличались друг от друга.

Молодой, общительный, острый на язык, Геннадий Лепешкин был очень энергичным человеком. Чернышев был немного старше Лепешкина, ему в те годы было уже под сорок, и в его густых каш­тановых волосах проглядывалась седина. Я о нем почти ничего не знал, кроме того, что он считался признанным экспертом.

Я ненавидел играть роль большого начальника, особенно в присутствии людей моего возраста, и очень скоро мы стали пить чай и непринужденно беседовать, вспоминая общих знакомых, ра­ботавших в «Биопрепарате» и в 15-м Управлении. Но говорили только мы с Лепешкиным, Чернышев же практически не участво­вал в нашем разговоре. Когда он ставил на стол чашку, я вдруг заме­тил, как сильно дрожат его руки.

Перехватив мой недоумевающий взгляд, Лепешкин ухмыльнулся.

— Коля, — сказал он, поворачиваясь к Чернышеву — может, сто­ит рассказать нашему начальнику Канатжану о том, что ты натво­рил?

— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, — с улыбкой предложил я, искренне наслаждаясь установившейся между нами дружеской атмосферой. — Даю честное слово, что тебе ничего не будет.

Я, было, решил, что Чернышев что-то напутал в расчетах, в ла­бораторных тестах. Он был опытным специалистом, следователь­но, речь не может идти о чем-то, действительно, серьезном. Но Чернышев неожиданно покраснел. Он сидел молча и маленькими глотками пил чай.

А Лепешкин уже был не в состоянии остановиться.

—  Слышал об аварии в Свердловске? — спросил он, обращаясь ко мне.

К тому времени я, конечно, уже все знал.

— А знаешь, из-за кого все произошло?

— Из-за кого?

— Да вот он — виновник, сидит напротив тебя.

Не веря собственным ушам, я молча смотрел на Чернышева. Лицо его было неподвижным, словно маска. Он сидел, уставившись в одну точку, и только руки тряслись, будто у немощного старика. Казалось, еще немного — и он расплачется.

Лепешкин принялся рассказывать, что случилось тем мартов­ским вечером в Свердловске^ Чернышев даже не пытался что-либо отрицать. Он вообще не проронил ни слова.

Лепешкин улыбнулся: «Вот теперь ты все знаешь. Именно он по­губил столько народу».

Чернышев встал и молча вышел из кабинета.

Я подумал, что Лепешкин слишком жестоко поступил сейчас с Чернышевым. Но, с другой стороны, в душе у меня волной подни­малось злость: как ему удалось избежать наказания? И, что уж было совсем непонятно, почему? Перед тем как перевести его ко мне на предприятие, никто не предупредил меня о том, что он натворил.

По-видимому, вину Чернышева попросту замяли. Все, кто знал об аварии, держали язык за зубами. Ведь более тщательное рассле­дование в «Городке 19>> вызвало бы слишком большой шум, даже в правительстве нашлись бы желающие задать ненужные никому во­просы о той работе, что велась на заводе. А на Западе подобная ава­рия вызвала бы настоящую бурю: было бы проведено тщательное расследование, действия всех и каждого разбирались бы до мель­чайших деталей, чтобы впредь исключить повторение подобных ошибок. Наша же пресловутая секретность не только помогла скрыть происшедшее, но и способствовала тому, что трагедия в бу­дущем могла повториться.

Судьба свела меня еще с одним участником тех событий — под­полковником Борисом Кожевниковым. Он рассказал мне, что че­рез год после трагедии бригаде рабочих было приказано перемес­тить 250-литровые контейнеры ТР-250 с сухой рецептурой сибирской язвы в бункеры «Городка 19». Кожевников должен был сопровождать рабочих, пока те на тележках везли тяжелые контей­неры к бункеру. Внезапно одна тележка подскочила на кочке, и контейнер свалился и открылся.

—   И что же ты сделал? — спросил я.

—   Просто закрыл его и все, — пожал он плечами и поспешно до­бавил, что приказал продезинфицировать все вокруг.

К счастью, никто не заболел. И, конечно же, его начальство так ни о чем и не узнало. Я был в шоке.

В 1988 году в США по приглашению доктора Мэтью Месельсо-на, весьма уважаемого профессора из Гарварда, приехала группа советских медицинских экспертов для того, чтобы рассказать «правду» о том, что случилось в Свердловске в 1979 году. Они побы­вали в Вашингтоне, Балтиморе и Кембридже, выступили с целой серией сообщений, на которых демонстрировали медицинские от­четы и фотографии, подтверждавшие, что все пострадавшие забо­лели только кишечной или кожной формой сибирской язвы. Деле­гацию возглавлял Петр Бургасов, тот самый, который в 1979 году руководил бригадой врачей, прилетевших в Свердловск сразу же после аварии.

Бургасов, уйдя в отставку с поста заместителя министра здраво­охранения, с грустью сказал, что общественность слишком долго ждала объяснений. Но вина за это, продолжал он, лежит исключи­тельно на бывшем Советском правительстве, не желавшем обнаро­довать ужасающие подробности этой аварии. Слова «перестройка» и «гласность), вызывавшие на Западе неизменное восхищение, позволили ему убедить слушателей в том, что он говорит правду.

Журнал «Science» в статье, посвященной приезду делегации рус­ских медиков, писал: «Над загадочной эпидемией в Свердловске 1979 года наконец-то слегка приоткрылась завеса тайны. В течение целых восьми лет официальные лица в США высказывали обеспо­коенность неожиданной вспышкой сибирской язвы, которая име­ла место в апреле 1979 года среди жителей Свердловска; однако Со­веты утверждали, что люди просто заболели… употребив в пищу инфицированное мясо.

11 апреля делегация советских должностных лиц посетила На­циональную Академию наук в Вашингтоне… они представили то же самое объяснение, что и в 1980 году, но сообщили при этом массу мельчайших деталей, что позволило убедить даже самых больших скептиков в том, что в данном случае речь идет о трагической слу­чайности».

За несколько месяцев до поездки Бургасова и его коллег в США копия доклада, который он собирался там сделать, легла на мой письменный стол. Меня как научного руководителя «Биопрепара­та» попросили подтвердить выводы, сделанные в докладе.

Тогда мне было безразлично, узнают ли американцы правду о том, что произошло в Свердловске, или нет. Но доклад Бургасова не выдержал бы критики любого уважающего себя эпидемиолога. Как он вообще мог рассчитывать, что кто-то на Западе поверит в то, что люди могли несколько недель питаться инфицированным мясом уже после первых случаев заражения? Несколько смертей можно было бы объяснить, но вот эпидемию — вряд ли. Как, к примеру, объяснить факт, что эпидемия коснулась только взрослых мужчин? Разве дети и женщины не едят мяса?

Доклад мне передал генерал Лебединский и сказал, что хотел бы услышать мои замечания.

— Скажите, Владимир Андреевич, — спросил я, — что в действи­тельности было причиной трагедии в Свердловске?

— Инфицированное мясо, а что же еще? — без колебаний отве­тил он.

И тут я напомнил о его приезде в Омутнинск, когда Шахов при мне упрекнул его в небрежности. Он был удивлен.

— Так это был ты? — воскликнул генерал. На лице его появилась отеческая улыбка.

— Послушай, — начал он, — ты можешь думать что угодно об ис­тинной причине эпидемии. Но меня об этом никогда не спраши­вай. Ты меня понял? Потому что, даже если ты спросишь, ответ все равно будет один: инфицированное мясо.

Я отказался поставить свою подпись под докладом и объяснил, что не хочу, чтобы мы выглядели на Западе полными дураками. Бургасов, узнав об этом, пришел в ярость.

—  Передайте этому молодому человеку, что пусть напишет тогда свой собственный доклад! — спустил пар он на Калинина, который со своей обычной бестактностью передал этот разговор мне.

Итак, Бургасов отправился в Америку излагать свою версию собы­тий, и, признаться честно, я был поражен тем, что она имела успех.

Правда о трагедии в Свердловске или, по крайней мере, хотя бы часть ее впервые была опубликована в России. Случилось это бла­

годаря интервью, которое Борис Ельцин дал корреспонденту газе­ты «Комсомольская правда» в мае 1993 года.

— Именно наши оборонные разработки стали причиной «ава­рии», — туманно сказал Ельцин, добавив в конце, что после всего случившегося он попросил тогдашнего шефа КГБ Юрия Андропова и министра обороны Устинова закрыть бактериологическое пред­приятие.

Когда же корреспондент спросил, почему же так долго он хра­нил молчание об этой трагедии, Ельцин удивленно ответил: «Так ведь никто ж меня не спрашивал».

В 1998 году опять вспомнили об аварии в Свердловске, и в рос­сийских газетах промелькнули сразу несколько статей, в которых официальным лицам задавали вопрос об истинных причинах эпи­демии сибирской язвы.

Ответ был один.- инфицированное мясо.