Коммунистический проспект

Горбачев ушел со своего поста в день нашего возвращения в Москву, 25 декабря 1991 года. Эту новость жена сообщила мне, когда поздно вечером я приехал до­мой, нагруженный подарками из Амери­ки. В канун Нового года красный флаг с серпом и молотом над Кремлем был заме­нен на российский триколор.

Появилось новое государство — Рос­сия. Но ведь я был чиновником уже несу­ществующей империи, чужим в стране, которая не была моей родиной. Я мог стать гражданином России, но формаль­но пока являлся иностранцем.

С развалом Советского Союза десят­ки тысяч людей оказались в таком же по­ложении, как и я. Не имело значения, кто ты по национальности: казах, украинец, молдаванин или азербайджанец, и при­ветствуешь ли ты свежий воздух свобо­

ды. Всем нам пришлось сделать свой трудный выбор: ехать «до­мой», в страну, с которой реально тебя ничто не связывало, или жить чужим в России, которая отныне считалась нашей новой ро­диной?

13 января 1992, через семнадцать лет после получения звания лейтенанта, я ушел из армии. Мое заявление с просьбой об отстав­ке находилось в сейфе Калинина на Самокатной еще со времени провалившегося путча. Директор был удивлен, когда услышал мою просьбу дать ему ход, так как искренне считал, что ни один созна­тельный человек не откажется от воинского звания, дающего такие большие льготы.

Я еще не был готов полностью порвать с Россией, но считал, что, уволившись из армии, прекращу свои связи с программой, ко­торую уже не мог выносить. Но надежды мои были тщетны.

В армию и КГБ пришли новые руководители, но структура власти в обеих организациях сохранилась. Военно-промышлен­ную комиссию объединили с российским Министерством про­мышленности, но задачи оставались прежними. Бывшие совет­ские организации одна за другой вливались в новое правительство, в котором опять всем заправляли старые аппа­ратчики. Нам обещали новую жизнь, но реальных изменений не происходило.

То же случилось и с программой по бактериологическому ору­жию. Производственные мощности «Биопрепарата» были демонти­рованы в соответствии с указом Горбачева, но эту организацию следовало распустить или, по крайней мере, превратить в новое го­сударственное фармацевтическое предприятие. Но Калинин был полон решимости сохранить свою вотчину при скрытой поддерж­ке военной бюрократии.

Наш отчет о визите в США мог сыграть в его планах решающую роль. Если бы Калинин смог доказать, что Америка продолжает ис­следования по наступательным вооружениям, то убедил бы прави­тельство Ельцина в необходимости существования «Биопрепара­та». Но программа создания американцами биологического оружия никак не вытанцовывалась из того, что мы видели, как ни манипулируй фактами.

Мне бы следовало понять, что это не остановит директора.

К нашему десятистраничному отчету приложили «заключе­ние», подготовленное Калининым и Григорием Щербаковым. В нем говорилось, что проведенные наблюдения доказывают су­ществование американской программы по бактериологическим вооружениям. Отчет отправили в Кремль вместе с рекомендаци­ями 15-го Управления продолжить российскую программу по наступательным вооружениям. Эта капля переполнила чашу мо­его терпения. Я написал второе заявление об уходе из «Биопре­парата».

В кабинете Калинин подчеркнуто медленно протянул руку за заявлением, прикасаясь к нему осторожно, как к заразе. Прочитав, он с удивлением посмотрел на меня:

—  И чем собираешься заниматься? — поинтересовался он.

— Еще не знаю, может быть, займусь коммерцией или уеду в Ка­захстан. В конце концов там моя родина.

— Твоя родина? — он покачал головой. — Ведь ты, как и я, клялся служить Советскому Союзу.

— Но моя родина называлась Советский Союз, — услышал он в ответ, — и я честно служил ей, но этой страны больше нет. Значит, я свободен.

Калинин нахмурился:

— Я всегда думал, что ты считаешь, будто слишком хорош для России, — бросил он.

— Можете думать, что вам угодно, — ответил я, начиная злиться, но я пообещал себе не давать волю эмоциям.

— Ну ладно, — генерал примиряюще поднял обе руки. — Ты не представляешь, насколько высоко я ценю тебя как сотрудника, -сказал он. — Может быть, тебе стоит еще подумать?

Это было странно. Человек, с которым я спорил и боролся це­лых два года, который знал, что я ненавижу то, что дорого ему, сей­час, казалось, страстно желал удержать меня.

— Нет, — отказался я, — мое решение окончательно.

— Я приказываю тебе остаться.

—  Делайте, что хотите, но я больше вашим приказам не подчи­няюсь, — выпалил я в ответ. — Согласитесь вы или нет, но на следу­ющей неделе меня уже здесь не будет.

Калинин разозлился:

— Ты мне что, ультиматум предъявляешь? ты — руководитель ин­ститута, и тебе запрещено увольняться!

— Не хочу больше работать ни на эту программу, ни с вами лич­но, — заявил я.

Директор схватил со стола заявление и швырнул его мне.

—   Ты — предатель! — заорал он. — Я знал, что однажды ты пре­дашь меня!

Я снова положил заявление на стол:

—   Лично я никого не предавал. Прежде чем обвинять других в измене, вспомните лучше об августовских событиях.

Повернувшись, я вышел из кабинета мимо изумленной секре­тарши, которая наверняка слышала весь разговор. В отделе кадров я сдал свой пропуск и удостоверение. В здании было тихо. Кое-кто выглядывал из кабинетов, мимо которых я проходил, но никто мне вслед не сказал ни слова.

Спустившись по мраморной лестнице, я распахнул дверь и вы­шел. Миновав охрану, я направился через внутренний двор к своей машине. Уезжая оттуда, я больше никогда не хотел возвращаться.

С тех пор как я покинул свой кабинет в «Биопрепарате», Кали­нина я больше никогда не видел и не говорил с ним.

В начале 90-х многие мои друзья делали деньги, можно ска­зать, из ничего. Их кошельки буквально лопались от рублей и дол­ларов. Как-то один из них дал мне подержать спортивную сумку, которую я еле смог поднять. «Здесь сто тысяч долларов», — похвас­тался он. Остаться не у дел я ничуть не боялся. Новым российским бизнесменам было выгодно брать на работу бывших госчиновни­ков.

Через несколько недель после увольнения я уже стал пред­ставителем казахского банка в Москве. Мой брат рассказал обо мне, и владельцы банка немедленно предложили работу по раз­витию своего «зарубежного» бизнеса. Не имея особенных склон­ностей к финансам, я тем не менее вскоре смог работать не ху­же других.

В то время всеми овладело желание любыми доступными спо­собами заработать как можно больше денег. Повсюду процветала коррупция, росла преступность, приходилось слышать бесконеч­ные разговоры о зарвавшихся знакомых, которых бандиты поста­вили «на счетчик»: сначала дают в долг, а потом начинают удваи­вать ставки за каждый день просрочки.

Вскоре мои телефоны начали странно щелкать и потрески­вать при звонках. Телефонисты утверждали, что линия работает нормально. Шумы исчезали, стоило нам только поменять но­мер, но через несколько дней они снова появлялись. Когда я уезжал в командировки, Лена отвечала на странные звонки лиц, представлявшихся то генералами, то полковниками. Они инте­ресовались сроками моего возвращения и больше не объявля­лись.

Как-то весной 1992 года во время совещания я позвонил свое­му деловому партнеру, но отвлекся и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Через пять минут этот человек перезвонил:

— Канатжан, что-то не так, — обеспокоено произнес он.

— Что именно?

—  Мой телефон звякнул один раз, а когда я снял трубку, никто не ответил, но было слышно, как вы с кем-то разговариваете.

—  Просто связь плохая, — предположил я.

—  Нет, тут что-то другое. Я слышал не только ваш голос, но и всех присутствующих тоже. Казалось, что я нахожусь с вами в од­ной комнате.

И партнер слово в слово повторил все, что говорилось на сове­щании.

—  Это не просто плохая связь, — сделал он вывод.

Однажды вечером на тротуаре возле здания банка появился ми­лиционер. На следующее утро его не было, но вечером, возвраща­ясь с работы, я заметил, что там был уже другой. После милиция ча­сто дежурила там, тщательно фиксируя мои приезды и отъезды. Во время моих командировок они не появлялись.

11 апреля Ельцин подписал указ о запрете исследований по бактериологическому оружию. Когда один из бывших коллег сооб­щил об этом, моей радости не было предела. Калинин проиграл свою битву. В указе запрещались все работы с наступательными во­оружениями и на 50 процентов сокращались средства, выделяемые на исследования по оборонной программе. 15-е Управление было ликвидировано, его заменило Управление по противоядерной, бак­териологической и химической защите. «Биопрепарат» в указе не упоминался, но тем не менее я почувствовал, что с плеч свалился тяжелый груз. Моя прежняя жизнь больше не была военной тайной. И, может быть, теперь никто не заинтересуется, чем я буду дальше заниматься.

Уже несколько недель мы работали над контрактом на поставку нефти из Казахстана с одним деловым партнером. Этот человек, Марк Севериновский, блестящий коммерсант, обожал вставлять в разговор названия городов, которые посетил: Тель-Авив, Лондон, Бонн. Наши отношения редко выходили за рамки чисто деловых, но тогда после работы мы решили прогуляться и выпить по чашке кофе.

ГДе-то в середине нашей беседы он наклонился ко мне и спро­сил:

— Канатжан, мне сказали, что вы хотите уехать из страны.

— Кто именно? — заинтересовался я.

— Не имеет значения.

— Тогда почему вас это интересует?

— Вы — ходячее хранилище секретной информации.

Я помолчал, раздумывая, что ответить, и наконец сказал, что после указа Ельцина эта информация представляет лишь академи­ческий интерес.

Но Севериновский заметил, что «некоторые» видят все в ином свете и что я просто не представляю, какой опасной может быть информация, которой я обладаю.

—  Опасной для кого? — удивился я.

Но мой собеседник только улыбнулся и объяснил, что не жела­ет мне ничего дурного, а потом продолжил пить кофе как ни в чем не бывало.

Мысль о том, чтобы вернуться в Казахстан постепенно перерос­ла из неопределенных намерений в окончательное решение. Ка­захстан объявил о своей независимости 16 декабря 1991 года во время моей поездки в Америку и я решил подать заявление о полу­чении казахстанского гражданства.

Каждый месяц я по делам приезжал в Алматы и останавливался у родителей. Как только я открывал дверь старого дома на Комму­нистическом проспекте, где вырос, тут же куда-то исчезало напря­жение, в котором я постоянно находился. Родные ничего не знали о моей работе и карьере. Только сестра однажды призналась, что считала меня участвующим в секретной программе по клонирова­нию людей.

Как-то моя мама показала мне газету с указом президента Нур­султана Назарбаева, предлагающим гражданство казахам, живу­щим за пределами Казахстана. Ученых, врачей и инженеров особо призывали принять участие в преображении своей страны. В 1990-м, когда я еще работал в «Биопрепарате», мне предложили стать мини­стром здравоохранения Казахстана. Размышлял об этом я недолго, поскольку был убежден, что нарождающаяся советская демократия достигнет большего, чем коррумпированные авторитарные кланы Средней Азии, но сейчас все изменилось.

В июне 1992 года мне позвонил человек, представившийся Ми­хаилом Сафрыгиным, первым замминистра обороны Казахстана.

—   Вы случайно не собираетесь в ближайшее время в Алматы? -вежливо поинтересовался он.

—  Собираюсь, — ответил я. — Как раз на следующей неделе.

—   Не зайдете ли в наше министерство? У нас есть работа, кото­рая может вас заинтересовать.

Вот шанс, которого я ждал. Вряд ли опять поступит предложе­ние стать министром здравоохранения, но руководители нового правительства наверняка знали о моей работе военного медика, а им, наверное, необходим мой опыт при организации медицинской службы в новой казахской армии.

Я отправился на переговоры, надев новый дорогой костюм. Мой энтузиазм поубавился, когда я увидел грязное здание какого-то технического института, где с недавних пор находилось казах­станское Министерство обороны, но успокоил себя тем, что новое государство начинает, как может. Войдя в здание, я уже представлял себя первопроходцем, основателем нового правительственного министерства.

При входе меня встретил молодой казах в звании старшего лей­тенанта и попросил подняться по лестнице.

—  Вы там сразу заметите кабинет замминистра, — пояснил он. Отсутствие формальностей обнадеживало. Наверху меня уже

ждал и тепло приветствовал Сафрыгин:

—  Вы нашей маленькой крепости оказали честь своим прихо­дом, — начал он и тут же предложил чашку чая.

Я присел в удобное кресло, стоявшее в его кабинете.

Разговор вроде бы начинался хорошо, он расспросил меня о работе в банке, о семье, мы обсудили перемены в Казахстане. Затем Сафрыгин достал из ящика стола большую папку с бумагами.

—  Мне хотелось бы показать вам кое-что, — пояснил он.

На стол передо мной легла бумага — проект соглашения между «Биопрепаратом» и Министерством обороны Казахстана, где был намечен план совместного использования наших сооружений в Степногорске.

— Да, очень интересно, — помолчав, отметил я. — Но какое отно­шение это имеет ко мне? Ведь я ушел из «Биопрепарата».

— Понимаете, мы думали, вас заинтересует работа в Степногор­ске.

—  Но там уже есть директор — Геннадий Лепешкин.

—  Собственно, нам нужен человек, который бы руководил всей цепочкой, — сказал замминистра.

—  Мне это неинтересно, — отрезал я.

В этот момент в дальнем углу открылась дверь, и в кабинет Са-фрыгина вошел жилистый казах, лет шестидесяти, в штатском, но с солдатской выправкой. При его появлении Сафрыгин встал, а я -нет.

—  Полковник Алибеков, вы не возражаете, если я присоединюсь к вашему разговору? — спросил вошедший.

— Я больше не полковник, ушел из армии.

— Знаю, — махнул рукой этот человек

Он представился начальником оборонного отдела в Админист­рации президента Казахстана, работающим совместно с минист­ром обороны Казахстана генералом армии Сагадатом Нурмагамбе-товым. Своего имени этот человек не назвал.

Мне все меньше нравилась наша беседа. К тому же было край­не неприятно, когда я понял, что этот человек подслушивал за дверью.

—  Нам о вас все известно, — продолжил он, — и мы считаем вас знающим специалистом. Поэтому и попросили прийти сюда сего­дня.

Мое сердце сжалось.

— Если вы согласитесь, то вам вернут звание полковника, а в те­чение двух недель вы станете генерал-майором. Конечно, столь бы­строе продвижение по службе согласно нашей казахской конститу­ции проводится президентским указом и нуждается в одобрении парламента. Но я гарантирую положительное решение.

— Вам не нужен генерал-майор, чтобы руководить биологичес­ким предприятием, — возразил я.

— Мы хотим создать новое управление и хотим, чтобы вы стали его начальником.

— Управление какого типа?

— Медико-биологическое.

— Что под этим подразумевается?

— Вы прекрасно знаете что.

Я встал и обратился к собеседникам:

—  Послушайте, в 1972 году многие страны мира, включая Совет­ский Союз, подписали Конвенцию о запрещении бактериологиче­ского оружия. Если вашему президенту в будущем нужны неприят­ности с международным сообществом, то вы взяли верное направление. Я бы посоветовал отказаться от этих намерений.

Человек побагровел:

— Не думаю, что наш президент нуждается в ваших рекоменда­циях, — угрожающе сказал он.

— Нуждается или нет, но ничего общего с этими делами иметь не хочу, — отрезал я.

Я предположил, что все происходящее наверняка подстроил Калинин. Никто в казахской армии не сделал бы мне такого пред­ложения без его согласия. Блестящий ход! Если бы я согласился, то он продолжал бы контролировать не только казахстанские объек­ты, но и меня самого. Я вдруг подумал, а знает ли сам президент На­зарбаев о сделанном от его имени предложении?

—  Не за этим я сюда приехал, — с сожалением произнес я и на­правился к двери.

Поняв, что проиграл, казах тут же забыл о вежливости.

—   Не думайте, что можете нас провести! — разорался он. — Мы знаем таких, в модных костюмчиках, с «Мальборо» в зубах! Знаем, что вы якшаетесь с иностранцами!

Он употребил классическое обвинение сталинской эпохи: «як­шаться с иностранцами», по которому когда-то тысячи людей попа­дали в тюрьмы.

— Вы мне угрожаете? — у меня даже руки задрожали от едва сдер­живаемого гнева и разочарования.

— Предостерегаю, что у вас в будущем могут быть серьезные не­приятности! — бросил он.

Распахнув дверь, я вышел. Позади что-то говорил изумленный Сафрыгин, но это меня не задержало.

Вернувшись в Москву, я почувствовал себя в ловушке. Если от­казаться от предложенной мне роли, то не будет ни казахстанско­го гражданства, ни медицинской, ни научной карьеры, может быть, и бизнесом не дадут больше заниматься. Отвергнув предло­жение Сафрыгина, я сжег за собой мосты и в России, и в Казахста­не. Больше мне не хотелось скрывать намерений убраться подаль­ше из Москвы.

В конце концов мой старый приятель из КГБ Савва Ермошин, сам того не подозревая, помог мне сделать правильный шаг.

Я случайно встретил его в Министерстве медицинской промы­шленности. Там проходило собрание Российского биологического общества, в деятельности которого я продолжал участвовать.

Похоже, Савва обрадовался, увидев меня. Спросил, как у меня дела, как семья. Со времени моего ухода из «Биопрепарата» мы не встречались. Произнеся еще пару пустых фраз, он вдруг дружески потрепал меня по плечу:

— Знаешь, Кан, кое-кто из-за тебя нервничает.

— И почему? — спросил я, стараясь сохранить легкий тон.

—   Это неважно. Я говорю, что беспокоиться не о чем, пусть себе Канатжан путешествует, без семьи он никогда не сбежит… а разре­шение на выезд для них он никогда не получит.

Я промолчал. Ермошин, засмеявшись, добавил:

— Ну, что, стал миллионером?

— Когда стану, то сообщу, — пошутил я.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я всегда понимал, что его работа важнее, нашей дружбы, поэтому ему нелегко было сде­лать то, что он сделал сейчас.

Из-за нашей дружбы Ермошин и пострадал. Когда я покинул страну, его вынудили уйти из КГБ и перевели из Москвы. Но в даль­нейшем Ермошин возглавил федеральную налоговую полицию в одном большом российском городе и стал, как мне говорили, весь­ма состоятельным человеком.

Я у него в долгу и благодарен за то, что он ясно дал понять, что я не смогу получить загранпаспорта для Лены и детей. Покинуть Россию с семьей можно было только тайком, как преступнику.

Мне казалось, я знал, с чего нужно начинать. Несколько меся­цев назад я познакомился и даже подружился с одной российской предпринимательницей, которая жила в Нью-Йорке. Она часто приезжала в Москву, и при случае мы с ней обсуждали деловые про­екты в США. Через несколько недель после моего возвращения из Казахстана мы случайно встретились в гостях.

Отозвав женщину в сторону, я вытащил из портмоне визитную карточку с телефонным номером Лизы Бронсон и попросил ока­зать мне одну услугу: позвонить из Нью-Йорка по этому телефону и узнать, может ли Бронсон помочь мне эмигрировать в Америку. Наш декабрьский разговор перед Белым домом мною забыт не был, оставалось надеяться, что ею тоже.

Моя знакомая удивилась и немного испугалась, но, обладая аван­тюрным характером, она все же согласилась помочь. Я сообщил ей, что в июле собираюсь по делам на Мальту и оттуда позвоню.

Вскоре я улетел на Мальту. Оказавшись в гостиничном номере, тут же позвонил в Нью-Йорк.

Тепло поздоровавшись со мной, приятельница сообщила:

— Я переговорила с вашими друзьями, они очень заинтересова­лись и сказали, что в США вас с радостью примут.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Пожалуйста, передайте им, что в сентябре я прилечу в Нью-Йорк в командировку; тогда и позвоню.

Я понимал, что американцы в обмен на свою помощь захотят узнать от меня все о советской программе бактериологического оружия. Я подозревал, что некоторые из моих коллег сочтут мое поведение предательством, но пришел к убеждению, что настоящее предательство — продолжать карьеру и постоянно предавать дан­ную мной когда-то клятву Гиппократа.

Вернувшись в Москву, я все рассказал жене, которая без колеба­ний согласилась с тем, что мы должны покинуть страну. Лена зли­лась на то, как со мной обошлись в Казахстане, и боялась за мою безопасность в Москве.

В сентябре мы с моим деловым партнером прилетели в Нью-Йорк, где планировали провести переговоры с российскими эмиг­рантами. В отеле на пересечении Тридцатой улицы и Бродвея сня­ли номер на двоих.

Я сразу же позвонил своей приятельнице. Она предложила встретиться в городе, но я решил, что лучше в отеле. Мне не хоте­лось в одиночку, не зная языка, бродить по улицам чужого города. Я попросил Наума:

— Послушайте, окажите мне услугу.

— Какую?

— Не знаю, как лучше объяснить, но у меня здесь подруга, с ко­торой нужно встретиться, — смущаясь, промямлил я. — Она — моя старая симпатия, понимаете? Нам хотелось бы побыть вместе, вспомнить старое. Не могли бы вы сегодня вечером оставить меня одного в комнате?

Наум понимающе подмигнул:

—  Конечно, всегда к вашим услугам.

Знакомая появилась у меня в номере через несколько часов. Она нервничала и говорила очень быстро. Лиза Бронсон дала ей имена нескольких человек в Вашингтоне, которым нужно было по­звонить.

— Там готовы помочь в любое время, — сказала женщина. — Сде­лают так, что вам будут платить как консультанту по биологической защите, но есть одна заминка.

— Какая?

— Они хотят, чтобы вы остались в Америке прямо сейчас, пото­му что если вы уедете обратно, то существует риск, что вас больше не выпустят за границу. Переезд вашей жены и детей они смогут ус­троить позднее.

Я сказал, что это невозможно. Женщина слабо улыбнулась:

—  Они так и думали, что вы откажетесь, но все равно вас следо­вало спросить.

Мне были даны четкие инструкции, что и как нужно делать. В подготовке моего переезда принимали участие люди в Казахста­не, России и других странах. Поэтому все детали моего побега в Америку хотелось бы оставить в секрете, чтобы не навредить тем людям, которые мне помогали.

Через неделю я возвратился в Москву. Тем же вечером мы с Ле­ной пошли прогуляться, и я, не опасаясь прослушивания, рассказал ей про план побега. Решили все рассказать дочери Мире, но пока не говорить сыновьям. Мире исполнилось пятнадцать лет, она бы­ла достаточно взрослой, чтобы хранить секреты, но Алану было всего лишь двенадцать лет, а Тимуру — семь. Мальчишки могли про­говориться, хвастаясь перед приятелями поездкой в Америку.

Осторожно мы начали готовиться к отъезду. Я продал несколько книг и кипсеков*, но решил оставить большую часть мебели в кварти­ре, чтобы не вызывать лишних подозрений; договорились с родствен­никами, что они продадут нашу квартиру и утварь уже после отъезда. Деньги должны были пойти на уплату долгов. Не хотелось, чтобы по­том говорили, что я сбежал из России, чтобы уйти от кредиторов.

В последние недели сентября мы сказали мальчикам, что скоро поедем отдыхать в Алматы.

Накануне нашего отъезда позвонил человек, представившийся капитаном Зайцевым из Московского областного КГБ. Тихим при­ятным голосом он сказал:

—  Нам бы хотелось с вами переговорить, не возражаете подъе­хать к нам в контору?

— Сегодня я занят.

— А завтра?

— Завтра я улетаю в Алматы.

— Но дело срочное.

— А нельзя подождать до моего возвращения?

— А когда вы планируете вернуться?

—  Где-то через две недели.

Мой собеседник колебался.

— И все же можно, я позвоню вам завтра? — спросил он.

— Звоните, — разрешил я.

На следующий день мы улетели в Казахстан.

Войдя в старую квартиру на Коммунистическом проспекте, я думал о том, увижу ли ее снова.

Отец стал совсем глухим, поэтому мне пришлось написать о на­шем отъезде на бумаге. Мой отец, мой старый солдат, внимательно все прочитал, потом встал и долго смотрел мне в глаза. Отец не ска­зал ни слова, только пожал мне руку. Я понял, что он меня одобряет.

Потом мы с мамой и братом сидели на кухне и беседовали то по-казахски, то по-русски.

Мать спросила, почему я решил уехать.

Пришлось рассказать ей и о слежке, и о прослушивании теле­фона, о трудностях с поиском работы. Еще я рассказал о конфлик­те с казахским Министерством обороны. Голос матери прозвучал твердо, когда она, подумав, согласилась:

—  Ни для тебя, ни для твоей семьи не оставили выбора.

Я был глубоко тронут ее словами, мы с братом притихли. И тогда мама рассказала нам одну семейную историю, которую мы раньше не знали. Она была десятилетним ребенком, когда ее отца (моего де­да) арестовали по сфабрикованному политическому обвинению. Находясь в тюрьме, отец смертельно заболел. Бабушке вместе с деть­ми (моей матерью и дядей) разрешили прийти попрощаться в тю­ремную больницу.

Это был трудный момент: наш дед был убежденным коммунис­том, а бабушка происходила из семьи знатных казахов, потомков Тауке-хана, объединившего страну в семнадцатом веке и создав­шего ее первый свод законов. Бабушка, которая в детстве водила меня в мечеть, чтобы познакомить с религией предков, никогда полностью не примирилась с социалистическим режимом… и сей­час этот режим убивал ее мужа.

Мама продолжала рассказывать, чуть не плача:

—  Он посмотрел на нас с братом, потом на маму и попросил ее отдать нас в детский дом. Мама разрыдалась, потом и я заплакала, догадавшись, что отец говорит ужасные вещи. Мама спросила его,

почему так надо сделать, а он ответил, что это единственная воз­можность спасти наши жизни, ведь ее тоже могут скоро арестовать. Но ваша бабушка не послушалась мужа, а отвела нас домой и спря­тала. Несколько месяцев каждую ночь она слышала, как приезжают машины и увозят соседей. И каждый раз, заслышав звук мотора, она говорила, обращаясь к своему уже умершему мужу: «Абдрахман, это опять едут люди, убившие тебя».

В глазах матери стояли слезы:

— Сынок, поступай так, как считаешь нужным.

Вечером следующего дня мы вылетели обратно в Москву, чтобы пересесть на самолет, увозящий нас из России. В Москве мы при­землились около полуночи, а наш рейс за границу был только ут­ром, поэтому нужно было решать, что делать.

Из Алматы самолеты прибывали в аэропорт Домодедово. В Ше­реметьево нужно было добираться часа два, притом через центр столицы. Если бы мы сразу отправились в Шереметьево, то наш план был бы раскрыт, потому что за нами, конечно же, следил КГБ. А наша квартира расположена как раз на севере Москвы, рядом с шоссе, ведущим в Шереметьево. Поэтому имело смысл ехать снача­ла домой и переждать несколько часов.

Если повезет, мы заставим КГБ поверить в то, что вернулись из отпуска, как обещали.

В Домодедово нас встретил приятель. Когда мы выехали на шоссе, было темно и холодно, только несколько автомобилей еха­ли к городу.

Вскоре я заметил следующую за нами машину. Когда мы пере­строились, пропуская ее вперед, она последовала за нами. Подъе­хав к дому, хвоста мы уже не заметили. Можно было перевести ды­хание — первая часть нашего плана осуществилась.

Все прилегли отдохнуть, но я все еще беспокоился и выгляды­вал в окно, проверяя, не следят ли за домом. Наконец перед самым рассветом я разбудил своих. Машина приятеля уже стояла на улице с работающим мотором.

Мы тихонько спустились вниз, стараясь не разбудить соседей. Пока Лена и дети садились в машину, я быстро огляделся, но нико­го не увидел.

Никто не ехал за нами и в Шереметьево. Сердце бешено коло­тилось от страха, пока мы не оказались в зале ожидания.

В это трудно поверить, но КГБ мы перехитрили. Только когда мы заняли свои места в салоне самолета, улыбка стюардессы заста­вила меня наконец-то расслабиться.