Первое главное управление

Закрытый характер нашей работы не позволял нам жить полноценной столич­ной жизнью. Мы были вынуждены ва­риться в собственном соку, сплетничали о работе, жаловались на Калинина, расска­зывали о женах и детях, ходили друг к другу в гости.

Но был среди нас один человек, кото­рый никогда не присоединялся ни к од­ной из наших компаний. Его звали Вале­рий Бутузов. Высокий, нескладный, коротко подстриженный мужчина. Ему было чуть больше сорока лет. Улыбаясь, он всегда радостно здоровался при встре­че, но ни с кем близко не общался. Он за­щитил кандидатскую диссертацию по фармакологии. В нашей организации Бу­тузов числился ведущим инженером, но никто не знал, чем он занимается. Иногда он исчезал на несколько дней.

Генерал Анатолий Воробьев, заместитель Калинина, постоянно на него жаловался:

—   Он ничего не делает, в, жизни не встречал такого лентяя, -ворчал он.

Как-то вместе с ним я просматривал приказы о новых назначе­ниях сотрудников.

—   Почему вы не уволите Бутузова? — спросил я. — На его место есть много кандидатур.

Генерал помолчал несколько секунд.

— Не могу, — неохотно признался он.

— Почему?

Воробьева явно раздражал этот разговор. Он начал нервно пе­ребирать бумаги на столе.

—   Это не ваше дело, Канатжан, — ответил он. — Вам что, делать нечего?

Я больше не возвращался к этой теме, хотя и удивлялся, почему генерал, второй по значимости человек в нашей организации, не может уволить простого, хотя и ведущего инженера.

Когда я занял место Воробьева в качестве первого заместителя директора, то узнал, кем является Валерий Бутузов. Он оказался не инженером, а полковником из Первого главного управления КГБ -службы внешней разведки. Работа в «Биопрепарате» являлась для него просто прикрытием. На самом деле его деятельность была на­столько секретной, что даже высшее руководство нашей организа­ции о ней не знало. Ермошин, конечно, знал, кем был Бутузов, но не мог рассказать мне.

—   Ребята из этого управления мне не подчиняются, — пожимал он плечами. — Я вообще не должен знать, что он оттуда. Ты сам ви­дишь, какой он талантливый фармаколог.

Желая поближе узнать его, я начал при каждой встрече приста­вать к нему с вопросами. Вначале он едва переносил мою назойли­вость, но не хотел казаться невежливым с первым замом Калинина. Постепенно мы немного сблизились, обсуждая последние книги, фильмы и спорт, болтая на чисто мужские темы.

Но мой собеседник искусно уходил от обсуждения своей рабо­ты, хотя о своем прошлом рассказывал мне охотно. Как-то он даже

проговорился, что в молодости работал в каком-то Институте фар­макологии.

Однажды после очередного его исчезновения, я поинтересо­вался, где его носило. Бутузов выглядел изможденным и невыспав­шимся.

—   Меня вызвали в лабораторию, в Ясенево, — ответил он, трях­нув головой. — Ребята там иногда делают такие глупости… Прихо­дится разбираться.

Это подогрело мой интерес, ведь он говорил об известном зда­нии КГБ, построенном на окраине Москвы специально для Перво­го главного управления. Ермошин говорил об этом сооружении с завистью. Его родное 2 ГУ (контрразведка и внутренняя безопас­ность) находилось на Лубянке, в центре Москвы. А здание в Ясене­во было построено по образу и подобию штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, и было личной вотчиной Владимира Крючкова, четырнадцать лет возглавлявшего внешнюю разведку, прежде чем в 1988 году стать председателем КГБ. Но я никогда не слышал о том, что там есть фармакологическая лаборатория.

В 1989 году Калинин и я прибыли на закрытое совещание в Третье главное управление Министерства здравоохранения, которое разме­щалось в здании на Ленинградском проспекте. Его руководитель, Сер­геев, был ученым и одновременно заместителем министра здравоо­хранения. Мы часто встречались, хотя я не понимал причины, ведь вопросами вакцинации и иммунизации занимались другие отделы.

В тот день мы обсуждали случай с Устиновым в Сибири. Серге­ев нудно говорил о том затруднительном положении, в которое по­пало в связи с этим его министерство. Затем он перешел к обсужде­нию причин дефицита антисыворотки Марбург и проблемам, связанным с ее транспортировкой на «Вектор», хотя его управле­ние не имело прямого отношения к этому вопросу.

Пока мы с Калининым ждали на улице служебную машину, я выплеснул свое раздражение:

—   Юрий Тихонович, почему мы должны зря тратить здесь вре­мя? — спросил я. — За биологическую защиту на нашем предприя­тии отвечаем мы с вами, поэтому нет необходимости выслушивать Сергеева.

Калинин взглянул на часы. Он не любил ждать, особенно если при этом приходилось вести, праздные разговоры.

— Ты, Канатжан, в чем-то прав, — ворчливо ответил он. — Мы, действительно, не нуждаемся в их помощи в вопросе безопасности, но они занимаются и другими вещами, ради которых стоит поддер­живать с ними хорошие отношения.

— Чем же? — поинтересовался я.

Он некоторое время колебался, прежде чем ответить.

— Я скажу, но больше никому ни слова, — серьезным голосом сказал он.

— Конечно, — подтвердил я.

— Это управление отвечает за программу «Флейта». Они куриру­ют работу нескольких институтов.

—   «Флейта»? — переспросил я. Калинин кивнул головой.

—  А о каких институтах идет речь? — продолжал я настаивать.

Он перечислил только пару из них: институт Северина, распо­ложенный на территории психиатрической больницы в Москве, и фармакологический институт (полное его название не прозвучало, но, похоже, это был тот, где раньше работал Бутузов).

—  Что это за программа? — поинтересовался я.

Калинин сделал характерный жест, проведя ладонью поперек шеи.

—  Знаете, люди иногда перестают существовать, — многозначи­тельно произнес он.

— Юрий Тихонович, не понимаю, на что вы намекаете? Моя тупость ему не понравилась.

— Я и так слишком много сказал, — отрезал он.

Тут подъехала машина, и наша беседа прервалась. Я понимал, что проявлять излишнее любопытство было опасно. Я пошел дру­гим путем, чтобы выяснить, что кроется за этим проектом, и стал уделять больше внимания совещаниям в Третьем главном управле­нии.

Институт Северина, как мне удалось узнать, занимался разра­боткой психотропных веществ, изменяющих поведение человека. Ученые исследовали биохимические соединения, включая и регу­ляторные пептиды, что отдаленно напоминало нашу программу «Костер». Еще один институт, Медстатистика, контролируемый Тре­тьим управлением, собирал статистические данные по всем биоло­гическим исследованиям, ведущимся в мире. Фармакологический институт специализировался на разработке токсинов, вызываю­щих паралич или смерть. Все эти институты каким-то образом бы­ли связаны с программой «Флейта», целью которой было получе­ние психотропных и нейротропных биологических веществ для специальных операций КГБ, включая политические убийства.

Калинин, наверное, был прав, говоря, что есть вещи, о которых лучше не знать.

«Биопрепарат» формально никак не был связан с «Флейтой» (наша задача — производить оружие для войны), но на самом деле связь все-таки существовала. Разработанные нами методы по выра­щиванию, выделению и клонированию микроорганизмов в лабо­раторных условиях использовали и в других государственных про­граммах. «Биопрепарат» выполнял лишь часть секретных научных исследований.

Меня интересовал еще один вопрос: если Бутузов не работает в фармакологическом институте, то чем он занимается в ясеневской лаборатории?

Тем временем наша дружба с Бутузовым продолжалась, и мне он нравился все больше и больше.

Мы с Бутузовым много времени проводили вместе и стали бо­лее откровенны друг с другом. Вместе рыбачили на подмосковной речушке Уче, с семьями проводили выходные на моей даче. Он, оказывается, был замечательным поваром и вообще мастером на все руки: отремонтировал мои «Жигули», которые сломались через два месяца после того, как я их приобрел.

— Даже автомобили мы не умеем делать, — смеялся он. — Кажет­ся, что часть деталей специально выкинули, чтобы нам было инте­реснее с ним возиться.

Я бывал в его скромной московской квартире, где он жил с же­ной, дочерью и престарелой матерью, и в моем сознании никак не укладывалось, что такой открытый и душевный человек может рабо­тать в КГБ. Я многое узнал о его работе во время откровенных бесед.

Он рассказывал, что в лабораторию в Ясенево его перевели из фармакологического института задолго до того, как он начал рабо­тать в «Биопрепарате». Так называемую «12-ю лабораторию» еще в 1920 году создал Генрих Ягода, тоже, кстати, фармаколог. Эта лабо­ратория специализировалась на веществах, убивающих быстро и тихо.

О своей работе в лаборатории Бутузов говорил очень осторож­но, но все же упомянул о некоторых «эпизодах». В конце 40-х годов там производился порошок чумы, который помещали в небольшие флаконы. Убийца мог подойти к человеку сзади, рассыпать смер­тельный порошок и исчезнуть, прежде чем жертва поймет что-либо.

По такой схеме готовилось и покушение на маршала Тито -коммуниста, возглавлявшего послевоенную Югославию. В 1948 го­ду он вызвал гнев Сталина, обнародовав свой план создания Бал­канской Федерации. В самый последний момент Сталин отменил покушение.

— Почему же Сталин передумал? — спросил я. Бутузов расхохотался.

— Об этом знает только он сам, — ответил он.

В 70-е годы 12-я лаборатория продолжала напряженно рабо­тать. Всем известна история с Георгием Марковым — болгарским диссидентом. В сентябре 1978 года он умер в лондонской больни­це от какой-то странной болезни. Перед смертью Марков вспом­нил, что на мосту Ватерлоо какой-то незнакомец уколол его кон­чиком зонта. Врачи не смогли определить причину смерти, пока не поступило сообщение, что другой болгарский эмигрант в Пари­же заболел после похожего укола зонтиком. Это заставило их сде­лать повторное вскрытие Маркова, при котором в ране обнаружи­ли крошечные гранулы со следами рицина — яда из семян клещевины.

Этот яд был произведен в 12-й лаборатории.

За восемь месяцев до вышеупомянутых событий болгарская разведка обратилась в КГБ с просьбой убрать неугодного диссиден­та Маркова. Андропов отказался предоставить своего человека для этой работы, но разрешил передать в Софию некоторое количест­во рицина из 12-й лаборатории и направил сотрудников КГБ для обучения болгарских агентов. Примерно в одно и то же время бы­ло совершено несколько неудачных покушений на эмигрантов из Болгарии.

Бутузов также рассказал мне, как он оказался в «Биопрепарате».

—  Фармакологические институты работают только с химичес­кими веществами, но у биологии большие возможности. Вот меня и послали в вашу лавочку, — сказал он.

Не могу точно сказать, что в действительности он думал о сво­ей работе, но отмечу, что, когда началась перестройка, работы у этого человека, несомненно, поубавилось. Когда я вновь повстре­чался с Бутузовым, он выглядел отдохнувшим, но, как мне показа­лось, поскучневшим.

Как-то весной 1990 года он заглянул в мой кабинет.

—  Канатжан, мне нужен твой совет, — произнес он.

—  Давай, валяй, — ответил я. — Вопрос личный или профессио­нальный?

—   Профессиональный. Я ждал продолжения.

— Мне нужно кое-что, что можно использовать в одной штуке, которую я придумал. Это маленькая батарейка, как в часах, подсое­диненная к вибрационной пластине и электрическому пьезоэле-менту

— Продолжай, — попросил я.

Бутузов говорил спокойно и буднично, словно мы обсуждали футбольный матч:

— Итак, когда срабатывает элемент, пластина начинает вибри­ровать с высокой частотой, правильно?

— Правильно, — согласился я.

— Значит, если на пластину положить щепотку сухого порошка, то при вибрации он превратится в аэрозоль.

Бутузов взглянул на меня, ожидая поощрения, я кивнул ему, что­бы продолжал.

—   Скажем, поместим мы такое устройство в маленькую коро­бочку, например в пустую пачку из-под сигарет, а потом она слу­чайно окажется под чьим-нибудь столом или в мусорной корзине. Останется только привести устройство в действие, и аэрозоль сде­лает свое дело, правда?

— Это зависит от вещества, — заметил я.

— Именно об этом я и хочу тебя спросить. Какое вещество луч­ше всего взять для этой цели?

Не знаю почему, но я продолжил этот разговор:

— Можно взять минимальное количество бактерий туляремии, но они не обязательно убьют.

— Знаю, — кивнул Бутузов. — Мы подумываем о чем-то вроде ли­хорадки Эбола.

— Это подходит. Но велика вероятность убить не только кон­кретного человека, но и всех вокруг.

— Это не имеет значения.

— Валера, можно задать тебе вопрос? — спросил я.

— Конечно.

— Твой интерес чисто теоретический или ты что-то задумал сде­лать?

Он усмехнулся.

—  Никого конкретно я не имею в виду, — ответил он. — Ну, может быть, и есть один человек… Гамсахурдиа, например.

Я понимал, что имя президента Грузии прозвучало не случайно. Как и большинство советских республик, Грузия стремилась к неза­висимости. Гамсахурдиа был для Москвы очень неудобным челове­ком. Когда-то он возглавил в республике движение правозащитни­ков и публично заявил, что Москва вынашивает план его убийства. Особенно не любили Гамсахурдиа военные из-за развязанной им кампании против Советской Армии после разгона демонстрации 1989 года в Тбилиси, когда погибли девятнадцать человек

Оказавшись у власти, он стал ярым националистом. Гамсахур­диа был непопулярен в России.

Я решил не продолжать этот разговор, и мы с Валерием пере­шли к другой теме.

Несколько месяцев я был очень занят и редко видел Бутузова. Однажды в воскресенье он вместе с семьей приехал ко мне на дачу. Когда мы жарили шашлыки, я тихо спросил его:

—  Валер, а что с твоей идеей, помнишь, насчет батарейки и Гам­сахурдиа?

ОН уЛЫбнуЛСЯ:

—   А. это… По правде говоря, идея не получила практического продолжения. Мы кое-что планировали, но начальство отказалось от идеи. Сказали, время не то.

В начале 1992 года Гамсахурдиа был изгнан из Грузии. Прези­дентом независимого государства избрали Эдуарда Шеварднадзе. Через год в декабре 1993 года Гамсахурдиа умер при загадочных обстоятельствах. Сообщалось, что он покончил жизнь самоубийст­вом, но кое-кто утверждал, что его убили агенты Москвы или поли­тические оппоненты в Грузии.

Основное преимущество биологического оружия заключается в том, что после его применения может не остаться никаких следов, указывающих на инициатора нападения. Поэтому оно идеально подходит как для совершения террористических актов и заказных убийств, так и для создания стратегических вооружений.

Известно, что некоторые бывшие сотрудники КГБ работают на российские криминальные структуры и даже создают собственные преступные группировки. Они не потеряли связи со своими быв­шими коллегами и вполне могут воспользоваться ими для доступа к тем технологиям и веществам, которые мы разрабатывали.

Примером может служить, наверное, история с Иваном Кивели-ди, председателем Совета по малому предпринимательству при Правительстве Российской Федерации, президентом круглого сто­ла «Бизнеса России». Третьего августа 1995 года его привезли в од­ну из московских больниц прямо из офиса. Несколькими часами позже в реанимацию была доставлена его секретарь Зара Исмаило-ва с теми же симптомами необъяснимой болезни. Ночью умерла она, Кивелиди — на следующий день.

Кивелиди имел смелость открыто обвинить в коррупции не­скольких высокопоставленных чиновников российского Прави­тельства. В круглом столе «Бизнеса России» участвовали ведущие банкиры и предприниматели, которые объединились, чтобы противостоять коррупции и бандитскому контролю над всеми сферами бизнеса. Из девяти участников в живых оставался тогда только Кивелиди. Остальные уже стали жертвами заказных убийств.

Конечно, Кивелиди предпринял необходимые меры безопас­ности и дома, и в своем офисе. Но вот в начале лета он объявляет о намерении создать новую политическую партию с целью наве­дения порядка в российском, бизнесе. Это стало сигналом к дейст­вию.

Следователи, расследующие это убийство, обнаружили на теле­фонной трубке в офисе Кивелиди неизвестное вещество. После проведенной экспертизы выяснилось, что оно содержало кадмий, поэтому причиной смерти бизнесмена и его секретаря по версии следствия стало «радиационное отравление». Когда я услышал в но­востях это сообщение, то вспомнил давний разговор с Бутузовым о смертельном действии различных аэрозолей.

—   Мы придумали новое интересное решение, — взволнованно сказал он мне тогда. — Скажем, можно опрыскать руль автомобиля.

—  А чем будете опрыскивать? — поинтересовался я.

— Это неважно, — ответил он. — Смысл в том, что или водитель вдохнет вещество, или оно проникнет через его кожу. Такой метод не подведет.

— Но вещество должно быть очень стабильным с точки зрения токсичности, — заметил я. — Ведь вы не знаете, сколько времени пройдет между тем, как вы распылите вещество, и когда жертва подвергнется его воздействию.

— Мы это учли, — признался он. — Все будет выглядеть как сер­дечный приступ.

Я поразился.

—  Да ладно, — отмахнулся Бутузов, — у нас есть штуки и покруче. К счастью, убийства не входили в обязанности «Биопрепарата»,

хотя присутствие на предприятии Бутузова свидетельствовало о том, что КГБ использует наши исследования.

Однажды в моем кабинете появился Ермошин с известием, что председатель КГБ Владимир Крючков послал Горбачеву докладную записку, где предлагал приостановить производство биологическо­го оружия.

По словам Ермошина, там говорилось о том, что после побега Пасечника Советский Союз попал в очень трудное и неприятное положение: программа по созданию биологического оружия пере­стала быть секретом. В дипломатическом ответе правительствам Соединенных Штатов и Англии мы были вынуждены принять пред­ложение о рассекречивании некоторых наших предприятий. От­крытость могла даже сыграть нам на руку, так как это вынудило бы американцев также рассекретить их заводы по производству био­логического оружия.

Я был уверен, что ни военные, ни руководство «Биопрепарата» не согласятся с предложением Крючкова.

—   В КГБ единого мнения по этому вопросу нет, — сказал Ермо-шин, — например, Бобков — против.

Он говорил о первом заместителе председателя КГБ.

—   Но вы не знаете, что Горбачев полностью доверяет Крючкову! Как ни странно, но в этом вопросе я был склонен согласиться с

председателем КГБ.

Вместе со всеми я был возмущен поступком Пасечника и счи­тал, что он поставил под удар безопасность страны. Многие никак на это не отреагировали, но мне казалось, что нужно изменить ли­нию поведения. Если бы американцы и англичане приехали с ин­спекцией на наше предприятие, то мы были бы вынуждены свер­нуть всю программу исследований. Пасечник знал многое, но отнюдь не все. Он был знаком с нашей исследовательской работой, но производство было не в его компетенции. В таком случае, поче­му бы не подстраховаться? Если мы рассекретим часть наших пред­приятий, то нас заставят свернуть производственную программу, зато, может быть, удастся сохранить исследовательскую часть. По­ка в наших хранилищах есть штаммы бактерий, нам потребуется всего три-четыре месяца для полного восстановления мощностей.

Ермошин сообщил, что ему поручено обсудить ситуацию с ру­ководством «Биопрепарата» и военными. Крючков был опытным политиком и понимал, что необходимо заручиться поддержкой во­енных.

Я высказал мнение, что Калинин будет сопротивляться изо всех сил. Ермошин не удивился.

—   Потому-то я начал не с него, — признался он. — Ведь ты в ру­ководстве второй человек. Мы вместе могли бы сходить к Быкову.

Это было рискованно. Калинин расценил бы это как действия за его спиной и прямое неподчинение, а то, что мы обратились к его основному сопернику, счел бы предательством. Но выхода не было.

Через несколько дней я и Ермошин без предупреждения при­шли к Быкову в Министерство медицинской промышленности.

Для Быкова наше появление не было неожиданным.

— И что привело вас ко цт? — без интереса спросил он.

— Валерий Алексеевич, мы хотели бы с вами посоветоваться, -начал Ермошин.

Быков глянул на часы и, вздохнув, пригласил нас в кабинет.

— Давайте ближе к делу! — скороговоркой произнес Быков, даже не предложив нам присесть.

— Дело в том, что в КГБ считают, что технологические работы по биологическому оружию следует приостановить. Меня уполно­мочили заручиться вашей поддержкой, — отчеканил Ермошин, стоя по стойке смирно.

— А вы как думаете? — обратился ко мне Быков.

— Полностью согласен, — тут же ответил я. — Программа не по­страдает. А мы всегда сможем…

Хозяин кабинета прервал меня на полуслове

—   Этого не будет никогда, — отрезал он, повернувшись к нам спиной. — Можете идти.