Плата за гостеприимство

Россия… никогда не разрабатывала, не про­изводила, не накашивала и не складировала бак­териологическое оружие.

(Из выступления Григория Берденникова, возглавлявшего в ноябре 1996 года российскую делегацию на конференции стран, подписавших в 1972 году Конвенцию по бактериологическому оружию.)

За месяц до моего переезда в Америку Россия подписала с Соединенными Шта­тами и Великобританией соглашение, по которому прекращались все программы по бактериологическому оружию. В сен­тябре 1992 года эти государства решили совместно провести конверсию предпри­ятий, производивших вооружения, на­правив средства на мирные научные ис­следования, постоянно поддерживать научные обмены и установить процедуру взаимных посещений военных и граж­

данских объектов. Гонка вооружений в этой области должна была закончиться. По крайней мере, так считали американцы, которые беседовали со мной.

После переезда почти каждое утро я приезжал в небольшой го­родок в штате Вирджиния, в двадцати минутах езды по шоссе 66 из Вашингтона. Там, в офисном здании на третьем этаже, был кабинет с удобными креслами и большим столом, где я отвечал на вопросы, которые задавали мне высшие чиновники разведслужб и различ­ных правительственных подразделений (включая Министерство сельского хозяйства, Государственный департамент, Министерство обороны и Агентство по контролю над вооружениями и по разору­жению). Чиновники обычно представлялись, но после четвертого или пятого посещения я перестал следить за тем, кто они и из ка­кой организации.

Сначала мне было сложно отвечать на вопросы, но постепенно я привык и даже почувствовал некоторое облегчение, впервые от­крыто рассказывая о том, что так долго скрывал.

Лена заметила, что мое поведение изменилось. Замкнутый, не­разговорчивый человек, с которым она жила в Москве, исчез, а на его месте оказался раскованный незнакомец. После того как мы ук­ладывали детей спать, я рассказывал ей, как прошла очередная встреча, но жену это не интересовало, она хотела забыть прошлое.

Мне казалось, что эти встречи будут тайными, как в фильмах про шпионов, но они более всего походили на некие академиче­ской семинары. Иногда они оказывались бесполезными, особенно когда дело касалось стратегических вопросов, которые вообще не интересовали моих собеседников.

— Нас интересует только то, что знаете вы лично, — сказал мне один аналитик из Министерства обороны, — а не то, что, по ваше­му мнению, может произойти.

Логика была вполне понятна: я ведь администратор и ученый, а не военный стратег или политик. Но такое отношение, по моему мнению, не давало им возможности правильно понять положение дел с бактериологическим оружием. Моих собеседников интересо­вало, сколько наших складов и производственных мощностей за­крыто, какие лаборатории и объекты демонтированы. И им совсем неинтересны были наши разработки. Только несколько человек за­давали вопросы о специфических возможностях российских во­оружений на основе сибирской язвы, туляремии и чумы, проявив к нашим работам по генетике нечто большее, чем беглое любопытст­во. Их интересовали только вопросы сокращения наших арсена­лов. Тогда мне стало ясно, что американцы уверены в том, что рос­сийское бактериологическое оружие больше не представляет угрозы. Но вскоре я пришел к выводу, что они ошибаются.

В начале 1994 года я просматривал статью, опубликованную в прошлом году Сергеем Нетесовым, замдиректора по науке на «Век­торе». В ней сообщалось, что группа ученых успешно внедрила чу­жой генетический материал в вирус вакцинии (непатогенный ви­рус, родственный вирусу натуральной оспы). Этот секретный эксперимент входил в план работ, направленных на создание мощ­ного нового оружия на базе оспы, он был одобрен мной пять лет назад.

С Нетесовым мы впервые встретились в феврале 1989 года, во время моей командировки в Сибирь. Лев Сандахчиев представил мне этого молодого человека как перспективного вирусолога:

—  Нетесов — один из лучших наших специалистов, — похвастал­ся Сандахчиев, пока я пожимал молодому ученому руку, — он досто­ин повышения.

Кандидат наук и вирусолог, Нетесов был одним из многих граж­данских ученых, пришедших в «Биопрепарат» в 80-е годы. Лев рас­сказывал, что этот человек чуть было не сделал открытия, которое могло повлиять на развитие нашей программы не меньше, чем ге­нетические эксперименты с бациллами и токсинами, ведущиеся в Оболенске.

—  Нам кажется, мы можем создать вирус-химеру, — пояснил он.

Биологи обычно употребляют это название для описания орга­на, составленного из тканей несходной генетической принадлеж­ности. Я никогда раньше не слышал этого слова, примененного в отношении вирусов.

Нетесова вдохновили на это исследование работы западных коллег. Он прочел в иностранных журналах сообщения об успеш­ных экспериментах, когда ученые внедрили ДНК-копию гена виру­са венесуэльского энцефаломиелита лошадей (VEE) в клетки виру­са вакцинии. Этот эксперимент являлся частью исследований гено­ма вируса — набора генов, в которых закодированы особенности организма. Эти исследования имели серьезное медицинское зна­чение. Ученые считали, что можно производить вакцины, вызыва­ющие развитие иммунитета против нескольких заболеваний одно­временно. Этого можно добиться, если вводить гены одного вируса в другой. Например, генетически измененный вирус вакцинии мог воспроизводить как белки VEE, так и свои собственные. На иссле­дования требовались месяцы, если не годы упорной работы. Снача­ла надо было найти место в геноме для наиболее эффективного внедрения чужеродных генов в геном вируса-»хозяина».

Генетическая структура вируса вакцинии практически идентич­на структуре вируса натуральной оспы. Нетесов отметил, что если VEE можно комбинировать с вирусом вакцинии, то следует попы­таться сделать это с вирусом натуральной оспы — Variola major, по­лучив в итоге «двойного агента» — супероружие, способное зара­жать двумя болезнями сразу.

Сандахчиев настолько убедительно доказал важность нового проекта, что я разрешил ему назначить Нетесова заместителем ди­ректора по науке. Вернувшись в Москву, я выделил специальный грант в сто тысяч рублей под проект «Химера».

Для работы с вирусами используются более сложные методики, чем для бактерий. Некоторые вирусы, например венесуэльский эн­цефаломиелит лошадей, состоят из рибонуклеиновой кислоты -РНК. В начале необходмио создать ДНК-копию генов РНК-вирусов до начала генетического эксперимента. Когда это проделано, ви­русный геном разделяется специальными ферментами (называю­щимися рестриктазами) и связывается чужими генами, а в резуль­тате получается то, что называют рекомбинантной ДНК.

Через шесть месяцев, весной 1994 года, Нетесов доложил, что успешно внедрил ДНК-копию венесуэльского энцефаломиелита лошадей (VEE) в вирус коровьей оспы. Участок в гене вируса вакци­нии, в который удалось внедрить ДНК-копию гена VEE, назвали ти-медин-киназой, там «гость» начал успешно размножаться вместе с новым «хозяином». Группа Нетесова немедленно начала проводить сходные генетические эксперименты с вирусом Variola major.

Тогда я не очень верил в их успех. Западные ученые обнаружи­ли, что при комбинировании VEE с вирусом вакцинии последняя теряет свою вирулентность для эксперементальных животных. Это и было для нас основной проблемой.

Потом я перестал следить за работой Нетесова, занявшись под­готовкой к приезду зарубежных инспекторов. Но он продолжил свои исследования.

Через два года та же самая группа ученых опубликовала статью в журнале Российской Академии наук «Молекулярная биология». Они писали, что нашли в геноме вируса вакцинии место, в которое можно внедрить чужой генетический материал, не уменьшая его вирулентности. Целью исследований было изучение различных свойств вируса вацинии. Но какие, скажите, могли быть медицин­ские мотивы для проведения экспериментов по сохранению виру­лентности?

Ученые «Вектора» использовали в своих экспериментах ген для бета-эндорфина, регуляторного пептида. Бета-эндорфин, который при большой концентрации приводит к психическим и неврологи­ческим нарушениям, а также подавляет некоторые иммунные реак­ции, был одним из составляющих программы «Костер». Его синте­зировали в Российской Академии наук.

В 1997 те же ученые опубликовали статью в российском журна­ле «Вопросы вирусологии», где сообщили, что они успешно ввели ген лихорадки Эбола в геном вакцинии. И снова было выдвинуто научное обоснование исследований: они писали, что это важные шаги на пути создания вакцины против данной лихорадки. Но мы всегда считали, что вирус вакцинии будет суррогатом для дальней­ших исследований оружия на основе обычной оспы. Теперь я был твердо убежден, что «Вектор» в начале 90-х продолжал работы со­гласно начальному плану.

В то время одной из наших целей было изучение применения биологического оружия на основе комбинации вируса оспы с ви­русом Эбола.

«Вектор» стал официальным хранилищем вируса оспы после того, как в 1994 году ее перевезли туда из Института вирусных пре­паратов в Москве. Мы с Сандахчиевым впервые попытались сде­лать это еще в 1990 году, надеясь, что эти «официальные запасы» смогут создать правдоподобную легенду, объясняющую работу с натуральной оспой. В то время Министерство здравоохранения нам отказало, но через четыре года российский парламент одоб­рил подобный план без публичного объяснения причин. Этот факт не привлек к себе международного внимания.

Исследования, проводимые на «Векторе», были только частью далеко идущих планов. В 1997 году ученые из Оболенска писали в английском научном журнале «Вакцина», что они создали генети­чески измененный штамм Bacillus anthracis, устойчивый к вакци­нам против сибирской язвы, а в своих более ранних работах они же сообщали, что получили штамм сапа, устойчивый ко многим ле­карствам. Оба эти исследования начинались еще в 80-х годах.

Мои американские собеседники скептически относились к мо­им опасениям, а некоторые просто не верили в возможность созда­ния комбинированного бактериологического оружия. Ученые удивлялись, зачем изобретать такое оружие, ведь оспа и Эбола, го­ворили они, сами по себе являются смертельными вирусами. Док­тор Питер Джарлинг из USAMRIID назвал эту идею «чистой фанта­зией».

Я не мог знать точно, создано ли комбинированное оружие на базе оспы и лихорадки Эбола, но было очевидно, что уже имеются технологии для его производства. Утверждение, что такое оружие не создадут просто потому, что и существующее успешно справля­ется со своей задачей, противоречило всей истории и логике раз­работки оружия, от пулеметов до водородных бомб.

Я посоветовал американцам держать российские бактериоло­гические лаборатории под таким же пристальным контролем, как и ядерные, но мне ответили, что нельзя делать выводы о намерениях по чисто научным исследованиям и что те работы, которые ведут­ся в России, следует считать мирными, пока не будет доказано об­ратное.

Работая в России, я боялся, что американские ученые обгонят нас, а сейчас мне приходилось с трудом объяснять им, как далеко зашла наука в вопросе создания бактериологического оружия. И только уви­дев Билла Патрика, я понял: вот человек, который меня поймет.

При первой нашей встрече Патрик вручил мне свою визитную карточку. Прочесть ее я не мог, но, увидев череп с перекрещенны­ми костями над его фамилией, рассмеялся. Как я позже узнал, его профессия на визитке была обозначена емко: «разработчик бакте­риологического оружия».

Патрику было под семьдесят, когда он, выйдя в отставку, вместо ру­ководителя отдела по разработке бактериологического оружия амери­канской армии в Форт-Детрике становится консультантом по биоза­щите. То есть сейчас он занимается поиском методов защиты от того оружия, которое когда-то вместе с коллегами создавал. В 1992 году в ка­честве военного советника ООН он работал в Ираке. Разница в возрас­те и жизненном опыте между нами пропала, когда мы рассказали друг другу о нашей прошлой тайной деятельности. Мы решали очень похо­жие научные задачи, но, когда я в деталях раскрыл ему секреты созда­ния нашего бактериологического оружия, он схватился за голову.

Патрик не хуже меня понимал, что российские достижения в области культивирования, увеличения концентрации и доставки биологических веществ представляют серьезную угрозу для безо­пасности Соединенных Штатов, особенно после закрытия соответ­ствующей американской программы.

Несмотря на обещания Кремля, российские военные не откры­ли своих биологических объектов для иностранной инспекции и не отреклись от своих планов по созданию бактериологических вооружений.

«Мы восстановим все, что было разрушено в период между 1986 и 1989 годами», — заявил генерал-майор Анатолий Харечко, ко­торый в настоящее время возглавляет военный объект «Городок 19» в Екатеринбурге (Свердловск). Именно так он сказал в 1997 году в интервью ведомственной газете. Оно было перепечатано в газете «Совершенно секретно» и дополнено развернутым репортажем об этом объекте, где отмечалось, что для этого объекта фармацевтиче­ское оборудование и ферментаторы закупались в Японии.

А вице-губернатор Пензенской области в 1997 году сообщил, что они «скоро получат бактериологическое оружие».

Все это убеждало меня, что значительная часть советской про­граммы по наступательным вооружениям уцелела, несмотря на ельцинский запрет. В соответствии с указом Горбачева были де­монтированы производственные линии в Омутнинске, Бердске, Степногорске, Кургане и Пензе. Там эти объекты были преобразо­ваны в фармацевтические предприятия и заводы по производству пестицидов. Но при необходимости они вновь могли быть пере­оборудованы для военных целей. В отдельных случаях данный про­цесс мог занять всего пару месяцев. Только в Степногорске произ­водство оружия прекратилось навсегда. В 1998 году правительство Казахстана согласилось демонтировать завод целиком, получив для этого от Соединенных Штатов миллионы долларов. Это было начало программы по разоружению советских ядерных и бактери­ологических комплексов.

«Вектор», объект в Оболенске и Институт особо чистых биопре­паратов в Ленинграде остались под государственным контролем. Конструкторские бюро и предприятия, такие, как КБ точной ме­ханики под Ленинградом, Бюро инструментального контроля и ав­томатизации в Йошкар-Оле, и многочисленные подразделения «Биомаша» были переоборудованы в гражданские объекты. С неко­торыми из них военные заключили контракты на работы по биоза­щите.

В институтах Академии наук, Министерстве здравоохранения и Министерстве сельского хозяйства исследования, связанные с на­ступательными вооружениями, прекратились, образцы чумы, туля­ремии и оспы были уничтожены. И тем не менее постоянно появ­ляются свидетельства того, что Россия продолжает выделять средства на поддержание инфраструктуры производства биологи­ческого оружия.

Например, за период с 1992 по 1994 год на трех основных воен­ных бактериологических объектах — в Екатеринбурге (Свердловск), Сергиевом Посаде (Загорск) и Кирове — руководителей повысили до звания генерала. Генерал Валентин Евстигнеев, руководивший 15-м Управлением, стал первым заместителем генерального дирек­тора РАО «Биопрепарат». Сторонники «жесткой» линии, когда-то яростно защищавшие бактериологическое оружие, по-прежнему сохраняют свое влияние в Москве, среди них и Юрий Калинин.

Недавно американский чиновник, вернувшись из Москвы, по­казал мне брошюру, посвященную празднованию двадцать пятой годовщины со дня основания «Биопрепарата». На обложке красова­лась фотография Юрия Калинина, отметившего не так давно свое шестидесятилетие. Еще больше я удивился, когда узнал, что он все еще на военной службе и имеет уже звание генерал-лейтенанта. «Интересно, — думал я, — как может Россия утверждать, что «Биопре­парат» занимается только мирными исследованиями, если дирек­тором по-прежнему является военный?»

Как будто специально, чтобы еще больше заострить мое внима­ние на этом вопросе, мой бывший начальник решил напомнить о себе.

Как-то теплым августовским вечером в вестибюль отеля Риц-Карлтон в Пентагон-Сити, расположенного недалеко от моего до­ма, вошел человек одетый в темно-серый костюм. Остановившись нерешительно у входа, он, казалось, искал кого-то.

Затем он устремился к моему столику. Узнав в нем директора од­ного из исследовательских институтов «Биопрепарата», я немного занервничал. Впервые за пять лет я встретил здесь человека из сво­ей прошлой жизни.

Сотрудник госдепартамента сказал, что этот человек приехал в Вашингтон в поисках средств для своего института. Подчиняясь минутному порыву, я позвонил ему в отель и предложил выпить вместе. Сначала он отказался, но потом перезвонил и согласился встретиться в баре отеля Риц-Карлтон.

Мои московские друзья рассказывали, что сразу же после моего отъезда КГБ начал расследование. На Западе не афишировали мой переезд в США, также, как и историю с Пасечником. В 1993 и 1994 го­дах были сообщения о «втором биологическом перебежчике», но мое имя никогда не называлось. Тем не менее расследование в Москве моего побега наводило на мысль, что КГБ готовит на вся­кий случай мою дискредитацию. Там допросили почти всех, с кем я работал или встречался за время работы в «Биопрепарате», а не­которые мои коллеги даже пострадали из-за нашего знакомства.

Музыканты заиграли как раз во время нашего рукопожатия. Мой знакомый с любопытством разглядывал меня. Я был одет про­сто: спортивная рубашка и легкие брюки, а на нем был темный ко­стюм, в котором ему было невыносимо жарко.

—  Итак, — сказал он, окинув взглядом сидящих вокруг, — кто из них «ваши», а кто — «наши»?

Я расхохотался, оценив черный юмор такого высказывания, правда, оно одновременно провело между нами границу — сейчас я был одним из «них».

Заказав вино и мартини, мы завели разговор о старых време­нах. Когда я спросил его о нынешней работе, он очень воодушевил­ся и начал рассказывать о «проекте по бактериологической защи­те», финансируемом Министерством обороны. Я попытался заговорить о своей собственной работе, но он остановил меня:

—  Не нужно объяснять, — успокоил меня он, — я знаю, почему ты оказался здесь. Ты сделал свой выбор, у меня из-за этого неприят­ностей не было.

Потом он постарался улыбнуться:

—  Канатжан, — спросил он, — надеюсь, ты не будешь возражать, если я расскажу Калинину о нашей встрече?

Я не смог скрыть удивления, потому что думал, что генерал уже на пенсии. То, что вначале мой приятель колебался, прийти или нет, теперь говорило о многом. А не спрашивал ли он разрешения на встречу с «изменником»? Ведь у него было достаточно времени, чтобы позвонить Калинину.

—  Конечно, не буду, — ответил я, смутившись, — кстати, как пожи­вает Калинин? Мне казалось, что он ушел из «Биопрепарата».

Приятель покачал головой:

—  Он все тот же.

Мы оба испытывали неловкость.

— Знаешь, — начал наконец я, — мне бы хотелось когда-нибудь съездить в Россию, может быть, когда получу американское граж­данство.

— Это не очень хорошая идея.

— Почему?

Человек вертел в руках бокал.

— Калинин говорил, что если ты когда-нибудь появишься в Москве, то обратно не вернешься, — пояснил он.

— И что бы это означало?

— Он сказал, что ты предатель.

— И решил меня арестовать?

—  Хуже.

Я пожалел, что встретился с ним.

—  Тогда что?

Мой приятель сосредоточенно смотрел на свой бокал.

— Нанять убийцу нетрудно, — сказал он.

— Это нелепо.

— Вовсе нет, — упрямо произнес он, — ты не знаешь, что сейчас делается в Москве. Заказное убийство стоит всего десять тысяч дол­ларов.

Он очень волновался. Вынув носовой платок, он промокнул пот на лице.

—  Хорошо, — сказал я, помолчав. — Спасибо за информацию. Этот человек тут же встал из-за стола, объяснив, что ему пора.

Я тоже поднялся, чтобы попрощаться. Пообещав друг другу не те­рять связи, мы разошлись. Глядя, как он уходит, я одновременно ис­пытывал и облегчение, и раздражение.

Не так-то просто освободиться от своего прошлого. Безумием казалась мысль о том, что Калинин может заказать убийство. И за­чем кому-то в Москве беспокоиться о том, что мне многое извест­но о программе, которая, возможно, больше не существует?

И тут меня осенило. Мои бывшие коллеги беспокоились не о том, что я мог что-то рассказать американцам о прошлом, а боя­лись моих знаний вообще.

Не только Калинина раздражал мой переезд в Америку. Олег Иг­натьев, бывший руководитель отдела бактериологического воору­жения в Военно-промышленной комиссии, а в конце 90-х член Российского президентского комитета по контролю над вооруже­ниями, рассказывал одному из приехавших американцев, что он купил себе двух домашних обезьянок:

—    Одну назвал Владимир (Пасечник), а вторую — Канатжан (Алибеков). Луплю то одну, то другую, когда я в плохом настроении.

Вопросы мне перестали задавать в конце 1993 года. Время от времени меня вызывали еще на встречи. Постепенно мою обеспо­коенность состоянием дел в России стали разделять некоторые разведчики и военные. Но они считали, что вероятность полного восстановления программы невелика.

Они аргументировали это тем, что Москва слишком много сил потратила на возобновление партнерских отношений с США и не будет рисковать. Кроме того, добавляли они, Кремль не станет тра­тить огромные средства на бактериологическое оружие, если един­ственной угрозой со стороны Европы и США являются разгневан­ные кредиторы. Я отвечал на это, что некоторые свои проблемы Москва может начать решать при помощи бактериологического оружия.

Война в Чечне, гражданские войны в Центральной Азии, рас­пространение исламского фундаментализма, конфликты в Иране и Афганистане, набирающий силу и политический вес Китай. В кон­це двадцатого века «тотальная война» сменилась этническими, на­ционалистическими и религиозными конфликтами. Именно в них бактериологическое оружие может сыграть немаловажную роль, часто компенсируя слабость или неэффективность обычных во­оружений.

Незадолго до вывода в 1989 году советских войск из Афганиста­на один из высших чиновников 15-го Управления говорил мне, что Советским Союзом было применено бактериологическое оружие во время затянувшейся войны с моджахедами. Он рассказывал, что между 1982 и 1984 годами в качестве оружия был использован сап. Это один случай. Но были и другие, заявил он: «Совершались воз­душные атаки с самолетов «Ил-28», базирующихся на военном аэ­родроме на юге России».

Упомянул чиновник об этом случайно, но он явно гордился и проведенной операцией, и тем. что может сообщить мне секрет­ную информацию.

Когда я вспомнил об этом разговоре, сотрудница ЦРУ была удивлена. Она подтвердила, что периодически появлялись сообще­ния о вспышках различных заболеваний в группировках моджахе­дов во время боевых действий, но никто не искал им объяснения.

Эти сведения подтвердились в апреле 1998 года, когда была опубликована статья в газете «Совершенно секретно». В ней сооб­щалось, что на военном объекте в Свердловске в 80-х годах произ­водили бактериологическое оружие, использовавшееся в Афганис­тане и направленное «против техники». Работая заместителем директора «Биопрепарата», я ничего не слышал о проектах с веще­ствами такого действия. В 70-е годы, действительно, изучались кор­розийные свойства штамма бактерии Pseudomonas. Автор статьи мог (намеренно или ненамеренно) перепутать это название с са­пом, который биологами в то время был отнесен к тому же виду. Позднее сап получил иное научное название, но тогда он был изве­стен как Pseudomonas mallei. Заболевание, вызываемое этой бакте­рией, невысокосмертельно. Но, распылив аэрозоль с самолета, можно вывести из строя противника даже в самых недоступных районах. Вероятно, так и действовали наши войска в Афганистане.

Американцы предостерегали меня от прямых высказываний против России. Даже если я прав, говорили они, не следует нагне­тать атмосферу. «Возможно, там что-то и происходит, — допустил один из них, — но в настоящее время мы должны помалкивать из дипломатических соображений».