В кремле

На территории Кремля находилось здание, где располагалась Военно-про­мышленная комиссия. С 1988 года я поч­ти постоянно посещал кабинеты этой влиятельной организации.

На одном из закрытых совещаний, ку­да был приглашен и я, присутствовали председатель комиссии Игорь Белоусов, Алексей Аржаков, его заместитель, гене­рал Валентин Евстигнеев, недавно назна­ченный начальником 15-го Управления, и Олег Игнатьев, начальник Управления по биологическому оружию в ВПК.

Совещание началось с обсуждения то­го, как ответить на обвинения американ­цев и англичан.

Я помалкивал. Новых идей ни у кого не было. О докладной Крючкова даже не вспомнили. Когда совещание закончи­лось, Аржаков попросил меня остаться.

Я насторожился, но настроение у него было вполне доброжелатель­ное.

—   Тут кое-кто хочет с вами поговорить, — сказал он и кивнул в сторону двух мужчин, стоявших в глубине зала.

Перед тем как выйти, Белоусов бросил на меня многозначи­тельный взгляд.

К нам подошли те двое и стали вытаскивать бумаги из одинако­вых черных портфелей. Манера их поведения говорила о том, что это сотрудники разведки.

Разговор с ними начал Аржаков:

—   Вы слышали, что у нас возникли серьезные проблемы с Со­единенными Штатами по поводу биологической программы. Я пригласил полковника Алибекова для беседы с вами.

Представленные мне сотрудники КГБ оказались генералами. Один занимал высокий пост в Первом управлении КГБ, а второй был одним из заместителей директора ГРУ — службы внешней раз­ведки. До этого мне никогда еще не приходилось встречаться ли­цом к лицу с представителями таких серьезных организаций.

— Мы можем решить вопрос достаточно просто, — начал я. -Единственный способ противостоять Соединенным Штатам — это знать как можно больше об их программе создания биологическо­го оружия. К сожалению, такой информации очень мало.

— Ну, существует Форт-Детрик, — начал один из генералов, имея в виду Медицинский научно-исследовательский институт инфекционных болезней армии США (USAMRIID) в штате Мэри­ленд, где программа создания биологического оружия началась еще в 1943 году.

Я оборвал его:

—   Все, кто хоть что-то знает об американской программе, упо­минают Форт-Детрик. Это не актуально. Есть ли новая информа­ция?

Человек из ГРУ разозлился.-

— Скажите конкретно, что вам нужно.

— Хорошо, — согласился я.

Я начал с того, что американское биологическое оружие на са­мом деле представляет собой меньшую угрозу, чем предполагают наверх)1. Маловероятно, что американцы, заявив в 1969 году о за­

крытии своей программы, действительно, это сделали. Было неяс­но, зачем они так настойчиво хотят получить доступ на наши пред­приятия. Ведь мы потребуем того же от них. Но, похоже, их такая перспектива не пугала. Это могло означать, что американская про­грамма менее успешная, чем наша. На мой взгляд, это был еще один аргумент в пользу прекращения нами производства биологическо­го оружия.

Пока я говорил, генералы что-то записывали в свои блокноты.

—    Во-первых, нам нужны названия и расположение новых предприятий, созданных за последние двадцать лет, — сказал я. -Понадобятся имена руководителей и организационная структура. Выясните, с какими биологическими веществами они работают и какие системы доставки разрабатывают. И еще нам нужны данные о всех проводимых испытаниях.

Мне казалось, что меня сочтут наивным. Но лица у моих собе­седников были мрачные.

—  Дайте нам пару недель, — попросил один из них.

Прошло несколько недель, и меня снова вызвали в ВПК. На этот раз нас было трое. Первым заговорил представитель КГБ:

— Вы слышали о Плам-Айленде? — спросил он.

— Конечно, — разочарованно ответил я.

В Плам-Айленде, в нью-йоркском Лонг-Айленд-Саунде, еще во время войны проводили опыты с биологическими веществами. По­том он перешел в ведение Министерства сельского хозяйства и стал карантинным центром для ввозимых в страну животных и пи­щевых продуктов.

— И еще мы нашли кое-что в Иллинойсе, — добавил представи­тель ГРУ.

— И об этом знаю, — сказал я, не давая ему продолжить. — Там еще в 50-х годах запретили производить биологическое оружие, так как не был создан необходимый уровень биологической безо­пасности. Сейчас там располагается большая фармацевтическая компания.

Разведчики встревожились.

—  А что-нибудь еще у вас есть? — спросил я.

Было перечислено еще несколько мест, но все их можно было не называть, так как они бездействовали. Потеряв терпение, я оборвал их:

—  Ясно, что вы просто пролистали старые отчеты. Огромное ко­личество информации об этих объектах напечатано в открытой литературе, и я не желаю выслушивать ее пересказ из уст профес­сионалов разведки.

Извинившись, я вышел покурить. В какой-то момент пришла мысль: а не было ли приказа скрыть от меня информацию? Но ведь председатель КГБ хотел закрыть нашу программу. Поэтому сотруд­ники этого ведомства должны были бы помочь мне с информаци­ей о деятельности американцев.

Когда я вернулся, генералы уже убрали свои документы. Мы ре­шили, что обсуждать больше нечего, и я холодно поблагодарил их за сотрудничество, но в глубине души был просто потрясен.

Поверить в то, что американцы отказались от проведения ра­бот по созданию биологического оружия, было невозможно.

В мои обязанности в «Биопрепарате» входила регулярная кор­ректировка плана по использованию выделяемых бюджетных средств, возрастающих год от года. Эту корректировку я проводил вместе с сотрудником Госплана генералом Романом Волковым. Он отвечал за обеспечение программ Министерства обороны. Каждый раз при нашей встрече он практически уговаривал меня изыскать возможности траты денег.

—  Ваш ежегодный бюджет — триста миллионов рублей, — гово­рил он мне в 1990 году. — А вы все еще не представили плана расхо­дования этих средств.

Но когда я предлагал выделить деньги на исследования по гражданской медицине, он возмущался:

—  Еще раз представите подобные предложения — и никаких де­нег вообще не получите, — говорил он.

Все это выглядело абсурдным. Мы тратили огромные средства, тог­да как система здравоохранения в нашей стране с каждым днем стано­вилась все хуже и хуже. В прошлом году «Биопрепарат» выделил боль­шое количество одноразовых шприцов в медицинские учреждения по всей стране в ответ на скандал с заражением СПИДом в Элисте. Двести пятьдесят детей в Главной педиатрической больнице были заражены СПИДом. Медсестры оправдывались, что нехватка оборудования и пер­сонала помешали им провести правильную стерилизацию шприцов.

В феврале 1990 года Валерий Ганзенко, начальник медицинско­го управления «Биопрепарата», пришел ко мне в кабинет с полной сумкой ампул с вакцинами.

—  Их производит наша лаборатория в Грузии, — объяснил он. -А больницы отсылают их обратно нам, потому что ампулы не сте­рильны. Когда я поинтересовался у них, в чем дело, они ничего тол­ком объяснить не смогли, а ведь мы только что выделили им боль­шую сумму на модернизацию оборудования.

Я нес ответственность как за гражданские институты, работаю­щие в рамках «Биопрепарата», так и за программу исследований в военных целях. Контроль за производством вакцин и выпуском ан­тибиотиков для государственной системы здравоохранения также входил в круг наших обязанностей. Ни Калинин, ни другие руково­дители не уделяли этому большого внимания. Мы предоставили гражданским полную свободу действий. И оказалось, что большая часть нашего оборудования попала на черный рынок. Но это нико­го не волновало. Меня же все больше и больше интересовали наши медицинские программы, поэтому я посвящал им каждую свобод­ную минуту.

—  Может быть, нам следует съездить в Тбилиси? — спросил я Ган­зенко.

Он удивился:

—  Мне казалось, что никто не захочет тратить на это время.

В аэропорту нас встретил директор предприятия. Он сразу же, не спрашивая, повез нас в обзорную поездку по городу.

— Почему мы не едем в лабораторию? — спросил я.

— Позднее, — ответил он, — сначала насладитесь грузинским гос­теприимством.

В первый вечер директор повел нас в ресторан. Накрытый стол ломился от мяса, сыра, рыбы и бутылок с вином. В Москве все это было дефицитом.

После роскошного ужина бедность лаборатории, которую мы посетили на следующее утро, просто поражала. Некоторым прибо­рам было уже лет сорок. Для производства вакцины работники ис­пользовали очень старые термостаты и реакторы. Но директора это не смущало, он утверждал, что средства «Биопрепарата» пошли на зарплату и оперативные расходы.

Как только я переговорил с персоналом, стало ясно, что он го­ворит неправду. Из трехсот работающих большинство составляли женщины. Они рассказали, что им платят настолько мало, что даже на обеды не хватает.

Позднее, на общем совещании, я объявил, что лабораторию придется закрыть:

—  Производимые вами лекарства нельзя использовать для лече­ния. Мы планируем отдать заказ на производство вакцин нашим лабораториям в Уфе и Ленинграде.

Тут поднялся такой крик, некоторые женщины даже разрыда­лись. На ломаном русском они стали объяснять, что не смогут най­ти другой работы, что мужей у многих нет, дети голодают. Меня по­трясло их отчаяние. Такой нищеты я не видел с момента отъезда из Казахстана.

—  Даю вам последний шанс, — в конце концов решил я, — мы по­ка оставим лабораторию и посмотрим, улучшатся ли результаты ра­боты, но кое-что мы обязательно изменим прямо сейчас.

Вытащив бумагу, которую я попросил подготовить до начала совещания, я начал писать.

—  Это приказ об увольнении вашего директора. На это место на­значается его заместитель.

Все обаяние директора немедленно испарилось. Обвинив меня во всех смертных грехах, он пригрозил, что будет жаловаться пра­вительству Грузии, которое провозгласило переход к суверенитету республики.

—  Эта лаборатория является собственностью Советского прави­тельства, — получил он ответ, — а я его представитель и о своем ре­шении уже объявил.

Обратно в аэропорт нам пришлось добираться самостоятельно.

Поездка в Тбилиси открыла мне глаза на более серьезную про­блему, чем взяточничество или врачебная некомпетентность. На­ционализм в республиках начал рвать страну на части, и это было удручающе.

Когда я учился в школе, мы не изучали историю Казахстана, да­же над нашим языком там потешались. Прошли годы, и я приспосо­бился. Сейчас я был одним из самых высокопоставленных казахов в

России. Я знал только одного генерала-казаха, жившего в Москве. Ка­линин иногда просто забывал про мою национальность и мог при мне делать пренебрежительные замечания об азиатах или кавказ­цах, как будто я был таким же русским, как и он сам. Но как только я выходил из служебного автомобиля в Москве, то часто становился мишенью расистских шуточек Национализм развивался в Казахста­не, как и в других центрально-азиатских республиках. И, по мере то­го как все больше республик провозглашало суверенитет или неза­висимость, я стал задумываться, какой Родине я должен служить.

Когда 11 марта 1990 года Литва провозгласила независимость, генерал Волков из Госплана созвал срочное совещание представи­телей руководства Министерства здравоохранения и других орга­низаций, связанных с нашей программой.

— Нам надо знать, какие проекты в Литве, Латвии и Эстонии ку­рируются вашими организациями, — сказал он.

Эти проекты рассматривались как составная часть экономиче­ского давления Кремля на Прибалтийские государства.

В Литве «Биопрепарат» имел несколько лабораторий. Одна из них была оснащена самым современным оборудованием благода­ря моему предшественнику генералу Анатолию Воробьеву, которо­му настолько нравились поездки в Прибалтику, что он выделил де­сять миллионов долларов для приобретения сложного западного оборудования.

Эта лаборатория в Вильнюсе была единственной в стране, ко­торая производила генно-инженерный интерферон, использу­емый для лечения гепатита В и некоторых видов раковых опухо­лей. Если бы ее закрыли, то наше высшее партийное руководство лишилось бы высококачественного медицинского лечения. Приказ о прекращении финансирования сначала был отдан, но потом его отменили.

Общество будоражили сомнения и неуверенность в завтраш­нем дне. Новые публикации, новые откровения, новые фильмы, но­вые книги с каждым месяцем изменяли наше сознание.

Так, роман «Белые одежды» Владимира Дудинцева стал настоя­щей сенсацией. В нем рассказывалось о борьбе лысенковцев с ге­нетиками, во время которой в 40-х и 50-х годах так много ученых оказалось в тюрьме. Никто раньше не осмеливался говорить об этом. Роман был напечатан в 1988 году, но его было трудно достать. Когда кто-то из приятелей на-работе наконец дал мне его, то я про­вел за чтением всю ночь, а потом семь или восемь раз перечитывал.

В апреле 1990 года правительство объявило о реорганизации Министерства медицинской промышленности. Вскоре после этого мне предложили подумать о возможности работы с генералом Ев­стигнеевым, который сменил ушедшего по состоянию здоровья Ле­бединского на посту начальника 15-го Управления. Меня прочили на пост его заместителя, что соответствовало званию генерал-май­ора.

—  Все считают, что «Биопрепарат» не удержится, — предостерег­ли меня. — Считай, что тебе бросили спасательный крут.

Взвесив все, я все-таки решил отказаться от предложения и дви­гаться в другом направлении.

Однажды Калинин вызвал меня к себе в кабинет, чтобы обсу­дить готовящуюся реорганизацию.

— Нужно найти способ спасения «Биопрепарата», — задумчиво проговорил он. — Если бы удалось убедить людей Горбачева отделить «Биопрепарат» от министерства, то мы смогли бы себя защитить.

— Думаю, что Горбачев не станет вникать в работу «Биопрепара­та», — возразил я. — У него и без нас много проблем.

Калинин с любопытством взглянул на меня:

— Хочешь сказать, что у тебя есть другое предложение?

— Есть, — ответил я.

— Ну, говори.

Я глубоко вздохнул. Объявленная реорганизация была шансом воплотить в жизнь идею, над которой я думал постоянно со време­ни докладной Крючкова.

—   Предательство Пасечника ослабило наши позиции и дало американцам рычаги давления на нас, — начал я. — Нам следует из­менить тактику.

—   О чем это ты говоришь?

— Если мы предложим Горбачеву прекратить соответствующие исследования и свернуть производство наступательного биологиче­ского оружия, то мы сможем работать над лекарственными и биоза­щитными препаратами. Горбачев не станет читать предложение о выводе «Биопрепарата» из состава министерства, но может обра­тить внимание на наше необычное предложение. То, что мы предла­гаем сделать, относится уже к вопросам государственной политики.

— Опять докладная Крючкова, — Калинин резко оборвал меня. -Я о ней все знаю, да и о твоих заигрываниях с Быковым тоже.

Но я не сдавался:

—   Если этого не сделать, то мы перестанем существовать как ор­ганизация, — твердо сказал я.

Калинин не ответил. Он, задумавшись, смотрел в окно. Наконец он заговорил, и его слова меня удивили:

—   Иди и подготовь свои предложения, — распорядился он. — Ес­ли оно мне, то мы его отошлем наверх.

В приподнятом настроении я вернулся в свой кабинет и позво­нил полковнику Прядкину, который отвечал в «Биопрепарате» за планирование, а также генералу Евстигнееву в 15-е Управление.

—   Не верю, что ты или Калинин способен на такую глупость, -сказал Евстигнеев. — Только меня в это не втягивайте.

Евстигнеев ополчился на меня. Когда несколькими днями поз­же я встретился с ним на совещании, он не поздоровался со мной за руку.

—   Поглядите только на нашего миротворца, — процедил он чи­новнику, с которым беседовал, и отвернулся.

Только в Советском Союзе слово «миротворец» могло звучать как оскорбление.

Мы с Прядкиным написали проект постановления, в котором было всего четыре пункта. Первый гласил, что «Биопрепарат» пре­кращает заниматься наступательным вооружением. Последний -что организация выходит из Министерства медицинской промыш­ленности.

Калинин изучал каждое слово с тщательностью юриста.

—   Хорошо, — наконец решил он. — Оставь мне проект, я сам представлю его в Кремль.

Последовали недели напряженного ожидания. Каждый день Ка­линин звонил в аппарат Горбачева и разговаривал с его помощни­ком, человеком по фамилии Галкин, с которым он был хорошо зна­ком.

—   Не понимаю, почему они затягивают, — сокрушался Кали­нин. — Галкин утверждает, что у них завал бумаг, который растет с каждым днем, и что он не знает, как подсунуть Горбачеву наш про­ект.

5 мая 1990 года меня вызвал Калинин. У него в кабинете был Давыдов.

—   Его подписали, — объявил Калинин и, улыбаясь, показал мне лист бумаги.

Я подошел к столу, чтобы прочитать постановление, — и поте­рял дар речи. Каждый пункт из проекта был на своем месте, но прибавился еще один. В нем «Биопрепарату» предписывалось «под­держивать все предприятия, входящие в его структуру, в мобилиза­ционной готовности для дальнейшего производства и исследова­тельских работ».

Первая половина постановления прекращала работу «Биопре­парата» как организации по созданию биологического оружия. Вторая перечеркивала первую.

Разозленный, я повернулся к Давыдову:

—  Володя, это твоих рук дело? Он промолчал.

—  Как мы сможем остановить исследования по наступательному оружию, если нам надо поддерживать лаборатории в готовности для его производства? — настаивал я.

Калинин попытался меня успокоить:

—  Послушай, Канатжан, ты все воспринимаешь слишком серьез­но, — сказал он. — Пойми, при наличии этой бумаги можно делать все что угодно.

Я не был полностью уверен в серьезности намерений Кали­нина и решил поймать его на слове. Используя первую полови­ну постановления в качестве обоснования своих действий, я по­слал в Степногорск шифрограмму о демонтаже испытательной камеры, созданию которой когда-то посвятил столько времени и сил.

Геннадий Лепешкин, директор степногорского центра, сразу же позвонил мне.

—  Ты что, пьян, Канатжан? — поинтересовался он. — Ты в своем уме?

—  Делай, что приказано, — ответил я.

Подождав несколько дней и не получив сообщения о начале де­монтажа камеры, я отправил еще одну шифрограмму. Она была ко­роткой: «Не выполните приказ — уволю».

На следующей неделе работы уже шли полным ходом.

Сандахчиев из «Вектора» принял новости гораздо более спо­койно. Мы с ним обсудили, как переоборудовать самые большие здания под гражданские цели. Я пообещал изыскать средства, что­бы они смогли наладить производство интерферона.

Несколько раз я приезжал в Сибирь проверять конверсионные работы. К концу 1990 года они были завершены.

Но Сандахчиев вел свою игру. Он понимал, что остановка про­изводства биологического оружия влечет за собой прекращение военного финансирования. Кроме того, он знал (полагаю, от Кали­нина или Давыдова) и о дополнительном пункте постановления, обязывающем нас поддерживать мощности в состоянии готовнос­ти. Своей должностью Сандахчиев был обязан Калинину, поэтому он был верен ему. Позднее я узнал, что строительство нового зда­ния для выращивания патогенных вирусов было продолжено в со­ответствии с прежним планом.

Подобные двойные игры велись повсюду в Системе. Если я за­крывал где-то производственную линию, то Давыдов одновремен­но давал разрешение на закупку новых железнодорожных и мор­ских контейнеров для создания мобильных производственных установок. А сделать это он мог только при поддержке Калинина.

Постановление же вообще не дошло до директоров институтов. Они знали о его существовании, но не могли ему следовать без по­лучения разрешения вышестоящего начальства.

В июле 1990 года партийным организациям во всех государст­венных учреждениях было приказано провести выборы руководи­телей. Это было вызвано проводимой в стране кампанией по демо­кратизации всего общества.

Михаил Ладыгин, руководитель партийной организации «Био­препарата», попросил меня помочь в проведении выборов.

— Вам надо бы обратиться к Калинину, — предложил я ему.

— Уже обращался, он не хочет этим заниматься.

Калинин был убежден, что в «Биопрепарате» нет места демокра­тии. Военная организация должна соответственно иметь военную дисциплину. Тем не менее он был слишком хорошим политиком, чтобы долго противиться решениям партии.

Был достигнут компромисс. Вместо выборов мы организовали голосование, в котором кандидаты ранжировались на основе науч­ных достижений и организаторских способностей. Результаты его ни к чему не обязывали, а Калинин был совершенно уверен в соб­ственной победе. Правда, чтобы не было неожиданностей, он рас­порядился ограничить список тремя кандидатами: собой, полков­ником Давыдовым и мной.

Такая постановка вопроса Ладыгина не обрадовала, но он был вы­нужден смириться. В назначенный день каждый сотрудник послушно заполнил бюллетень, оценив кандидатов по стобалльной шкале. На­бравший самое большое число баллов становился победителем.

Калинину полученные результаты не понравились.

Победил я, получив восемьдесят пять баллов. Калинин получил восемьдесят три, а Давыдов — тридцать.

На меня же результат голосования большого впечатления не произвел. Даже если бы я хотел получить место Калинина, то «вы­боры» не помогли бы мне. Искусственные реформы не могли изме­нить систему, в которой военные и партийные лидеры выбирали себе новых ставленников.

Ладыгин огласил результаты голосования маленькой группе со­трудников, собравшихся в кабинете Калинина, и спросил, следует ли их обнародовать. Генерал нахмурился. Удар был получен в са­мый неподходящий момент: он еще не ознакомил Быкова с поста­новлением о выходе «Биопрепарата» из министерства. И Быков мог, воспользовавшись результатами голосования, снять Калинина с должности.

—  Нам не надо оглашать результаты, — вмешался я. — Пусть люди узнают о них неформально. А мы сможем вернуться к этому вопро­су после отпусков.

Калинин охотно согласился. Мне показалось, что тем самым я снял возникшее в наших отношениях напряжение, но я ошибся.

За несколько дней до отпуска Калинина мы обсуждали с руко­водителями подразделений некоторые крупные проекты. Я сидел рядом с Калининым, на своем обычном месте. Когда кто-то предло­жил обсудить тему, о которой уже говорили на прошлой неделе, я ответил:

—   Мы это уже обсуждали и решили вопрос. Калинин взглянул на меня.

—  Ты теперь говоришь о себе во множественном числе? — раз­драженно бросил он.

Присутствующие с интересом наблюдали за нами.

—  Конечно, нет, — пояснил я. — Ведь это было наше общее реше­ние.

Итак, в наших отношениях с Калининым наступил переломный момент. Пришло время мне покинуть Самокатную.