Не потерял ни одного убитого

Саливанов Сергей Васильевич родился в 1966 году в г. Златоуст Челябинской области. В 1981 году посту­пил в Свердловское суворовское училище, которое окончил в 1983 году, тогда же поступил в Рязанское высшее воздушно-десантное дважды Краснознаменное училище им. Ленинского комсомола, которое окончил в 1987 году. С 1987 года по настоящее время проходит службу в 106-й гвардейской воздушно-десантной диви­зии на должностях от командира разведвзвода до на­чальника полигона управления.

Боевой путь начался в 1992 году с событий в Мол­давии. В конце июля — декабре 1992 года во время кон­фликта между Молдавской и Приднестровской респуб­ликами в составе российской группировки по разъеди­нению противоборствующих сторон зошел в Бендеры под командованием генерал-майора Лебедя, который потом стал командиром 14-й общевойсковой армии. С10 декабря 1994 года в составе сводной группировки воздушно-десантных войск по май 1995 года находился и выполнял задачу в Чеченской Республике, командовал дивизионной разведротой. Награжден орденом Муже­ства за выполнение правительственных задач.

С конца ноября 1996 по ноябрь 1997 года принимал участие в югославских событиях в составе 554-го от­дельного пехотного батальона миротворческих сил, будучи командиром 3-й мотострелковой роты, хотя начинал заместителем по воспитательной работе ко­мандира штабной роты.

После 1997 года находился на командных должно­стях в 106-й гвардейской воздушно-десантной диви­зии, выполняя функции боевой подготовки войск в Учебном центре полигона имени 40-летия ВДВ, где на­лаживал учебный процесс, боевую подготовку тех под­разделений, которые выполняли боевые задачи во вто­рой чеченской кампании.

На данный момент является председателем Спе­циального совета региональной общественной органи­зации «Ветеранов миротворческих миссий и локальных конфликтов».

— КАК выбирали путь военного?

— Среди родственников военных не было. В те вре­мена престиж военной службы был очень высок. Все подростки занимались спортом и всегда находились в хорошей спортивной форме, поскольку готовились к службе в армии. Велась хорошая патриотическая работа, в частности в 21-й школе, в которой я учился. Все это вместе повлияло на мое решение о посвящении дальней­шей жизни службе в ВС. Как-то случайно открыв воен­ный журнал, который учитель принес в школу, обнаружил в конце него краткий справочник по поступлению в суво­ровские училища. Выписал из журнала координаты того суворовского училища, куда решил поступать, выяснил.

в какой военкомат необходимо обратиться, и поступил. После окончания училища было преимущественное рас­пределение по вузам, так я и попал в Рязанское высшее воздушно-десантное училище. На тот момент у меня не было еще ни одного прыжка, а на сегодняшний день я со­вершил 234 прыжка, из которых 45 с «ласточки ВДВ» — самолета Ил-76. Это самые запоминающиеся, ответствен­ные и высоко котирующиеся среди десантников с про­фессиональной точки зрения прыжки. Остальные прыж­ки с самолета Ан-2.

— Откуда узнали, что вас направляют в Молдавию? Знали ли заранее?

— Нет, не знал, все произошло внезапно. Шла плано­вая подготовка, и мы с ротой только вернулись с разве­дывательного выхода в пункт постоянной дислокации. На третий день нас собрали на совещание к командиру дивизии, где была поставлена задача: убыть со своей ро­той в город Рязань, где в составе сводной группировки Рязанского 137-го парашютного полка готовиться к от­правке. Тогда шли такие негласные разговоры, что груп­пировка полетит в Таджикистан. Позже, когда формиро­вали по самолетам, командование приоткрыло карты, что готовимся к молдавской операции. Готовили технику, по­скольку предстоял бросок из Тирасполя в Бендеры, где уже шли боевые действия, имевшие свою специфику, по­этому окончательная задача была поставлена уже перед вылетом.

Мы должны были приземлиться в Тирасполе и ком­бинированным маршем, т.к. у нас была еще колесная техника, выйти в Бендеры. Уже на месте перед нами были поставлены задачи о занятии ключевых объектов города. Активная фаза действий там уже закончилась поскольку за две недели до этого туда прилетел гене­рал Лебедь и поднял по тревоге и привел в боевую го­товность группировку 14-й общевойсковой армии. Вы­двинув на передние рубежи ближе к городу Бендеры основные силы, в частности танковый батальон, под­крепив его спецназом нашего, 45-го полка, генерал Ле­бедь показал, что мы не будем ждать, пока перебьют наших ополченцев, и, когда мы туда подошли, практи­чески боестолкновения были закончены, город бук­вально начал оживать. В Бендерах были ополченцы, были казаки, были различного рода милицейские под­разделения, которые в тот момент не имели еще четко­го согласования своих действий. Естественно, первые несколько ночей, когда мы туда вошли, только успели взять основные здания, в городе постоянно возникали перестрелки, беспорядки. Но когда в город прибыла общевойсковая группировка и контроль над городом взял военный комендант полковник Жданини, он пер­вым делом собрал у себя представителей всех силовых и несиловых подразделений — казачества, МВД, наших войск. Начали наводить элементарный организован­ный порядок военного управления: кто за какую функ­цию будет отвечать, какие блокпосты будут работать. Пригласили туда представителей с молдавской сторо­ны, со стороны Приднестровской республики. Органи­зовали совместное патрулирование на блокпостах с присутствием трех представителей: представитель с молдавской стороны, представитель с приднестров­ской стороны и, чтобы стабилизировать эту ситуацию, представитель нашего контингента. Т.е. на всех клю­чевых постах, на развилках стояли представители всех трех сторон.

— А лично вы чем занимались в это время?

— Я. будучи командиром дивизионной разведроты, охранял все ключевые административные здания: гор­исполком, суд, открытые цеха заводов, фабрик, крупные склады. В первые три ночи в городе были случаи маро­дерства: грабили магазины, склады, разносили витрины, грабили брошенные дома. Для борьбы с мародерством была создана комиссия по борьбе с бандитизмом, кото­рая патрулировала город по ночам. Плюс я держал ре­зервную группу в составе взвода в военной комендату­ре, и после объявления комендантского часа в городе Бендеры, который длился с 10 часов вечера до б часов утра, эта группа выезжала на все тревожные вызовы ми­лиции, блокпостов, местных жителей. Света в городе не было ночью, перемещаться во время комендантского часа можно было только по специальным пропускам, и всех подозрительных людей наши мобильные группы разведчиков задерживали, доставляли в комендатуру, где компетентные органы проводили с ними соответст­вующие мероприятия и определяли их дальнейшую судьбу.

— Без потерь все прошло с нашей стороны?

— Да, с нашей стороны потерь не было. Правда, в группировке Псковской дивизии один человек погиб.

— Как складывались отношения с казаками? Какое от них осталось общее впечатление?

— Практически, когда мы пришли, миссия казаков была уже выполнена, и, когда был определен порядок на­лаживания мирной жизни на совместных совещаниях, представители казачества определили порядок выхода из города. Такой функции, как патрульной, постовой или милицейской службы, им так и не придали, т.к., не будем скрывать, в тот период не сильна была дисциплина в вой­сках казачьего ополчения, хотя, когда шли боевые дейст­вия, они себя показали храбрыми и умелыми воинами, и многие ключевые, особенно в городских условиях, зда­ния были взяты именно ими. К сожалению, потом, когда боевые действия закончились, казаки стали сами созда­вать проблемы своим некорректным поведением, непод­чинением общепринятым законам военной службы, по­скольку, находясь вроде бы тоже «на государевой служ­бе», военным они не подчиняются. Казаков отправили в Тирасполь, откуда они самолетами и эшелонами отбыли по домам. Некоторое их количество осталось в Тираспо­ле, но вскоре и они оттуда ушли.

— Были ли вы лично знакомы с генералом Лебедем? Доводилось ли с ним пересекаться?

— Да, с генералом Лебедем был лично знаком. До 1992 года он был нашим командиром 106-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Непосредственно нам доводилось с генералом Лебедем выполнять правитель­ственную задачу по восстановлению законности и пра­вопорядка ввиду надвигающихся событий 1990—1991 годов, когда хотели «некорректными» способами изме­нить власть в стране. Ни для кого не секрет, что наши подразделения входили в Москву, например, под пред­логом, что военнослужащие помогают собирать урожай. Перед Бендерами в 1991 году мы выходили сюда, к Бе­лому дому.

— Как вы оцениваете его роль в Молдавии? Как ре­шающую?

— Я считаю, что основная его роль была в первую очередь в прекращении кровопролития. Он практиче­ски остановил там боевые действия. Прибыв туда и взяв командование на себя, он повел реальную, решитель­ную политику, не дожидаясь в некоторых моментах со­гласования. Он поднял и привел подразделения в бое­вую готовность, выдвинул их на переднюю линию и организовал взаимодействие хотя бы с теми подразде­лениями, частями, представителями казачества, кото­рые действовали в городе Бендеры, прекратив тем са­мым многочисленные случаи кровопролития. Предва­рительно он назвал все происходящее своими именами, сказав открыто, что в Бендерах идет геноцид, скажем так, русскоязычного населения, т.е. русских и украин­цев, поскольку в городе, стоящем на границе госу­дарств, жили представители различных национально­стей. Поведя жесткую, решительную политику, он при­нял на себя функции, может быть, без согласования с некоторыми сторонами, но тем самым он спас в городе многие жизни. Потому что, пока бы все это согласова­лось, пока внутренние войска дошли бы, шестая часть города была бы вырезана. Хотя ополченцы бились за го­род, казаки помогали, но им пришлось противостоять сильным и хорошо вооруженным людям, среди которых, по достоверным сведениям, было много специально вы­пущенных из тюрем заключенных, которым чуть ли не пообещали дать город на разграбление. Так что там бы­ли действительно серьезные события, серьезные мо­менты, и, когда все это закончилось, авторитет Лебедя возрос до невиданных высот.

— Скажите, а к Лебедю изменилось отношение после Хасавюртовских соглашений? Как к человеку, я имею в виду.

— Его поставили в такие рамки, в такие условия, что он поступить по-иному не смог. В тот момент была неко­торая нерешительность, все основывалось на доверии, и вдруг произошло это вероломное нападение на Грозный. Хотя по впечатлениям и по разведданным, перед тем как все это началось, предваряя Хасавюртовские соглаше­ния, они же пришли в Хасавюрт уже после того, как прак­тически пал Грозный, там было, конечно, известно. Я счи­таю, что Лебедю в тот момент просто нечего было ска­зать. Он оправдывался тогда за всю страну, за всю беспомощность политиков, которые раньше времени прекратили боевые действия и тем самым довели эту си­туацию до абсурда. Ведь в первую чеченскую кампанию, учитывая, что были взяты Ведено и Шатой, практически оставалось разбить, как тогда говорил представитель ду­даевского руководства, остававшиеся на всю Чечню пол­торы тысячи вооруженных боевиков, остальные все раз­бежались, все были разбиты и бежали в Грузию, поняв безысходность своей затеи. Но тогда нас не поддержало прежде всего политическое руководство, не дав их зада­вить, навести порядок, тогда политики оказались не пра­вы и опять завели все в тупик, разложив армию предва­рительными увещеваниями со стороны президента Рос­сии, который говорил, что война закончилась, в то время когда все военные понимали, что она только началась, что закончилась одна фаза боевых действий — открытая война, а сейчас начнется партизанская. Естественно, Ле­бедь был поставлен в такие условия, что я лично его не осуждал.

— Когда появилась первая мысль о возможной войне в Чечне?

— Я до сих пор вспоминаю представителя полиции из Украины, капитана, из Львова, который в 1992 году на всех мероприятиях в Молдавии был ярым сторонником

Дудаева. Он говорил, что все во Львове поддерживают Дудаева и считают, что то, что он делает, абсолютно пра­вильно. Да, разговоры уже были, и хотя никто не думал, что через два года мы пойдем в Чечню, но действия Ду­даева мы уже обсуждали. У них были свои взгляды на это дело, у нас были свои, но так как в то время решалась другая задача, то разговоры эти велись только за столом. Всем доводилось слышать, что ведутся разговоры, что Дудаев все-таки управляем, что те события, которые там происходят, держатся нашими политическими лидерами, партиями под контролем. Не секрет, что туда и Жиринов­ский в свое время приезжал, что с Дудаевым он был в очень теплых отношениях, и Явлинский — так по телеви­зору показывалось, что ситуация управляемая. Те нега­тивные моменты, которые, может быть, там происходили, до нас просто не доходили.

Где-то в середине 1994 года, когда мы находились в Московском военном округе, по негласной информации наших, скажем так, военных источников, из общения офицеров между собой, с представителями других ро­дов войск было известно, что были приезды в Кантеми­ровскую дивизию, в Таманскую дивизию. Там реально уже путем агитации, разговоров — приезжали предста­вители чеченской диаспоры, оппозиции Дудаеву — де­лались попытки формирования танковых батальонов для выдвижения в город Грозный и выполнения различ­ных функций усмирительного плана. Якобы чтоб не ушел политический курс Чеченской Республики в не­нужное русло.

Когда в конце 1994 года начали показывать по ТВ, что ситуация там выходит из-под контроля, и когда в ноябре показали неудачный так называемый штурм Грозного, штурмом, конечно, это не назовешь, в тот момент стало понятно, что мы туда полетим. Когда по ТВ по всему миру показали наших танкистов, от которых, к сожалению, да­же Министерство обороны отказалось, что такие у них не служат, хотя наши танкисты показывали по телевизору свои медальоны. Вот тогда мы уже понимали, что нам придется в эту мясорубку влезать. Хотя все-таки надея­лись, что все решится политическими методами, все за­кончится миром.

— Расскажите, как вас отправляли туда и кем вы бы­ли на тот момент.

— Был я командиром дивизионной разведроты 106-й дивизии. Это был конец ноября. В конце рабочего дня собрали нас, командиров частей, на совещание к коман­диру дивизии, где была поставлена задача создать свод­ную группировку, выдвинуться на аэродром города Ряза­ни, знаменитое Дягилево, откуда и в Югославию я улетал, и в Бендеры. И с этого аэродрома убыть туда, где на мес­те перед нами будет поставлена задача, которую пред­стоит выполнять в дальнейшем. Пока мы туда шли, мы на­деялись, что это будет Таджикистан, к которому мы гото­вились еще с 1992 года. Но по прибытии на аэродром, где уже стояли самолеты, нас собрали в палатке, где нахо­дился импровизированный штаб группировки, и раздали карты города Моздок. Поставлена была задача совер­шить перелет в город Моздок. В то же утро мы погрузи­лись в самолеты и через несколько часов приземлились в Моздоке, где с 1 по 10 декабря мы проходили так назы­ваемое боевое слаживание в составе объединенной группировки. В это время проводились занятия по бое­подготовке, в частности по огневой подготовке, по мета­нию ручных гранат, по изучению карт, по изучению об­становки.

— Как с картами дела обстояли?

— Те карты, которые нам выдали, были далеки от со­вершенства. Масштаб я не помню. Нам выдавали карты до Грозного, они в принципе соответствовали действи­тельности. Я помню, как сейчас, квадрат на карте, где на­ходился город, был закодирован словом «Шакал». На сам Грозный карт не было. Фактически, когда мы туда входи­ли, карт не было, был только выдан напечатанный план города, который не всегда соответствовал действитель­ности.

— Вы говорите, слаживание проходило с 1 по 10 де­кабря. В то время уже доводилось слышать, что можно ожидать?

— Да, тогда собралась большая группировка, прово­дились общие совещания с представителями МВД, тогда был генерал Романов, до сих пор его хорошо помню. Пе­ред выходом, 9 декабря, нас собрали на крайнее сове­щание, там выступали представители органов контрраз­ведки, рассказывали об обстановке, показывали видео­ролики, показывали съемки некоторых моментов перемещений, дорог, некоторых ситуаций на КПП, при подходе к городу. И потом в конце выступал генерал Ро­манов, который говорил, что задача у нас одна: за один день дойти до Грозного, войскам взять его в блокаду и обеспечить вход туда внутренних войск. 0 штурме, как таковом, речи не было. Была поставлена задача город блокировать, и потом силами внутренних войск, группи­ровка которых была не меньше, чем наша (нас было 3,5, а их — 5 тысяч человек), должны были проводиться ме­роприятия по изъятию оружия у населения. Так он и го­ворил: «В данной ситуации нам, внутренним войскам, предстоит работать от 10 до 15 лет. Когда вы, войска, выполните свою задачу — проведете внутренние вой­ска, расчистите дороги, поскольку могут быть завалы на дорогах, местное население может блокировать прохо­ждение колонн, возможна вероятность боестолкнове-ний. Но главная задача — взять город в кольцо и пока­зать своим присутствием, что здесь находится сильная группировка российских войск, тем самым обеспечив работу внутренним войскам, помочь им выполнить свои функции на своей территории».

— То есть, организованного крупномасштабного со­противления не ожидалось?

— Не ожидалось, оно предполагалось, но не ожида­лось. Если сейчас сказать честно, если бы нам хоть не­много больше сказали бы о сложившейся ситуации и о масштабе противостоящих нам войск, то, конечно, неко­торые операции спланированы были бы более грамот­но, и в результате часть людей можно было бы спасти. Нам говорили, что есть бандформирования, есть внут­ренняя оппозиция, которая нам поможет, что она нас ждет и, как только мы подойдем, оппозиция поднимет голову и тем самым поможет нам навести конституцион­ный порядок.

— Какие-то шли переговоры, были ли договоренно­сти с представителями чеченской оппозиции?

— Я их встретил уже на второй день, 11 декабря, ко­гда мы пошли в сторону Грозного. За населенным пунк­том Горогорск, навстречу нашей колонне, поскольку мы, разведчики, шли впереди, к нам на 4—5 легковых маши­нах, в основном это были «шестерки», подъехали чечен­ские десантники в маскхалатах, часть были в беретах, с оружием. Они представились представителями Автурха-нова и предупредили, что по той дороге, по которой мы идем на Грозный, идти не надо: она простреливается, впереди стоят боеспособные подразделения, у которых есть система залпового огня, к тому же дорога замини­рована. Они предложили изменить маршрут, и, после то­го как они переговорили со штабом группировки, было принято решение по дорогам к Грозному не идти. Мы сошли с шоссе, по которому двигались, выбрали обход­ной путь и ушли в горы. Тем самым, я считаю, они нам помогли.

— Огневой контакт первый когда состоялся?

— Первый огневой контакт состоялся на следующий день, когда мы стояли под населенным пунктом Долин-ский, примерно в 50 км от Грозного. По нашим развед­данным, в Долинском находились части бандформирова­ний с системой залпового огня. Когда мы подошли непо­средственно к населенному пункту, остановили колонну и начали рассматривать его в бинокли. В результате ос­мотра мы могли уже предполагать, где могут размещаться снайперы, спрятанные зенитные установки, системы зал­пового огня, и мы предложили нанести удар боевой па­рой вертолетов, потому что с нами в группировке нахо­дился артнаводчик и авиакорректировщик. Но летчики в тот момент отказались наносить огневой удар по этому населенному пункту, мотивируя это тем, что у них должен быть приказ от их руководства, причем приказ они долж­ны получить только в письменном виде. От такой практи­ки отошли уже через несколько дней. В результате после нашей неудавшейся попытки нанести огневой удар с воз­духа противник нанес его первым. Впереди была лощина, в которой показались дымки — это они по нам били сис­темой залпового огня. Я думаю, это были «Грады». Тогда у нас и случились первые потери. Люди были на броне, а сзади на машине стоял бензоагрегат, в который попал снаряд, несколько человек посекло осколками, они полу­чили тяжелые ранения и к тому же загорелись от бензо-агрегата. Первые два погибших у нас были под этим на­селенным пунктом.

Наши первые активные действия состоялись уже непосредственно после Нового года. Перед Новым го­дом мы остановились под самым Грозным. Встали на свои точки, на свои горки, с которых просматривался город. Я стоял на территории нефтяных вышек со сто­роны Промысловского района. Мы открывали коридор для движения, по которому в Грозный вошла 136-я бригада. До сих пор у меня стоит в памяти, как они вхо­дили туда в ночь на 31 декабря. По нашим данным, нам хотели дать команду войти в город 2 января. И вдруг внезапно, под самый вечер, уже начинает смеркаться, нам дают команду: «Внимание! Огонь не открывать. Сейчас подойдет колонна 136-й бригады, у нее такие-то позывные». Мы должны были, раздвинув наши за­садные группы, колонну пропустить, указать ей на­правление. Колонна пойдет напрямую в Грозный. И вот идет эта колонна. Мы с 10-го числа за 20 дней нахо­ждения на месте уже поняли, что идти ночью надо с по­тушенными фарами, производя как можно меньше шу­ма, вперед надо пропустить разведку, что обязательно в Грозный должен предварительно ночью кто-то спол­зать, хотя бы на окраину. И вот я вспоминаю, как идет эта колонна: она вся светится, никаких светомаскирующих устройств нет, свет у всех включен. Мощная, свеженькая колонна, как мне показалось, только что с разгрузки, мы-то уже подустали, немножко уже были грязненькие, немножко потрепанные — было видно, что мы 20 дней уже сидим в окопах, немытые, нестира­ные, хотя перед Новым годом мы постарались привести себя в порядок, насколько это было возможно.

И вот, эта колонна прошла через нас, и дальнейшая судьба ее известна, когда они в новогоднюю ночь во­шли в Грозный. Поначалу, конечно, ошарашены были чеченцы, которые против них воевали, которые 2—3 часа ничего не делали, поскольку не могли понять, что происходит. Они, естественно, вошли в город ночью, часть из них дошла до центра, дошла до этого вокзала, где потом мы их собирали… Вторая часть немножко спутала маршрут, вышла в стороне от установленных координат не на свою территорию, вошла в этот город, и всем известно, что в дальнейшем получилось. Я все это наблюдал в бинокль, а радиоэфир у нас тогда был свой, открытого радиоэфира с теми, кто пошел туда, в Грозный, у меня тогда не было. Ситуацию, в которой они оказались, я увидел уже через двое суток, когда за ними вошел в Грозный. Я зашел в город через парк, че­рез штаб Рохлина, и сразу пошел на этот вокзал, уви­дел, что там с ними стало, увидел все эти сожженные машины, трупы солдат. Как командир роты, я собрал остатки этой — вокзальной — части бригады, у меня их было 8 человек. Естественно, все бойцы были пол­ностью деморализованы, все были в шоковом состоя­нии. Я дал команду, чтоб они несли воду, несли наши боеприпасы и практически в боевых действиях не уча­ствовали. Дней семь они были со мной. Потом, когда активные боевые действия прошли, был приказ со­брать всех живых, уцелевших и отправить их в тыл. Под самым Грозным был сделан маленький тыловой район, туда и отправили всех выживших, здоровых и раненых бойцов 136-й бригады.

Это было ужасное зрелище, просто ужасное… Я по­дошел туда со своей ротой, немного задержался в парке на постановке задачи, впереди меня зашел Рязанский ба­тальон (комбат Голубятников, будущий Герой России, зам. комбат Кувшинов). Мою дивизионную разведроту бросили на усиление Рязанскому батальону именно на этот вокзал. У нас были приборы ночного видения, и в первую ночь нам дали команду разведать, не осталось ли кого-нибудь еще в живых. Мелкими группами по 3—5 че­ловек мы проползли к сожженной технике. Живых мы там, конечно, не нашли, только лежали трупы одни, неко­торые лежали рядком, видимо, чеченцы их сносили в од­но место. Даже помню, когда я проходил по багажному отделению вокзала, в каталке для багажа лежал наш уби­тый солдат. Мы, разведчики, выдвинулись немного впе­ред и ночью взяли мебельную фабрику неподалеку от вокзала. В подвале этой фабрики мы нашли бойца, кото­рого, видимо, пытали. Он был уже мертвый, по пояс раз­детый, видно, ему выкалывали печень, прижигали… он умер с гримасой боли… страшная была гримаса боли. А с другой стороны этой мебельной фабрики стояли две подбитые БМП, одна врезалась в стену, рядом лежали убитые. Днем мы отстреляли собак, они уже начали есть трупы. Чеченские трупы мы не видели, они своих уже по­добрали.

— Двигались вы первое время без активного сопро­тивления?

— Да, потому что впереди прошел Рязанский баталь­он, прорвался туда на вокзал ночью, чем был достигнут успех того, что нам удалось закрепиться на площади вок­зала. Когда я зашел на фабрику, то увидел, что там лежит еда, мешки с сахаром, мешки с рисом, рядом, т.к. станция, вагон с соком стоит, тут же лежат боеприпасы, оружие, книги. Они, как ночь, домой уходили, прям брали и уходи­ли к себе домой, а утром возвращались. Рязанский ба­тальон ночью зашел, занял высотки. И когда утром че­ченцы пошли, как на работу, к себе на позиции, там, в крайней высотке, где был ожесточенный бой, сидел ка­питан Теплинский, командир разведроты 137-го полка, он первый начал вести огонь на поражение этих боеви­ков. И практически два дня на этой площади Рязанская группировка была в окружении. И меня потом, мою раз­ведроту, выдвинули им на помощь. Там были солдаты, ко­торые на БТРах по железнодорожным путям нас туда пе­ребросили, вдоль железнодорожных путей были сделаны отвалы, прикрывавшие БТРы от попадания. Тем самым рязанцам удалось закрепиться, войти в очень нужный район города, потому что рядом стояли правительствен­ные здания, и занять главные высотки — девятиэтажки. Заняли верхние этажи, освободив их от боевиков, и полу­чили преимущество, т.е. могли контролировать заход на­ших войск.

— Какой день был для вас самым тяжелым за время боев за Грозный?

— Это, конечно, первый день. Я пришел туда в каче­стве командира разведроты в подчинение Рязанскому батальону, мне сказали: вот с левой стороны стоит ме­бельная фабрика, у нас не хватает сил, мы взяли высотку, мы взяли вокзал, багажное отделение, но в этой фабрике сидят ополченцы, и от этой фабрики идет прямая улица, по которой они подходят и простреливают наши здания.

Передо мной была поставлена конкретная задача: ночью туда выдвинуться, взять здание фабрики. В первый день было важно занять это здание, которое приносило нам очень много вреда, было много погибших. Здания стояли плотно друг к другу — вокзал, мебельная фабрика… И вот ночью мы с ротой выдвинулись туда, предварительно разведав днем выходы, поскольку ночью света не было и очень тяжело было заходить. На этой фабрике мы и на­шли того бойца, которого пытали очень сильно. Заняли этот блок из двух зданий — корпус управления, там на­ходился кабинет директора, и с левой стороны был ка­кой-то цех, в котором находился склад готовой продук­ции, а рядом примыкала сама фабрика. И вот утром, я помню, они идут по центральной аллее, как на работу, люди в кожаных плащах, с оружием, горланят. А мы их ждем. И буквально до указанного момента — я указывал: к этому дому подойдут, мы начнем стрелять — загавкала собака. И, видно, они что-то поняли, заподозрили, кину­лись врассыпную, но первых человек десять-пятнадцать нам удалось уничтожить, а потом целый день у нас там шел бой. Целый день они пытались взять эту мебельную фабрику, там моя рота стояла плюс 8 человек было из 136-й бригады. Целый день нас обстреливали, у нас было трое раненых, один из них до сих пор служит в армии — Алексей Усенко, которому пуля пробила гланды, а мы не могли дотемна его эвакуировать, другому прострелили ногу, видимо, где-то сидел снайпер, поскольку через окошко он ранил двоих. К фабрике примыкал зеленый сектор — маленькие дачные домики. Их надо было бы все снести, потому что за ними ничего не было видно: кто где, кто откуда стреляет.

— Был ли такой момент, когда появилось ощущение, что это уже полномасштабная война не против, пусть и большой части чеченцев, дудаевцев, а против всей Че­ченской Республики как таковой?

— Конечно, мы это почувствовали. Мы почувствова­ли это в Грозном, потому что против нас стояли танки. Потом мне довелось побывать на аэродроме Северный. Хорошо, что наша авиация разбила те самолеты, которые там стояли. Пусть их было немного, но там было несколь­ко боевых самолетов, там было несколько боевых верто­летов. Я видел на аэродроме сожженные самолеты и вер­толеты, которые они не подняли в воздух. Я видел сго­ревшие танки, которые стреляли против нас, я видел танки, которые мы отвоевывали и ставили себе в строй. Я видел, как они воюют группами по три-пять человек, ве­ликолепно обученные тактике, обязательно гранатомет­чик, обязательно снайпер, пулеметчик и два стрелка. Просто бандиты не могут так действовать. Видел, какие у них средства связи, слышал, как они засоряли наш ра­диоэфир. Видел, как местное население к нам относится, что рады нам не только русские, которые выползали из подвалов, где прятались, а мы их поили, давали им сух­пайки. Они там сидели впроголодь, практически в первые дни в Грозном, в тех районах, где нам удалось нашу тер­риторию взять, мы местное население кормили, поили и содержали за счет солдатского пайка, того, что офицеры отдавали.

— Возникали ли ситуации, когда местное население надо было эвакуировать?

— Мы старались в Грозном местное население эва­куировать. Было такое распоряжение: отправлять их через парк, там их будут регистрировать, выдавать ка­кие-то справки, считать и по коридору, который вел в тыловой район, откуда мы заходили, отправлять в тыл, где их будут обеспечивать палатками, питанием, про­дуктами и всем остальным. Но они отказывались ухо­дить, потому что верили, что если мы пришли, то жизнь у них будет налажена. Они говорили: «Куда нам идти? Мы тут всю жизнь прожили. Да, здесь было плохо. Да, нас тут угнетали. Да, конечно, нам досталось. Но сейчас вы придете, ситуация изменится, надеемся, вы нас не бро­сите после того, что здесь произошло. Наверное, здесь что-то наладится». Они с верой нас встречали, и многие не ушли в тыл. Искренне нам они верили, про все эти ужасы рассказывали. И когда мы увидели наше местное население, это нас поддержало очень сильно. Не то злое население, которое нас встречало, когда мы прохо­дили еще до Грозного, которое махало нам палками, ду­бинками, перекрывали дороги, проклятиями нас осыпа­ли, женщины выбегали на дорогу, колонну пытались ос­тановить, кричали, визжали. Не стесняясь говорили, что ваши матери получат одни гробы. Кричали, чтоб мы уби­рались. И когда мы зашли в Грозный после 136-й брига­ды, настроение было, конечно, подавленное, но когда у нас пошли успехи и мы к тому же увидели, что мы наших защищаем, то это очень сильно нам помогло и подняло боевой дух.

— Были случаи, когда вернувшиеся из Чечни люди вас благодарили за подготовку?

— Это было в личных беседах. Меня больше радует то, что солдаты моей роты звонили и звонят, вспомина­ют. Мне удалось не только создать в роте сплоченный коллектив, но и офицеры все были очень грамотные, хорошие. 10 декабря мы собираемся, отмечаем День ввода войск в Чечню. Раньше мы раз в пять лет собира­лись, а сейчас, видимо, постарели, стараемся собирать­ся каждый год. У нас ни одного погибшего в роте не было за то время, пока я командовал. До сих пор я пом­ню список раненых, контуженых — их у меня 17 чело­век, из них 12 раненых, 5 контуженых, но все, слава бо­гу, живы-здоровы.